Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск пятый
VIII международный симпозиум «Европейская цивилизация: единство – своеобразие – открытость»
Рано или поздно любопытство становится грехом; вот почему дьявол всегда на стороне ученых.
Анатоль Франс
Виктория Кинг
СЛОВО О СИМПОЗИУМЕ
Однажды в разговоре по телефону Мэри Кушникова, один из составителей альманаха «Голоса Сибири», сообщила о предстоящем VIII симпозиуме «Европейская цивилизация: единство – своеобразие – открытость», который должен был состояться в Румынии, и спросила, не согласилась бы я поехать в Бухарест в качестве представителя альманаха и члена редколлегии, чтобы осветить его работу, а заодно представить там недавно изданный первый том книги «“Кузнецкий венец” Фёдора Достоевского в его романах, письмах и библиографических источниках минувшего века».
Не могу сказать, что я упорно отнекивалась, нет. Встретиться с известнейшими исследователями творчества Достоевского было, конечно, интересно. К тому ж люблю Европу, но в Румынии никогда не была. Я знала, что страна эта необычна, хотя бы тем, что её жители считают себя потомками римских легионеров и в центре Бухареста, как и в Риме, стоит скульптура Римской волчицы. Нарушить свой обычный распорядок и уехать на десять дней – пожалуй, возможно; встречи с новыми людьми, неизвестной страной – источник свежих впечатлений. И вот через несколько недель – дела улажены, и я благополучно перелетела через океан.
Парижское небо было чистым и свежим. В аэропорту Шарля де Голля уютно устроилась за столиком маленького кафе и заказала чашку кофе. Я ждала рейс на Бухарест. Медленно отпивая глоток за глотком, старалась придти в себя после многочасового, изматывающего перелета из Америки. Вскоре к столику, спросив разрешения на английском, подсели трое мужчин среднего возраста и стали что-то возбужденно обсуждать на неизвестном мне языке. Мелодика, певучесть языка увлекали и казались знакомыми. «По-моему, один из славянских», – подумала я. Наконец, не выдержала и спросила, на каком языке они разговаривают.
– На румынском! Мы – румыны, – гордо ответил один из них.
Усталости – как не бывало.
– Неужели! – воскликнула я. – А я лечу в Бухарест на международный симпозиум.
– А у вас там есть друзья?
– Нет. Друзей у меня пока там нет.
– Значит, будут, румыны очень хороший народ, добрый, – уверенно сказал второй мужчина, протянул мне свою визитную карточку и представился: – Я вице-президент автомобильного завода, если вас вдруг никто не встретит или возникнут проблемы, то звоните, поможем. Симпозиум – это хорошо... и вообще, у нас очень красивая страна, вам понравится!
Краем глаза я заметила, как рядом, за другим столом, приземлилась стайка молодых девчонок. Они щебетали то на румынском, то на английском, то на французском.
– Да, видите, какая молодежь пошла. Спокойно на трех языках общаются, а по сумкам и пакетам видно, что в Париж ездили на шопинг, – невзначай обронил один из моих собеседников.
Далее наш разговор свернул на мировую политику: бесконечные конфликты, президенты, Европейское сообщество. Доброжелательность, остроумие, дружелюбие трех румын как бы предвосхитили визит в прекрасную и еще неизвестную для меня страну.
Не заметили, как объявили посадку на мой рейс. Мы тепло, по-дружески, распрощались и через несколько часов я очутилась в столице Румынии.
В аэропорту Бухареста меня встретила Ксения Красовская, преподаватель русского языка и литературы Бухарестского университета. Худенькая приятная женщина, с распущенными, вьющимися волосами и удивительно яркими, пытливыми глазами. С ней было легко и просто. Мы ехали довольно долго, и беседовали о Румынии, липованах-старообрядцах. Она говорила и про только что выпущенную ею книгу о творчестве Марины Цветаевой.
По обочинам дороги уже не было строений и лишь где-то вдалеке виднелись одинокие, скучающие фонари. Да, мы направлялись совершенно в противоположную от Бухареста сторону. Было уже к ночи, но Ксения предложила посетить гостеприимный дом Елены Логиновской[1] и Альберта Ковача[2].
Дом Ковачей встретил тем уютом, от которого становится тепло на душе. Дом интеллигентов и ученых, где книжные полки – везде. Домашняя библиотека «прорастала» и в коридоры, и в гостиную, не говоря уже о кабинете, где корешки книг стройными рядами закрывали стены от пола до потолка. В тяжелых рамах – картины известных румынских художников, великолепная коллекция кофейных джезв, старый рояль с раскрытыми нотами на пюпитре...
Альберт Ковач с первой минуты показался мне Дон Кихотом. Черты его благородного лица, бородка клинышком, легкая блуждающая улыбка и добрые глаза покорили мгновенно. А Елена Васильевна с царственной осанкой, изящными манерами, радушием и русским гостеприимством напоминала фею из доброй, детской сказки.
Для меня любые встречи с новыми людьми – это открытие вселенной. Важно, чтобы душа, соприкасаясь с другой, почувствовала утонченные вибрации близкого по мировоззрению и мироощущению человека. Как часто за лоском светского общения мы забываем о духовных связях. В наш компьютерный век мы разучились чувствовать флюиды интеллектуального возбуждения собеседника…
Постепенно я стала выходить из того неприятного состояния, которое американцы называют джет-лагом, подташнивающе-шатающий послеполетный синдром перестал меня мучить, и я увлеклась разговором, палитра коего расцвечивалась яркими вспышками воспоминаний моих новых знакомых.
Альберт хорошо знал академика Лихачева; знаменитый пианист Башкиров играл на рояле в квартире Ковачей, и с Рихтером они были близко знакомы. Регулярно каждый месяц здесь собираются известные прозаики, поэты, литературоведы, журналисты и художники.
Дом, в который стекаются те, кому близко слово «творчество» и кому дорога свобода самовыражения.
Зять Ковачей – самый известный из современных румынских поэтов, Мирча Динэску, первый провозгласил по телевидению о победе революции. Сейчас он бизнесмен, меньше пишет стихов, но издает популярный сатирический журнал, создал благотворительный фонд и помогает молодым дарованиям.
Отец Альберта – венгерский крестьянин – пытался после первой мировой войны создать большое хозяйство, но разорился и с семью детьми ушёл в батраки к помещику. Альберт знает, как привить почку «культурного» винограда на лозу дикого, он не забыл, чему его учил отец в детстве.
На столе сверкали лафитнички с вином из виноградников Мирчи и ваза с нежной румынской брынзой.
А с Еленой Васильевной мы оказались землячками. Её детство прошло на Урале, в Свердловской области, которую до сих пор не переименовали. Отец – геолог, мама – актриса:
– А знаете, моей маме недавно исполнилось бы сто лет... да... Я нашла её рассказы и хочу их напечатать. Мама была очень талантливым человеком, – с улыбкой говорит Логиновская. И я понимаю, что в этой семье чтут родовые корни и традиции.
Только далеко за полночь я очутилась в небольшом номере гостиницы «Орхидея».
И... начались мои безумные ночи в Румынии.
Я специально прилетела за несколько дней до открытия симпозиума, чтобы адаптироваться к смене временных поясов и немного отдохнуть от перелётов перед его началом. Но – не тут то было! Уснуть невозможно. Напротив, через дорогу от гостиницы, ночной клуб. До 4 утра гремит музыка, ди-джеи вопят в микрофон, надрываясь изо всех сил. Истошные крики разносятся по всей округе – такое ощущение, что люди ринулись в атаку с шашкой наголо и призывают следовать за ними в последний бой. Когда возникала пауза, я облегчённо вздыхала, и даже думала – а не пойти ли мне, из любопытства, посмотреть на такое светопреставление.
В гостинице ко мне относятся очень хорошо, объясняюсь на английском, и девочки меня понимают, а если нет – помогает язык жестов. Люди во всех странах похожи, и при желании могут понять друг друга.
1 октября съезжаются остальные участники симпозиума. Ксения знакомит меня с предварительными материалами и рассказывает о планах. Стараюсь себя занять – пишу очередную главу романа, до рези в глазах от недосыпания. Лучи закатного солнца скользят по комнате, пуская зайчики, я очарована их красотой. В сухих октябрьских сумерках зажглись фонари, машины с шумом проносятся по дороге, звенит трамвай.
Очередная ночь опускается на Бухарест. Выглядываю из окна третьего этажа. Вид странный. За пустырём, поросшим травой и низкими кустами, расположилось кафе «Фас Фуда», окруженное забором. По пустырю бежит пёс – простая румынская дворняжка. А где-то далеко за океаном в это же время мой «американский» Рекс сидит на крыше своего собачьего домика и молча разглядывает вызревающие желтые плоды лимонного дерева, он любит играть с упавшим лимоном, и, если надкусит, то морщится, как человек, сконфуженно приоткрывает пасть – опять лимон попался, даже не яблоко!
Вот так, вижу румынскую дворняжку и думаю об американской. Да и какая разница, где им жить – главное, чтобы домашние их любили. Если бы я знала в тот момент, сколько разговоров о собаках будет в последующие дни!...
* * *
2 октября – день открытия VIII международного симпозиума «Европейская цивилизация: единство – своеобразие – открытость», ежегодно проводимого Румынским Обществом Достоевского и Фондом Культуры «Восток-Запад».
В планах работы сессий – не только доклады, но и микрокинофестиваль современного Российского документального кино.
Церемония открытия проходила в переполненном зале Румынского Института Культуры, и началась со вступительных слов руководства института и Посла России в Румынии Александра Анатольевича Чурилина.
Публика с большим вниманием выслушала «ритуальные» речи и замерла в ожидании. По залу ещё идёт шепоток, но чувствуется, что напряжение усиливается. Сотни глаз устремлены к вспыхнувшему экрану. В «Русском выборе» Н. Михалкова чередуются кадры старых кинодокументов и фотографий. Фильм о белом движении, об эмиграции, о военных, среди которых Деникин, Врангель и Кутепов. Обильные комментарии режиссёра накладываются на воспоминания потомков, в том числе дочери Деникина Марины Грэй.
Но по-настоящему захватил меня следующий фильм, – «Капустин Яр» по сценарию Светланы Василенко. Он не навязывает зрителю новомодные «русские идеи», а правдиво рассказывает о постсоветском «межвременье». Еще колеблются тени былого величия державы в Капустином Яре, местечке, где была запущена первая космическая ракета. Убогий, слабоумный мальчик тащит кусок металлолома через поле, через осень, как символ – всё в этом мире проходит. И через черно-белые кадры прорывается иногда цвет: когда запускается новая ракета, или ещё в сцене с застольем старух, вспоминающих прошлое. Таков он, всегдашний «выбор» народа: нищие, зато с ракетами и бомбами.
И – страшный лик реальности, в смехе окружающих над больным мальчиком, и его ответной, наивной улыбке...
И спросит дед сироту:
– А что там наверху?
И ответит убогий:
– Солнце... луна...
– А кто еще?
– Бог…
Сердобольная соседка попросит мальчика похоронить кролика, и он схоронит, прикроет камышом и положит надгробные камушки – в память об ушедшей жизни, которую надлежит уважать…
Фильм прозвучал тревожным колоколом: нравственные принципы попираются десятилетиями, милосердия и сострадания – не дождаться. И в замершем зале Института Культуры Румынии воцарилась абсолютная тишина, и каждый думал: «Кто мы? Для чего живем? Где вера, и во что?»
Следующий фильм – из телевизионной серии «Торжок и его обитатели» (2005). Он был представлен молодым сценаристом Марией Сапрыкиной, лауреатом премии за лучший короткометражный фильм на фестивале документальных фильмов «Cinema du reel» (Париж, 2004).
Мы увидели только один фильм из целой серии; причём, по признанию Марии Сапрыкиной – не из самых удачных. Он рассказывает о любви русской девушки к чеченцу, солдату, служащему на Крайнем Севере. Любовь, воспарившая над межнациональной рознью, над обыденностью и серостью жизни, показана во всей её искренности и чистоте.
Мария Сапрыкина прибегает к сопоставлениям. Идут рассуждения о стихотворении «Я помню чудное мгновение», о любви А.С. Пушкина к Керн, которую толстая тётка почему-то называет «проституткой». И о том, что молодожены приносят цветы на могилу Керн, но типичная обитательница городка строго запрещает своим детям ходить туда, и вместо этого направляет их… к памятнику Ленина.
Аудитория смеялась от души. Обычная провинциалка «без комплексов» простодушно высказывает то подспудное, что гнездится в подсознании у многих о героине фильма. Нет, никто вслух своего мнения не высказывал, но ядовитые смешки за спиной, участливые взгляды – весьма красноречивы…
А героиня, не взирая ни на что, каждый день пишет письма любимому, и гордо ходит по замкнутому кругу из дома на почту и обратно. Сможет ли ее любовь победить? Ответа нет. Отец солдата цинично утверждает: «Как любит, так и разлюбит», чеченцы всё равно вернутся в Чечню, в разгромленное село Симашки, видео-ролик о котором весь клан смотрит почти каждый день.
Мысль, что любовь вечно жива и для неё не существует ни преград, ни смены столетий, – она стоит над всем сущим, – ещё раз подтверждается и кинолентой Татианы Донской о Москве 1941-42гг. Это не просто документальный фильм, а художественно-документальная повесть о любви, вере и выживании в первый военный год. Письма-размышления, которые никогда не будут отправлены на фронт любимому, своеобразный дневник молодой женщины – стержень «Станции Счастливая».
Молодая кинематографистка удачно использует символику и те детали, которые подчеркивают её основную идею: война разрушает гармонию в жизни не только всей страны, но и одной отдельно взятой женщины. Оживает старая пожелтевшая фотография – из тех, мирных, лет: уют дома, потягивающаяся кошка Дуська. И вдруг – звуки расстроенного пианино, вытащенные из него полусломанные игрушки, которые когда-то кукловод водил на верёвочках. Игрушки больше не нужны, привычный уклад бытования людей рушится.
Жаркое лето. Еще дымится одинокая чашка чая на фоне открытого окна. Со стола катится яблоко. Мимолетные воспоминания о мире; под струёй воды визжат дети, их радость беспредельна, они не знают, что завтра всё изменится.
Поезд мчится к станции «Счастливая». Ах, как хочется быть в первом вагоне! И... страшные кадры кинохроники военных лет. Трупы, остовы печных труб. Стон над убиенными. Чёрная гарь трагедии накрывает страну, стариков, детей, каждого человека; будущее – во мраке.
Идут эшелоны с солдатами, ополченцы копают оборонительные сооружения возле Москвы. Будни войны. Вертится беспощадно колесо швейной машинки, строчки сшивают куски материала: всё для фронта, все для Победы, но былой жизни по лекалу уже не скроить; стучат под колесами военных эшелонов рельсы, и уже никогда не будет остановки на той заветной станции.
Следующий фильм представлен сценаристом Алексеем Сашиным («В поисках Чехова», режиссура Алика Карпова, 2003). Он рассказывает о мучительных попытках студента-актёра «врасти в плоть» чеховского персонажа, которого «он не чувствует». На обнаженной сцене пустого театра режиссёр никак не может добиться от актёра чеховских интонаций, глубины чувств героя драмы. Это фильм не просто о поиске Чехова, о путешествии по музеям и трудностях понимания идей великого драматурга и писателя; в кипении современной жизни, водовороте гламура происходит поиск духовности и философско-чувственный ориентир зачастую пытаются найти именно в классике.
Все работы молодых авторов были отобраны для симпозиума профессором ВГИКа и Высших Курсов режиссёров и сценаристов Натальей Рязанцевой.
Кулуарные дебаты о концепциях и выразительных средствах кинематографа продолжились вечером в Институте Культуры. К тому времени я уже успела побеседовать с Ниной Никитиной из Ясной Поляны о её докладе «Толстой и повседневность»[3], а Наталья Шварц (петербургский музей Достоевского), находившаяся под впечатлением фильма Т. Донской, делилась со мной воспоминаниями о своей бабушке, которая в Блокаду Ленинграда работала в госпитале. Ещё в детстве Наталья слышала от неё, как обмороженных солдат перед ампутацией конечностей опускали в горячую ванную, чтобы отодрать примерзшую одежду, и вот, спустя столько лет, довелось увидеть это воочию в документальной хронике.
Итак, первый аккорд симпозиума был взят на высокой ноте. Второй рабочий день, 3 октября, начался в знаменитом Зеркальном зале Дома Садовяну с Оды к Радости из девятой симфонии Бетховена. В унисон с торжественной музыкой прозвучали слова Альберта Ковача, что счастье – это комфорт, а подлинное счастье – это Богом дарованная радость, радость творчества.
Альберт Ковач – известнейший ученый-славист, литературный критик. Он занимается активной общественной деятельностью, возглавляя Фонд культуры «Восток-Запад». Приветствуя участников симпозиума, Елена Васильевна Логиновская с горечью отметила, как много препон, при всем энтузиазме организаторов, возникло из-за разных бюрократических неувязок. Например, Игорь Волгин так и не сумел приехать в Бухарест из-за задержек с получением визы.
В этот день почти все доклады первого заседания читались на румынском, но они поначалу не переводились, хотя в зале находились и переводчики. К сожалению, это отстранило от дискуссий ряд участников, но не повлияло на общую атмосферу. Румынские исследователи старались пересказать свои идеи на русском. С полными переводами выступлений Ливии Которча[4] (Ясский Университет), Корнелии Кырстя[5] (Университет Крайовы), Мирославы Метляевой[6] (Молдавия) и других мне удалось ознакомиться позже.
Глубоко впечатлил доклад Н. Шварц о 500-летии рода Достоевского. Никто из русских писателей не имеет определенной даты начала «династии», нет её фиксации.
– В случае же с родом Достоевских мы можем назвать даже день. Это 6 октября 1506 года, когда князь Пинский дарует село боярину Ртищеву. Считается, что означенный Ртищев и является «родоначальником» ветви Достоевских. Игорь Волгин, президент Российского фонда великого писателя, считает историю рода Достоевских неотъемлемой частью истории России, – добавляет Наталья и поясняет, что в роду у Достоевских были и священники, и люди светских профессий, гений «подпитывался» духовным потенциалом семнадцати поколений!
Тематика докладов отражала основную идею симпозиума – оригинальность, открытость, единство европейской цивилизации, глубокое взаимопроникновение культур. Высказывалась и озабоченность по поводу кризисных процессов: на смену основополагающим духовным ориентирам – правде, красоте, доброте – приходят другие, подчиняющие себе гигантский информационный поток: деньги, карьера, прагматизм, погоня за удачей. Альберт Ковач к тому же подчёркивает: «В настоящий исторический момент взаимосвязи между цивилизациями, как и между конфессиями, осложняются межгосударственными политико-экономическими отношениями, угрожающими самим судьбам человечества».
После обеда часть докладчиков уехала, и я смогла обговорить планы на будущее с Мирославой Метляевой и Ливией Которча. В ту ночь мне было опять не до сна, пронзительная музыка ночного клуба захлестывала окрестности, и в ней тонул ночной город.
В шторме мыслей выстреливали цитаты из докладов. «Хлебников и Гоголь, как разрыв и продолжение традиций... Футуризм – рывок к холодному трезвому взгляду на повседневность... Гоголь с его сочностью красок…» Почему я никогда не думала об этом? Почему они для меня всегда существовали в разных измерениях? А Ливия Которча убедительно доказывает и их общность. Оказывается, сам Хлебников говорил, что он двойник Гоголя.
А образ дома у Элиаде в работе Анастасии Романовой?[7] И вообще, что такое – дом писателя, поэта? Только ли достаточно комфортная для него зона, или обиталище, где единственно возможно общение с собственным талантом? Очаг, где теплится и возгорается огонь вдохновения? И кто был тот старый профессор, который в запасниках библиотек России отыскал книги о Румынии, датируемые 16-17 веками? Кажется, его имя Лагош Димену?…
В плане работы семинаров – удивительное тематическое разнообразие. Привлекло название доклада доцента МГУ Александра Криницына «Психология вины у Достоевского и Кьеркегора», вызвавшего всеобщий интерес и получившего высокую оценкуучастников симпозиума. Ох, уж этот экзистенциализм, как он на меня когда-то повлиял, в какую мощную депрессию ввел! Пока однажды не поняла, что любое отчаяние, любой символ смерти только подчеркивают сакральность и величие жизни.
В 4 часа 45 минут утра музыка смолкла и я оглохла от тишины и интенсивности размышлений. Знала, конечно, что у литературоведов, как и у писателей, свои тусовки, но втянуться в их дискуссии, увлечься своеобразным способом мышления, становилось притягательнее с каждой минутой.
Утром 4 октября выехали в Четате, что означает «Крепость». Следующие сессии симпозиума будут проходить в летней резиденции Мирчи Динеску[8], в Центре поэзии. В автобусе мы с Ксенией Красовской оказались на задних сидениях, я слушала её рассказы о липованах, об их обрядах, о новой книге, посвящённой старообрядцам. На первой же остановке в небольшом кафе я поближе познакомилась с Августином Фрацилэ, поэтом и бардом, и его женой Родикой.
По салону автобуса был пущен поэтический сборник Мирчи Динеску в переводе Е. Логиновской. Шелест страниц и тихие голоса, декламирующие стихи, прервались возгласом:
– Подъезжаем к городку цыган!
При одном слове «цыгане» возникает ассоциация со степями Бессарабии, табором, огненными плясками, звенящими монистами. Но в Бузеску мы увидели улицы дворцов. Да, да – это были настоящие, мрамором отделанные дворцы-хоромы. Построенные по однажды выбранному архитертурному решению, они напоминали гигантских близнецов. Кто-то вскользь заметил: несмотря на огромное количество комнат и помещений во дворцах, во многих семьях так и осталась привычка ночевать всем вместе в одной спальне.
Но какое великолепие чугунной ковки на воротах и оградах и многочисленных ажурных башенках на крышах – они соседствуют с печными и каминными трубами. На мой вопрос, почему же так много башенок, Ксения ответила, что каждая их них представляет килограмм золота, и сколько в семье этого драгоценного металла, столько и башенок будет на крыше.
Поразило меня и то, что в Румынии есть император и цыганский король. Живут на параллельных улицах в одном городе – такое вот двоевластие, и спор между ними никак не решается уже несколько лет.
Через несколько часов мы остановились у винодельни Мирчи Динеску. Несколько зданий и среди них – большой винный погреб, где производят красные и белые вина.
Там мы с Мирчей и познакомились. На вид он – крепкий, сбитый молодой мужчина. На улице накрыты столы, сам поэт нарезал хлеб и с радушием хлопотал около участников симпозиума. Очень немногословный, он больше слушал, мало говорил. Многие из нас уже познакомились с его стихами. Было трудно поверить, что рядом с нами – живая легенда, знаменитость, когда-то опальный, но ныне признанный поэт, бизнесмен и общественный деятель, регулярно выступающий по телевидению, выпускающий журналы.
Мирча убеждён, что поэт может выжить в любой реальности. Талант творить, талант созидать невозможно уничтожить никаким политико-экономическим строем.
Здесь, на осенней траве, за уставленными снедью столами, мы видели того, чья жизнь и творчество совпали с радикальными социальными потрясениями, и они были эмоционально, гражданственно отражены в его стихах. Одно название сборника – «Пьянка с Марксом» – говорило об оригинальности его таланта.
Я старалась разглядеть его получше. Заметила, какие у него сильные руки и пронзительный, пытливый, цепкий взгляд. Рядом хлопотала его жена – очаровательная Маша, дочь Альберта и Елены Васильевны, переводчик с нескольких языков.
Елена Логиновская рассказала об одном случае.
Однажды Мирча шёл по проспекту, и нищий попросил у него милостыню. Поэт вывернул карманы, и, отдав всё, что в них было, двинулся дальше. Сопровождавший его секурист (румынский кагэбэшник) не удержался:
– Ты хоть знаешь, кто тебе помог? Сам Мирча Динеску!
– Мирча... Динеску, – оглядываясь, повторил тот. – Как? Поэт?! Сам Динеску!
Мирча услышал этот диалог, обернулся, и в смятении нырнул в первый же проулок.
Я так благодарна ему, что он делился с нами хлебом и постоянно одаривал гостеприимством и заботой во все последующие дни симпозиума, причём с неизменной простотой и искренностью. А мне так и не удалось с ним поговорить. Кроме «спасибо» я ничего ему не смогла сказать.
Такое же удивительное впечатление создалось у меня после общения с семейством Ковачей. Я познакомилась с семьёй, где друг друга беспредельно любили и уважали. Настоящий «интернационал»: Ковач – венгр, Логиновская – русская, зять – румын. Я видела, с какой материнской любовью смотрела на дочь Елена Васильевна, как Альберт по-отечески хлопал по плечу зятя. Потом, спустя несколько дней, я спрошу у Логиновской о ее семье и она скажет:
– Да, мы нестандартные. Мы «опасная» семья, ибо тверды в убеждениях и идеалах, и больше всего ценим дух свободомыслия.
На винодельне Мирчи за дегустированием молодых и старых вин участники симпозиума разговорились и познакомились поближе.
Наконец, приехали в Четате. Погода стояла солнечная.
Над воротами резиденции вывеска – «Парк Ангелов». В просторном, с высокими потолками, доме – около пятнадцати комнат, и наверху огромная мансарда с коллекцией керамики и картин. Всем своим друзьям-художникам Мирча отводит место – их творениями занята значительная часть дома и «парка». Весьма экспрессивны современные инсталляции. Вот три «возка» – старый трактор, сани и пролетка стоят рядышком напротив центрального входа, как напоминание о быстротечности жизни.
Дом расположился на высоком берегу Дуная. На другой стороне видны строения – это уже Болгария, дальше – Сербия.
Не искупаться ли? Кто-то набрался храбрости и бросился в реку. Вода ласково-прохладная, течение не очень быстрое, так что можно не двигаться – воды сами несут тебя под ясным и чистым небом Румынии.
Вечером Августин пел под гитару свои песни – некоторые положены на стихи Мирчи. Расположившись под кроной огромного вяза, два поэта в оба голоса возносили хвалу любви, слова печали и радости, им подпевала Елена Логиновская, что-то тихонько мурлыкал себе под нос Альберт.
В свете фонарей медленно кружились первые осенние листья. Я давно не видела настоящей осени. У нас в Калифорнии есть сезон дождей, когда лишь кое-где можно увидеть багрянец и желтизну на деревьях, но листопада не бывает. А тут осень как бы сошла с картин Левитана.
Постепенно вокруг нас стали появляться собаки и крохотные щенята. Мы их кормили с ладоней, трепали за уши. Я насчитала девять малышей и шесть или семь взрослых.
Ближе к ночи я и Кристя «Пупу», – так мы называли тоненькую женщину, жену телеоператора Нони Кристя, – с жаром обсуждали тему молодого поколения. Именно с жаром – притом, что я не знала румынского, а она, хоть и владела блестяще французским, но понимала по-английски только несколько слов, а с русским у неё обстояло дело и того хуже.
Но мы прекрасно поняли друг друга. Молодежь открывает напоказ всё больше плоти, от оголённых плеч до пупа, но каждый старается упрятать подальше от посторонних глаз смятение души, избежать вопроса, а есть ли вообще идеалы? Боятся «высоких» разговоров, бегут от реальности в электронные игры, прячутся в виртуальном пространстве от самих себя. Многое ломается в современном мире: и восприятие времени, и восприятие людей.
Но вот мы уже смеёмся – нашим родителям тоже было о чём посокрушаться, ведь мы росли во времена хиппи и музыки «Битлз». Отцы и дети – неисчерпаемый конфликт. На том и разошлись… по своим кельям.
В самом деле, комната на втором этаже, где я нашла узкую кровать, из лозы сплетённый маленький столик и пару стульев с вешалкой, чем-то напоминала келью. Высокие стены и – огромное окно с видом на Дунай.
Распахнула створки, закрепила их крючками и в полудрёме прислушивалась к голосам природы, шорохам и звукам дома. Вспомнилась песня «Чубчик Кучерявый», которую пел Саша Ворона. Он удивил меня знанием русского фольклора. Хорошо поставленный голос. Спел нам более тридцати песен, Ксения ему «вторила». Большинство песен я услышала впервые.
Утром пятого октября, спустившись к завтраку, я внимательно пригляделась к убранству просторной столовой и гостинной. Небольшое фойе упиралось в двери еще одного зала, где стоял рояль. По краям двери – два стилизованных ангела. Сначала мне показалось, что это они от страха за людские судьбы втянули головы в плечи. Но нет, – они были без голов. На полу по углам, притуленные к стенам, стояли отдельно ангельские крылья.
В гостиной – старый рояль с открытыми нотами Дебюсси и бетховенскими сонатами. Очень много старой утвари и керамических, напоминающих амфоры, больших и маленьких, ваз, по подоконникам – плошки, фигурки. И уголок для отдыха из плетёных кресел.
В столовой – «рыцарский», длинный и узкий, из некрашеного дерева, стол, почти упирающийся в две створки резных, деревянных врат на стене, а по углам – опять крылья. И, в самом деле – Парк ангелов, где они могут «припарковаться», сбросить старые и изломанные от борьбы крылья, поскорбеть в тиши о заблудших душах.
В десять утра под вязами Альберт, как председатель симпозиума, открыл выездное заседание и вынес на голосование первый вопрос: принять присутствующих у наших ног собак полноправными участниками, но без права выступать в дебатах. «Прошу голосовать!» – прозвучало под наш заразительный, просто пионерский, смех. Вот так собачье племя, с малышней, лёжа на солнышке, или скрываясь от яркого солнца под столами, сопя и почесывая за ушами, осталось послушать доклад о Хэмингуэе, с которым выступил Леонид Паршин, равно и сообщение Саши Ворона о Белом движении.
Дебаты были жаркими, где-то к середине Паршин уже пытался вызвать на «дуэль» Ковача. Альберт махнул рукой и бодро ответил, что он с мальчишками не стреляется. Корнелия и Наташа в один голос заявляли, что, не зависимо от того, встречался ли Хэмингуэй с агентами, или нет, он великий писатель и роман «По ком звонит колокол» – одно из лучших произведений ХХ века.
После вопроса Елены Логиновской, откуда возникло название «Белое движение», все призадумались, потом высказывались различные предположения. В полемике затронули и тему о дневниках писателей, их письмах. Какова в них доля правды? Паршин утверждал: они писали и знали, что их будут анализировать, – значит, только 10 процентов в них искренности, на что Ковач заметил:
– У Достоевского четыре тома писем, и я считаю, что там 90 процентов Правды.
После выступления обоих Кристя о Русском Париже и Русском Бухаресте, Елена Логиновская, подводя итог, всех «примирила»:
– Литература и взгляд художника сильнее, глубже, чем взгляд человека.
С этого дня появилась у всех привычка уходить на «променад-беседы». То, о чем не успевали поспорить или поговорить на сессиях, переносилось на прогулки. Частенько по двое, трое разбредались по усадьбе или ходили по берегу, тут и там можно было услышать имена Шопенгауэра и Канта, Достоевского и Кустурицы (доклад о нём был прочитан кинокритиком Дульгеру[9]).
На одной из прогулок с Альбертом я много услышала о его юношеских годах и учёбе в гимназии. Его родители были крестьянами, даже, скорее, фермерами, людьми образованными. Мать Альберта хотела, чтобы он стал священником и он действительно учился на теологическом факультете, и одновременно – на факультете венгерского языка и литературы. Альберт рассказывал также о трудностях, с какими сталкивалась интеллигенция при Чаушеску и после революции.
Однажды Альберт взял и прочитал всё собрание сочинений Федора Достоевского. Влюбился в писателя, в его произведения. И хотя первые работы Альберта и Елены Логиновской посвящены Белинскому, вскоре Достоевский занял основное место в их творчестве.
Вечером мы смотрели на мансарде, в импровизированном «кинозале», новый фильм Т. Донской «Девушки из Сталинграда». Героиня картины, восьмидесятилетняя Зинаида Сенина, эмоционально рассказывает о выживании трех сестёр в условиях войны. Гражданское население не было эвакуировано из Сталинграда, а это не менее миллиона человек!
Татиана Донская находит яркие и глубокие образы-символы. Голову гуся отрубают на огромном чурбаке. Красная стекающая кровь. Белый пух, летящий в небо. На «эшафотах времени» – боль воспоминаний. Девять месяцев Донская собирала материал и её героиня проехала со съемочной группой более тысячи километров по тем местам, через которые три маленькие девочки и больная мать прошли когда-то пешком. Дети схоронили мать уже в фашистском лагере, но сами выжили...
Потрясающая сцена у памятника погибшим и замученным – старая женщина плачет, говорит своей умершей матери слово «прости», рассказывает о жизни одной сестры и смерти другой.
На наш вопрос, как случилось, что героиня могла так искренне «сопереживать» перед объективом, Донская ответила, что камера была спрятала и Сенина её не видела. На экране показана Правда...
Ночью – сильная гроза. Казалось – молнии полыхали прямо у открытого окна. Гром безжалостно сотрясал небеса, ужас сковал всё мое существо, детские страхи парализовали меня, я спряталась с головой под одеяло. Створки постукивали от каждого порыва ветра, и, зажмурив глаза, я ждала, когда же, наконец, всё это кончится.
На утренних чтениях Логиновская рассказывала об образе Рая в литературе. Сложный вопрос. Что для творческого человека рай, как не интенсивность переживаний, «пропускание» через душу каждого момента действительности? Обсуждение докладов прерывалось «баталиями» между Ковачем и Логиновской, они умели спорить, и каждый доказывал свою точку зрения. Неожиданно я поняла, кого они мне напоминали: Мережковского и Гиппиус. Когда-то читала в воспоминаниях, что Зинаида Гиппиус никогда не уступала мужу в дискуссиях, после которых, конечно, наступало примирение. Альберт, к слову сказать, после заседаний мог подойти к Елене Васильевне и тихо предложить:
– Лёля, – так он ее ласково называл, – ты устала, тебе надо отдохнуть, – или заботливо спрашивал, приняла ли она лекарство. Разница в подходах, концепциях, не отражалась на теплоте взаимоотношений.
После обеда – экскурсия в музей небольшого городка Калафат. В городе всего 20 тысяч населения, музей расположен в красивом дворце. Посетили и Румынскую церковь, построенную в 1740-х годах. Служба закончилась, но для нас священник специально открыл двери храма. Он расписан великолепными фресками по всему полю стен и потолков. Там же нам показали старые церковные книги, написанные по-румынски, но кириллицей – латиницу ввели только к концу 60-годов восемнадцатого века.
Прошли через сквер – и оказались у памятника погибшим советским воинам, совсем близко отсюда – греко-православная церковь. В ней служба тоже закончилась, но у хора была репетиция – отчётливо раздавалась здравица в честь участников симпозиума. Под куполом полупустой церкви разливалась прекрасная мелодия. Разве можно такое забыть? Я думала о гармонии, вечности веры и человеческой души.
Батюшка рассказывал, что все оригинальные росписи храма сохранились, время пощадило их. Он подвел нас к святыне прихода – плащанице, вышитой золотом и серебром более трехсот лет назад.
К вечеру дождь прекратился, закат солнца был удивительно мягким и красивым. Мы вернулись в Четате, в цитадель ангелов. Уже в глубоких сумерках я подсела к роялю, играла фрагменты «Лунной сонаты» Бетховена и «Лунного света» Дебюсси. Краем глаза заметила, что в темном небе зависла огромная луна. После грозы наступило полнолуние. Я вспомнила детские годы и рассказы Мэри Кушниковой о Румынии. В тот момент я наслаждалась всем: и звуками рояля, и лунной дорожкой, что бежала по волнам великого Дуная. Какая-то необыкновенная, затаённая тишина и покой разливались повсюду, и этому ощущению не мешала ни музыка, ни приглушенные разговоры...
Быть в Румынии и обойтись без мистики? Это невозможно. Совершенно естественно, что мы незаметно свернули на тему Дракулы. Леонид Паршин рассказал, как однажды он приехал в Румынию и попал в замок Дракулы. Кажется, он в тот вечер должен был уезжать обратно в Москву, а сувениров для друзей купить не успел. И решил, что отколупает пять камушков от ограды замка, вряд ли это нанесет существенный урон памятнику, но зато какими необыкновенными будут подарки! Привез эти камушки, раздарил, и... тут же начались неприятности за неприятностями. Задумался, почему же так происходит. Поговорил с друзьями, – всех пятерых постигают неудачи. Посоветовались. Пришли к выводу, что их преследует Дракула, и выбросили камни. Не прошло и нескольких дней, как жизнь у всех наладилась, вошла в прежнее русло.
Мы слушали Паршина так же внимательно, как в детстве у костра – «страшилки» о кладбищенских монстрах и мертвецах. В ту ночь мне снились кошмары. В полудрёме, в полосе лунного света, в центре комнаты плясали бесы; бледные личины с искривленными ртами безмолвно рычали с потолка. Оцепеневшее тело не слушалось, ко всему прочему в жуткой тишине завопил женский голос. Я не могла подняться, молилась и лихорадочно вспоминала, когда должны петь первые петухи. О, как он мне был дорог, первый молодой петушок, пропевший на рассвете свой гимн солнцу! Утром я узнала, что кошмары приснились не только мне, но и Паршину с Марией Сапрыкиной.
И вот наступил последний день симпозиума. Подведение итогов напомнило о скором расставании. Работники поместья суетились и готовились к прощальному ужину. Ноня Кристя и Татиана снимали интервью со всеми участниками. Даже Ковач не был таким строгим, как обычно, и разрешил нам сбежать с итоговых обсуждений посмотреть, как жарят на вертеле поросенка.
За ужином было высказано много благодарностей организаторам такого замечательного форума и тем, кто за нами ухаживал, – служащим и управляющему «Дома поэзии».
Помню момент, когда Управляющий поместьем, к концу приёма, подсел к Ноне и запел с ним румынскую народную, искрометную песню. Его взгляд встретился с моим и вдруг я почувствовала, что он делится со мной памятью предков, памятью своей юности, показывает, что он – неотрывная часть этой земли. Печаль сердца сопровождала медленную мелодию следующей песни, и было понятно, что безответная любовь ранит – независимо от языка, на котором ты говоришь.
Напоследок меня буквально завалили множеством книг и статей.
В последний день мы с Ксенией Красовской пришли к «музею деревни» в Бухаресте, одному из уникальнейших музеев мира. Там я купила вышитую вручную длинную женскую рубаху, а Ксения подарила мне красивую деревянную тарелку с резными краями, на её дне написано: «Румыния». Я была очень тронута и сразу подумала – буду класть хлеб на это блюдо. Вот и сейчас, заканчивая писать, я беру с него тост.
Нет, не хлебом единым мы живем, а мечтой и встречами с прекрасными людьми, дающими возможность прикоснуться к их душам, идеям. «Ода к радости» Бетховена начинала симпозиум. И моя радость от встречи с Румынией, творческой элитой этой страны, останется в сердце надолго…
Январь 2007г.
г. Санта-Мария,
США
Коллектив авторов.
Все права на материалы данного сайта принадлежат авторам. При перепечатке ссылка на авторов обязательна.
