Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск второй
Александр Лейфер
«РАЗГАДАТЬ ЗАМЫСЕЛ БОГА...»
Из жизни российского учёного Александра Николаевича Горбаня
Страница 4 из 4
* * *
Следующая диктофонная запись одной из моих бесед с Д.Я. Сапожниковой касается её жизни в старинном селе Артын Омской области. Мне приходилось там бывать – собирать бруснику в знаменитом Артынском бору, купаться в Иртыше, пользоваться гостеприимством местных жителей. Было это очень давно, но ощущение чего-то хорошего, впечатления от тамошней богатой природы, от истинно сибирского духа тех мест остались в душе на всю жизнь.
Итак, Д.Я. Сапожникова рассказывала об артынском периоде жизни их семьи следующее (запись несколько выбивается из хронологии, но это, мне кажется, неважно):
- Саша очень рано женился. Поскольку до этого нам довелось пережить новосибирскую трагедию, я очень твёрдо для себя усвоила: никогда не чинить сыну никаких препятствий, моё счастье уже в том, что он живёт. И вот в 19 лет, будучи студентом, он женился. Было скромное свадебное застолье с друзьями. Ольга – преподаватель музыки, закончила музыкальное училище и преподавала. Плюс к тому аккомпанировала в театре Ермолаевой. Там они и встретились, она года на 3-4 его постарше.
Что такое Ольга? Никто из моих близких тогда её не принял, я же проявляла лояльность, ни разу не выразила ничем ни неприятия своего, ни неудовольствия. Прошло теперь уже 30 лет, брак этот давно уже в прошлом, у меня хранятся пачки Ольгиных писем, где я всегда «дорогая». И до сих пор я её в день рождения поздравляю, а она – меня.
Но тогда жить все вместе мы не смогли, у меня жила тогда моя старенькая мама, соединиться было невозможно. Молодые устроились у наших знакомых. И в моей совершенно безумной голове спонтанно возникло решение. Я была завучем большой городской школы, работала день и ночь. И вот я звоню А. И. Азарову (он занимал пост заведующего облоно, а когда-то был студентом Горбаня, хорошо относился ко мне) и говорю: «Александр Иванович, мне нужно уехать из Омска, срочно, в какую-нибудь школу, недалеко от Омска, но только, чтобы там природа хорошая была. Я должна с мамой уехать из нашей квартиры, освободить её молодым, при нашей зарплате нет возможности оплачивать ещё одну квартиру…».
И вот я уже в кабинете Азарова. Он подводит меня к карте и начинает рассказывать про разные прекрасные места. Но то одно не подходит, то другое… Остановились на «Сибирской Швейцарии» - Артыне.
Так я уехала, а Саша с женой остался в Омске. В Артыне я пробыла долго – в уединении, в тишине.
Когда я туда приехала и пришла в школу, увидела около школы, у самого бора стоит насыпная избушка-развалюшка, в которой никто не живёт. Я увидела этот бор, эту речку Артынку – волшебное место и сказала: буду жить именно здесь, в этой избушке. И то, что я отказалась жить в центре села, в трёхкомнатной квартире, у некоторых вызывало недоумение. Но в центре Артына было пыльно и шумно.
Я попросила эту избушку покрыть шифером. Покрыли половину. Десять лет я там прожила, и только половина крыши была закрыта шифером, а другая так и осталась под толем. Это было то ещё жильё!
В Артыне ко мне относились все очень по-доброму. До сих пор помнят, звонят и даже приезжают ко мне из Артына. Вначале я была там завучем и преподавала, а потом какое-то время была и директором. Избушка моя вся заросла черёмухой, это было чудесное, экзотическое место. Зимой, конечно, холодно было, но мне помогали дровами. Из школьного интерната привезли кроватей, матрацев…
И кто только у меня не перебывал… Диктор Омского телевидения Юрий Коробченко, например. Приезжали мои друзья из Петропавловска, из Омска, Москвы, Симферополя… Поэт Коля Кузнецов, когда несколько лет в Артыне пастушил, часто к нам заходил. Наша внучка Нюська очень полюбила Колю, каждый вечер ждала с пастбища, она его просто обожала. Саша, конечно, тоже приезжал, у меня есть фото, где он сидит за письменным столом, размышляет, изумительная фотография тех артынских времен.
Очень хорошо нам там жилось, стол огромный стоял во дворе под соснами, за которым летом мы размещались – ужинали, пели, разжигали рядом костерок… Скучно не было. Зима давала возможность подумать, многое понять. В Артыне была неплохая библиотека, была тогда возможность и самой выписать, что угодно – из журналов, из книг. В Омске я, помню, не могла достать книгу Юрия Трифонова «Отблеск костра», а в Артын мне быстро её доставили. К селу «Книга – почтой» относилась более внимательно.
Там я поняла многое. Там укрепилось стремление к минимальному комфорту, к внутреннему духовному наполнению. Выйдешь из дома, увидишь небо – там выходишь из избушки и невольно сразу смотришь на звёздное небо – совершенно фантастическое зрелище. А какие там песни поют…
Совсем недавно, благодаря подсказке кандидата филологических наук И.Б. Гладковой, работающей над архивом омского писателя Петра Ребрина (1915-1987), я узнал, что среди гостей, навещавших Дебору Яковлевну в Артыне, был и он. Об этом говорит одна из дневниковых записей. В начале этой записи передаётся разговор Деборы Яковлевны с её коллегой по Артынской школе:
«- Дебора Яковлевна, что читаете?
- Шукшина.
- Терпеть не могу. Какой-то грубый. Злой какой-то. Мужик… Пишет про каких-то чудиков, из-за угла мешком напуганных, про всяких ушибленных. Зачем мне про это читать? Я, Дебора Яковлевна, люблю что-нибудь осветляющее душу. А у него даже пьяницы могут в героях ходить. Зачем это нужно писать о всяких пьяницах и заблудших?
- Зачем? На это Белинский ответ дал. Обществу нужно понимание человека, поставленного в какое-либо положение.
- Поставленного? Да они сами себя ставят в такое положение…
-Ну уж нет… Общество должно нести за всё ответ. Никто пьяницей не родится.
По-августовски гулко-пустая и тихая школа, одноэтажная громадина из серых брёвен, распростёршаяся на песке, меж редко стоящих вековых сосен. Моя давнишняя знакомая Дебора Яковлевна Сапожникова разговаривает с дежурной учительницей. Сапожникова преподавала русский язык в институте, но ради матери, которой в Омске не хватало свежего воздуха, переехала в Артын, работала в школе. Вечером на берегу Артынки у костерка (мы варили уху) она разоткровенничалась:
- Я узнала, что учителя читают в основном книги о войне и то, что называют беллетристикой, потому решила заняться просветительством. Я пыталась внедрить что-либо другое, давала читать «Новый мир» с новым романом Фёдора Абрамова. Даже не перелистнули. Прочитала его только завуч детского дома и вспомнила, как сама заставляла подписываться на заём. Был налог – полторы шкуры с одной овцы. Покупали, чтобы сдать. Мне было приятно, что книга Абрамова вызвала такие воспоминания, всколыхнула память. Но такой только один человек нашёлся. Предлагала ещё Шукшина. Одна учительница вернула сразу же, говорит, зачем это мне нужно читать о чокнутых и о пьяницах. Я ей сказала, что презирать и не замечать легче всего. И тогда она взяла книгу вновь, но через день вернула. «Нет, не могу читать, очень какая-то грубая жизнь». А через дом от неё живёт горький пьяница, который истиранил семью, бьёт жену».
Об артынском периоде своей жизни заканчивает рассказывать сама Дебора Яковлевна:
- Между тем, жизнь в Омске текла своим чередом. Конечно, отец помогал, высылал деньги. Наконец, Ольгины родители решили разменять свою роскошную квартиру и выделить им однокомнатную. Тогда у меня появилась возможность возвратиться в Омск.
Но в это время в моей пустующей квартире поселился человек, с которым я когда-то училась в школе. Он прошёл войну (во время её мы и потерялись), был изуродован, а когда-то слыл красавцем и был влюблён в меня. Но потом у него сложилась своя жизнь – дети, жена. И так случилось, что он временно оказался один, без квартиры. Мы с ним виделись, встречались, но это были «встречи о прошлом». Он поселился в моей квартире, а я продолжала ещё некоторое время жить в Артыне. Там умерла мама. После похорон я поехала к Николаю Васильевичу в Ташкент, это был 72-й год. Январь я провела у Николая Васильевича, а в апреле, в день рождения сына, он умер. Через полгода я вышла замуж.
В Артыне я не только много читала, но и бесконечно слушала всякие зарубежные радиопередачи, которые до конца всё-таки невозможно было заглушить. У меня есть документ – пенсионное удостоверение. 13 февраля 1974 года объявили, что Солженицына высылают из нашей страны. Я тогда была уже директором Артынской школы, на следующий день попросила шофёра отвезти меня в райцентр Муромцево. Приезжаю в Муромцево, иду в районо и кладу на стол заявление об увольнении, хотя мне не было ещё 55 лет, но для пенсии педстаж был выработан. Так дата 14 февраля 1974 года в моём пенсионном деле и зафиксирована. И я стала жить, как жил кто-то из великих императоров, - начала сажать капусту. В прямом и в переносном смысле.
* * *
Наше повествование продолжает Г. Ш. Фридман:
- Так как Горбань был мне интересен, то я ему сочувствовал, пытался чем-нибудь помочь - не всегда удачно, но, по крайней мере, наблюдал за его дальнейшим путём после исключения из университета. Он учился в профтехучилище, работал токарем, писал пьесы, участвовал в самодеятельном театре, потом начал уже публиковать свои научные труды, получил диплом Омского пединститута (пединститут может гордиться тем, что выпустил одного из крупнейших мировых учёных). Потом была подёнщина на человека, который в конце концов его обманул: после того как Горбань помог ему защитить докторскую диссертацию, тот его выгнал.[27]
Потом на короткое время он попадает в Омский университет. До преподавания его не могли допустить, но работать в научно-исследовательском секторе такому человеку было можно. Александр Николаевич выполнил там блестящую работу - дал новый метод в одной из областей теоретической физики, я помогал ему данную работу редактировать.
Есть такая область науки - нелинейная физика, там в 60-70-е годы был настоящий прорыв, учёные научились решать важные конкретные уравнения, и создалось несколько методов таких решений. В эту область науки стянулось довольно много выдающихся ученых, среди них были люди с мировыми именами. И Горбаню удалось там сказать своё слово! Методов решения было создано несколько. Метод Грина-Крускала-Миуры - один метод, метод Захарова-Шабата - второй метод. И фактически совершенно особым методом стало то, что предложил Горбань. Однако этого уже достаточно, чтобы войти, так сказать, в анналы. Правда, эта работа Александра Николаевича пропала, потому что он отправил её в «Журнал теоретической и математической физики» и получил оттуда отрицательную рецензию. Рецензент как бы не понял этой работы. А Горбаня в этот момент из университета уволили. И вот через пару лет появляется статья нескольких авторов (один из них - вышеупомянутый рецензент), в которой... был предложен именно этот, горбанёвский, метод! Показан он был на другой модельной задаче, на другом модельном уравнении, кое-что было продвинуто дальше. Но кто пробил брешь, кто придумал этот метод первый?!
Есть у меня одна идея: выпустить том избранных работ Александра Николаевича и включить в него эту давнюю статью, факсимильный экземпляр того текста, что был отправлен в журнал (он у меня сохранился). Пока же его авторство известно очень узкому кругу лиц. Оно забылось, затмилось тем, что, работая в Красноярске, Горбань стал выдавать «на гора» другие фундаментальные результаты в разных областях науки. Я же считаю, что справедливость должна быть восстановлена и в этом пункте.
Если вернуться к тому короткому, длившемуся всего несколько месяцев периоду работы А.Н. в Омском университете, во время которого из-под его пера и вышло упомянутое сочинение, то период этот кончился увольнением. Увольнение было связано якобы с требованием на этот счёт КГБ. На самом же деле ничего подобного не было, к тому времени КГБ оставил Александра в покое. Просто некие люди убрали Горбаня из университета, прикрываясь вывеской КГБ (у нас всегда есть такие, кто хочет быть святее папы римского). Но выяснилось это позже.
Потом Александр скитался - в Томске, Новосибирске, в Академгородке, очень сложно всё это происходило, он тогда сильно подорвал здоровье. Но тем не менее вскоре он начал публиковать довольно значительные научные труды.
Наконец Александр Николаевич осел в Красноярске. Я помню, когда он защищал кандидатскую диссертацию, всё, связанное с защитой, было покрыто жуткой тайной - чтобы «доброхоты» не добрались и до Учёного совета и не подсунули Совету какие-нибудь бумаги, запрещающие или оттягивающие защиту. Диссертацию он защитил. К этому моменту он уже был крупным учёным. Ну а дальше его жизнь как бы наладилась - во всяком случае, с формальной стороны.
Из рассказа Д.Я. Сапожниковой:
- Арзамасцев же ещё раз в нашей жизни появился, когда Саша написал свою монографию «Обход равновесия». Сам он до сих пор считает её одной из самых значительных своих работ. Издана в Новосибирске в 1984 году.
* * *
Солидный, изданный в Новосибирском отделении издательства «Наука» том (твёрдая синяя обложка, более двухсот страниц) впечатляет. Его полное название - «Обход равновесия. Уравнения химической кинетики и их термодинамический анализ». Приведу несколько абзацев из предисловия Р.Г. Хлебопроса и Г.С. Яблонского.[28]
«Содержание монографии, конечно же, больше, чем ответ на несколько интересных вопросов, - это первое систематическое изложение вопросов согласования термодинамики и химической кинетики. Владение материалом и надёжность собственных результатов позволили автору свободно изложить свои общие взгляды...
... Именно геометрическая интерпретация позволила автору ввести ряд новых понятий, естественных и содержательных. Это понятие термодинамического дерева, которое заменяет собой область составов системы, если «слить» все термодинамические эквивалентные точки. Это понятие ЛРЩ-множества - остроумный термин (ЛРЩ - лебедь, рак и щука), точно представляющий ситуацию: процессы с различной стехиометрией «тянут» химическую систему в разные стороны.
Книга - не для легкого чтения, а для изучения... одна из первых по математической химии. Термин «математическая химия», использовавшийся ещё М.В. Ломоносовым, а в XIX в. - Дюбуа-Реймоном и Я.Г. Вант-Гоффом, долго не употреблялся...»
Вслед за этими малопонятными для обычного человека текстами процитирую (в несколько сокращённом виде) текст совсем иного, юмористического плана. Он поможет читателю представить саму атмосферу семьи Горбаней-Сапожниковых. Это нечто вроде пародии Деборы Яковлевны на монографию сына:
«Закрытая рецензия для внутреннего употребления на Большую Работу Большого Нюсиного Папы, именуемого в дальнейшем автором.
Работа Означенного Автора лежит, однако, на стыке Трех Столпов, в просторечии именуемых, без сомнения, Лебедь, Рак и Щука.
Если Лебедь, несомненно, приходится автору Нюсей, то Рак - несколько предположительно - Оля, Щука же - вне всяких сомнений - присутствующая в смеси реагирующих компонентов - Бабуся. Инертные компоненты включаются в окружение и по отдельности не рассматриваются.
Итак, с одной стороны - Автор, с другой же - предлагаемая интерпретация басни - ЛРЩ...
Анализу областей недоступности и описанию совокупности, вне всякого сомнения, уделено почётное место на дереве, которое, вообще говоря, есть пространство связных компонентов. В рассматриваемой работе построение дерева резко затрудняется, конечно же, наличием ЛРЩ. И следует заметить, что в основном тексте ссылки на Бабусю практически отсутствуют, а в отношении Оли и Нюси мы видим здесь, очевидно, яркие примеры обхода равновесия...»
Эти остроумные строки были написаны Деборой Яковлевной, как я понимаю, сразу же после выхода монографии «Обход равновесия». Мы же сейчас вернёмся к тому, что рассказывала она мне недавно - при подготовке этой книги. У автора монографии возникла мысль - подарить её В.А. Арзамасцеву.
- В это время, - продолжается запись рассказа Д.Я., - Арзамасцев работал уже первым секретарём Куйбышевского райкома партии. Позвонили в райком, и выяснилось, что Арзамасцев в отъезде, видимо, это был отпуск, т.к. стояло лето. И я посоветовала Саше оставить на книге дарственную надпись Владимиру Кузьмичу. Позже взяла книгу и пошла в райком. Там был неприёмный день, но я назвала секретарю свою фамилию, и Владимир Кузьмич сразу же вышел из своего кабинета мне навстречу. И когда я вручила ему эту книгу, почувствовала, что у меня текут слёзы. Но слёзы потекли и у Арзамасцева: когда он прочитал надпись, он самым натуральным образом заплакал. Так мы встретились с ним в последний раз.
Эта книга была у него в личной библиотеке, и я знаю, как он её ценил. Со мной работали в 31-й школе супруги Афанасенко, она была преподавателем английского, а муж её Василий и Арзамасцев когда-то в давние времена жили в одной деревне, были друзьями. И мне стало известно, что когда в очередной раз Василий Афанасенко был в гостях у Арзамасцева, тот показывал ему книгу Саши. И делал это с гордостью. И мне, конечно, было приятно, что он другу своему давнему показал эту книгу.
Владимир Кузьмич умер лет через шесть, умер прямо на работе, в своём кабинете. Вероятно, он многое пропускал через своё сердце, и оно наконец не выдержало. Человеком он был настоящим. И добрая память о нём, надеюсь, будет жива не только в нашей семье.
* * *
Немного в сторону
Мне захотелось узнать об Арзамасцеве-человеке побольше. Уж больно не вписывался он в тот стандартный образ комсомольско-партийного функционера «застойных» времён, который втемяшился в наши головы за более чем десятилетний период «свободы печати». «Закон маятника» сработал тут особенно наглядно: если раньше о политработнике нашему брату-литератору позволялось писать только в превосходных степенях, то нынче не ругал и не «разоблачал» их разве только ленивый.
Бывший областной партархив, где хранятся документы горкома ВЛКСМ, называется сейчас мудрено - Центр документации новейшей истории Омской области. Но горкомовской переписки за 1970 год, где могли бы быть письма, касающиеся Александра Горбаня, о которых рассказывал когда-то Арзамасцев Деборе Яковлевне, нет, не сохранилось, скорее всего - она в архив просто не была сдана. Хранится в Центре личное дело В. К. Арзамасцева, но, пожалуй, некролога в «Омской правде» за декабрь 1990 года для уяснения его официальной биографии будет достаточно.
«11 декабря 1990 года, - сказано в газете, - в рабочем кабинете на 53-м году жизни скоропостижно скончался управляющий делами Исполнительного комитета Омского горсовета Владимир Кузьмич Арзамасцев.
В. К. Арзамасцев родился в 1938 году в с.Троицк Оконешниковского района Омской области. После окончания в 1958 году технического училища работал электриком на заводе им. Баранова, где был в 1960 году избран заместителем секретаря комитета ВЛКСМ. Комсомольской работе Владимир Кузьмич отдал немало энергии, инициативы, проявил себя хорошим организатором. Избирался секретарём райкома ВЛКСМ, одновременно учился в Омском пединституте. В 1967 году стал директором ГПТУ-56, в 1970 году вновь избран комсомольским вожаком - первым секретарём горкома ВЛКСМ. Затем - 12 лет на партийной работе в Куйбышевском районе.
Избирался членом Омского обкома, горкома КПСС, первым секретарём Куйбышевского райкома КПСС, депутатом Омского городского и Куйбышевского районного Советов народных депутатов нескольких созывов.
В 1986 году был избран заместителем председателя, а в 1990 году утверждён управляющим делами Омского горисполкома.
На всех участках работы Владимира Кузьмича отличали требовательность и деловитость, высокая ответственность перед людьми и умение работать, искренность и отзывчивость, он всего себя отдавал делу. Его труд был отмечен орденом «Знак Почета», медалями.
Ушёл из жизни добрый товарищ, хороший семьянин, скромный труженик.
Светлая память о Владимире Кузьмиче Арзамасцеве навсегда сохранится в наших сердцах.
А.П. Леонтьев, Л.К. Полежаев, В.А. Варнавский, Г.А. Павлов, И.А Назаров, И.В. Моренко, В.Н. Бойко, А.В. Кривошапов, А.Н. Абрамкин, А.Н. Бережнов, Б.С. Буковский, А.М. Бушуев, Ю. Я. Глебов, В.Г. Дроворуб, А.А. Зинченко, Я.Л. Коняев, Г.А. Малицкий, В.А. Подуст, В.С. Поздняков, В.Н. Плахтий, Л.И. Рыженко, Е.К. Смяловская, В.Е. Тимофеев, В.А. Четвергов.»
Через Совет ветеранов 56-го профтехучилища (сейчас это колледж) мне удалось разыскать вдову В.К. Арзамасцева – Галину Фёдоровну. Мы несколько раз подолгу разговаривали по телефону (она предпочла именно такую форму общения).
Галина Фёдоровна хорошо помнит Горбаня ещё мальчиком, пионером – в белой рубашке с красным галстуком. Она работала в 94-й омской школе, где он учился, - вначале пионервожатой, а потом завучем по воспитательной работе. Отлично знала Дебору Яковлевну, преподававшую литературу в этой же школе. И потому, когда перед Владимиром Кузьмичём встал этот вопрос – принимать или не принимать Александра в училище (а тотчас же нашлись люди, которые настоятельно советовали не принимать), он обратился за советом не только к партийному начальству, а к собственной жене. Супруги активно обсуждали эту тему: что уж такого мог натворить в Новосибирске 16-летний мальчишка, что ему даже в профтехучилище, в «ремеслухе» учиться нельзя?!.
Результат этих разговоров известен: вчерашний студент университета стал-таки учащимся ПТУ. И Владимир Кузьмич не раз, приходя после работы домой, говорил, что дела у Саши Горбаня идут замечательно, никаких претензий ни у преподавателей, ни у мастеров к нему нет, что он учится блестяще, быстро догнал товарищей по группе, успешно осваивает токарный станок.
Запомнила Галина Фёдоровна и тот вечер, когда её муж, тогда уже секретарь райкома партии, принёс домой монографию своего бывшего ученика. Стоял сильный мороз, и Владимир Кузьмич, у которого замёрзли руки, засунул книгу за отворот воротника своего пальто. В их семье любили книги, часто покупали новинки, и Галина Фёдоровна прямо в прихожей начала листать этот тёмно-синий томик (тем более: что муж уже с порога сказал: «Посмотри-ка, что я принёс!»). Раскрыла, а там к её удивлению были сплошные формулы. И только потом, увидев дарственную надпись и фамилию автора, поняла, в чём дело. Книгу эту она хранит до сих пор.
* * *
И опять продолжается рассказ Александра Николаевича:
- Хотел бы уточнить один момент в воспоминаниях мамы о моей учёбе в Омском пединституте. Она говорит, что учился я там с пятого на десятое, читал какие-то другие, не те книжки. Но дело в том, что в пединституте я с первого же дня занятий получил право свободного посещения лекций. Учился я преимущественно на отлично, за исключением нескольких непрофильных дисциплин типа политэкономии, школьной гигиены и т. п. По методике преподавания математики получал исключительно пятёрки, не говоря уже о физике и самой математике. В институте, как мне думается, меня любили и уважали. Мамина тревога и её визиты к Меламеду связаны не с тем, что я плохо учился в пединституте, а с тем, что тогда у меня появилась возможность перевестись в другой вуз - в Московский университет. Мои друзья договорились о возможности такого перехода.
Мама не знала, что делать: здесь диплом пединститута почти в кармане, а там, в Москве, ещё неизвестно, что будет... И она предприняла большие усилия, чтобы я не уехал, а остался здесь и закончил Омский пединститут.
Учась в институте, я в первую же зиму создал в Омске нечто вроде своей физматшколы. Сделано это было очень просто: пошёл в гороно и сказал, что студенты нашего института будут заниматься с талантливыми детьми, попросил оповестить об этом все школы. И нам прислали лучших школьников 9-х-10-х классов, интересующихся физикой и математикой. Институтом такая инициатива была поддержана.
Собрались дети, человек 120 - большая аудитория была забита до отказа. Они стали решать задачи, а я прошёлся по рядам и отобрал себе 7 человек, остальных разобрали другие члены нашей студенческой бригады. Некоторых я отбирал по итогам решения задач, а некоторых - просто по блеску глаз, по азарту. Помню, дал одному мальчику красивую задачу - он её не решил, но я всё равно его взял. Теперь этот мальчик ведёт программу в Институте Исаака Ньютона, в Кембридже, Англия, это профессор Александр Михайлов. Были и другие дети, например, Боря Нартов - сейчас сотрудник Омского филиала Новосибирского института математики.
* * *
Кандидат физико-математических наук, старший научный сотрудник Омского филиала Института математики имени С. Л. Соболева СО РАН Борис Кимович Нартов, сразу же согласившись мне помочь, поступил своеобразно. Он не захотел «исповедываться» передо мной и моим диктофоном, а сам написал три небольших документальных новеллы «на заданную тему».
Педагог
В зиму с 1970-го на 71-й год природа нанесла по первым ученикам Александра Николаевича очередной гормональный удар. Трое из четверых, фамилии которых я здесь называть не буду, вели себя в тот вечер особенно безобразно и наконец затеяли фехтование на палках, оставшихся в аудитории после ремонта. И раз и другой призвав их к порядку, 18-летний Горбань помолчал минуту, выбрал из того же мусора увесистый дрын и задумался - он глядел то на ребят, то на свои ненормально тяжёлые руки. Выходило не по-честному. Тут он заметил за столом маленького меня и осветился решением:
- Боря, - сказал он приватным басом, и движением усталого сеятеля протянул мне дрын, - разгони их доской!
За нашу Советскую Родину
Со времен Хрущёва и до конца 60-х годов режим не мог обойтись без частных злодейств, но воздержался от массовых, да и не нуждался в них. Арест, тем более инсценировка нападения «хулиганов» в подъезде, были редкостью (не для тех, конечно, кого брали или встречали в подъезде). Из известных мне точно или в надежном пересказе историй следует, что органы, занявшись гражданином, как правило, увеличивали давление гладко и зачастую предлагали перестать по-хорошему. И то сказать, - первые секретари средней полосы не владели сотнями миллионов у.е. и не воровали их десятками - позволительна была роскошь не взрывать оппонента, называющего тебя дерьмом, а поспорить с ним по существу вопроса и - закон есть закон - посадить. Да КГБ по преимуществу и не занимался охранением персон или кланов от конкретных изобличений. Волшебные времена.
А ведь можно было догадаться, что связываться с этой публикой в открытую нельзя, во всяком случае - не оценив дальние последствия, то есть полный объём потерь. В 1968 году 15-летний Горбань с ними связался. Годами позже он ненавязчиво, к слову, замечал, что открытое противостояние власти бессмысленно и следует ограничиваться неучастием в гадостях и помощью конкретным людям. Подозреваю, впрочем, что добрым знакомым посильнее и похитрее меня он говорил другое.
Так или иначе, академиком в 30 лет Александр Николаевич не стал, зато ещё в юности получил квалификации токаря приличного разряда и даже ночного сторожа (надеюсь, эти публицистически ценные, оживляющие детали украсят его нобелевскую речь).
...Ну, потом 60-е кончились, все вернулись с Луны, ушли Франко с Мао Цзедуном (писалось «Мао Цзе Дун»), пришёл ислам, а политика - о чём так долго говорили большевики - оказалась-таки высшей стадией экономики. Для окончательной победы того, что мы теперь видим и не любим, над тем, чего мы теперь не видим и уже почти любим, - для окончательной победы дополнительно понадобился один добрый балбес с мечтой о социализме с человеческой головой. Стоило только начать.
Подарок учителю
О Горбане-учителе и Горбане-собеседнике рассказывать не берусь (один только его рефлекс экстрагирования темы стоит повести). Горбаня - литератора-учёного-популяризатора, единого в трёх лицах, хорошо представляет книжка «Демон Дарвина» (кто не читал, прочтите, академику Н. Н. Моисееву и мне она очень понравилась). В номинации «популярность» автор «Демона», как и все на свете объяснители умного, платит «налог» на жанр, а попросту - подставляется, чем грех не воспользоваться. Дорогой шеф, позволь от души предложить тебе эпилог возможного переиздания упомянутой книги:
«Учитесь естественно отбирать. Эволюция - это праздник. Неважно, кто кого съел. Главное - участие. И начинать можно в любом возрасте!»
* * *
О своей тогдашней жизни и работе продолжает рассказывать А. Н. Горбань:
- Занятия этой физматшколы проводились почти каждый день. Проходили они на «вышке» у Юрия Полушкина - у хозяина телескопа и радио в старом здании пединститута. Эта «вышка» и сейчас существует, и человек этот и сейчас там сидит, он - известный на всю Россию радиолюбитель. А в те времена пускал нас с ребятами к себе, мы с ним дружили.
И в первой же областной олимпиаде, которая состоялась через несколько месяцев, наши дети взяли все 1-2-3-е места по всем «нашим» наукам, только одно 3-е место, по физике, они с кем-то поделили.
Так я тогда жил. У меня были еще репетиции в театре, занимались в физматшколе тогда, когда не было репетиций. Либо занятия в школе, либо репетиции - другого не было, И так два года. Такая жизнь может кому-то показаться странной: зачем я тратил на этих ребятишек своё личное время? Но дело в том, что я сам с ними рос. Я брал для занятий такие задачи, решения которых довольно часто не знал, и мне доставляло удовольствие решать их вместе с ними. Ребята наглядно видели процесс решения. Я был достаточно наглый, и у меня не было комплекса неполноценности, я не стеснялся того, что мои первые ученики были почти моими ровесниками. И мне было хорошо.
Есть такое понятие - общественный темперамент. Я строил свою физматшколу. И надписи на стенах в Академгородке в январе 68-го я малевал не потому, что это мне было зачем-то сильно нужно. Ощущение слитности с обществом, со страной, с событиями - вот, пожалуй, главное, что двигало меня тогда, да и во многих других случаях: Мне так было надо. Я так делал, считая, что это правильно и хорошо. Это была моя жизнь. Есть такое понятие, такой принцип: действие здесь и теперь. Так я действовал, когда выступал в защиту Гинзбурга и Галанскова, - здесь и теперь. Так действовал и когда учил одарённых детей, - здесь и теперь.
В маминых воспоминаниях то и дело появляется некий «мамин» Саша - чистенький, непрактичный, эдакий пушистенький котенок. Это чисто мамино представление обо мне тогдашнем. А вот, например, те люди, которые познакомились со мной тогда в период защиты моей кандидатской диссертации, вспоминают, что я был похож на молодого волка, - был жёсткий и хищный. Не злой, но во всяком случае не котёнок.
Вот ещё эпизод из моей тогдашней омской жизни. Был у нас ещё и гуманитарный семинар, проходивший у меня дома или дома у моих товарищей, проходивший несколько лет - года три или четыре. Читали Лотмана – «Анализ поэтического текста», читали Фрейда, Выгодского и многое другое. Читали, разбирали гуманитарную и психологическую литературу для того, чтобы быть внутренне богаче. Участвовали в этих семинарах и Саша Мордвинов, и Саша Штерн, Дима Гонтаренко, омский художник, некоторые актёры омских театров... Мы получали огромное удовольствие, разбирая стихи, изучая психологию и т. д. Одним словом, мы пересоздавали для себя гуманитарные знания.
Параллельно я ещё работал и самостоятельно. В течение примерно пяти лет каждый свободный день я старался проводить в библиотеке. С утра шёл туда, доставал самый сложный из известных мне задачников, решал для начала одну задачу. Если не получалось, оставлял её на завтра. Читал массу научной литературы, учебников... У меня был диван двуспальный, так весь диван был завален конспектами. Тогда же я прочитал Рассела. Гуляя по выставкам новой литературы, читал книги по медицине и биологии - просто так, для разнообразия.[29] Всё время было расписано.
Большую роль в моей жизни сыграл Виктор Петрович Михеев - ныне профессор, доктор технических наук. Если бы не Михеев, после пединститута я был бы распределён в сельскую школу и вместо спокойной научной работы в лаборатории уехал бы преподавать математику в деревню на три года. В. П. Михеев, используя свои связи, за меня поборолся, писал письма, добился соответствующего решения обкома комсомола.
Мне вообще повезло в жизни: все люди, с которыми я сколько-нибудь работал и общался, были людьми хорошими. Если даже возникали какие-то шероховатости в отношениях, то... то не судите, да не судимы будете.
Работая под началом Михеева, я научился многому: организации научных лабораторий, техническому оформлению статей. Именно в тот период я понял, что такое Единая Система Конструкторской Документации (ЕСКД) и как с ней «бороться». Да, он у меня много взял, но и я у него много взял и считаю, что это было время, проведённое с пользой. Да, я был «негром», но это была прекрасная школа. Я работал в идеальных условиях, работал по расписанию, которое мне было удобно. Виктор Петрович ценил моё время, уважал мою мысль. Одним словом, он учил меня тому, что я не умел, а я учил его и его сотрудников тому, что не умели они.
Как-то раз мы с Виктором Петровичем поспорили. Прав был я (если бы я был не прав, не спорил бы). Он вспылил и ушёл. Потом через два дня отошёл и сказал: «Александр Николаевич, я был неправ, объясните, пожалуйста, детали. Я считаю, что по части теоретического мышления Вы наш руководитель». Он был заметно старше, он был начальник. И это тоже урок, который я запомнил. Спасибо. Я стараюсь вспоминать о нём почаще в спорах с младшими и подчиненными.
Немного о соавторстве и соавторах. Здесь придётся слегка пополемизировать с мнением моей мамы (да и не только её одной). Она считала, что всякий мой соавтор, пользовался трудом её «высокоталантливого» сыночка. Между прочим, такое мнение о соавторах встречается весьма часто. На самом же деле всё обстоит гораздо сложнее. В настоящем научно-организационном сотрудничестве выигрывают, как правило, все стороны. И только наивные люди - аспиранты или «мэнээсы» - начинают думать, что сделали больше, чем научный руководитель. Расхожая точка зрения: мол, старший товарищ как бы заставляет на себя работать более молодых сотрудников, она и верна, и не верна. Об этом очень хорошо сказал Ландау: учитель грабит ученика, но и ученик грабит учителя.
Ну, положим, слово «грабит» отнесём на счёт размашистости Ландау. А я бы сказал так: молодые сотрудники довольно часто не могут оценить того простого факта, что работают-то они не по своей инициативе и не в рамках своей задачи, их поставили к интеллектуальному «станку», им дали фронт работ, им придумали задачу, дали метод, часто сочинили их судьбу, - а далее они трудятся сами. Но в целом этот фронт работ отслеживается тем, кто мыслит более масштабно.
А учителя, «старшие товарищи», экономят силы, время (которое и есть жизнь), перекладывая на молодых столько работы, сколько те могут утащить. Оставляют себе «самое вкусное», то, что требует высшей квалификации: постановку задач, выбор цели, подбор методов, придумывание новых подходов. Это, конечно, может делать и молодой тоже, если может.
У меня с моими учениками, особенно с сильными, было так: я делал то и только то, чего не могут делать они. И, например, во время сотрудничества с моим любимым учеником Ильёй Карлиным взаимодействие постепенно расширялось. Сначала я делал большую часть, а потом он быстро захватывал и захватывал всё новые и новые куски работы. Это было и мне интересно, и ему хорошо. Мы постоянно друг друга обогащали. А сейчас мы с ним взаимодействуем уже не как учитель с учеником, а как два более-менее равных партнера.
Если же вернуться к временам моей работы под началом В.П. Михеева, то чисто формально в области моей научной специальности он не был моим учителем, потому что и физику, и математику, и механику я достаточно хорошо знал уже до того, как с ним познакомился. Но именно от него исходили тогда конкретные задачи, конкретные потребности нашей работы. И Виктор Петрович, повторяю, меня многому научил. Помню, как мы готовились к выступлениям на техсовете министерства, нужно было сравнить сделанное нами с уже достигнутыми в этой области результатами, т.е. тщательно вписать наши результаты в общую картину этой технической науки. И если говорить именно об общенаучной технической культуре, Виктор Петрович был тут для меня большим учителем.
И ещё я тогда получал колоссальное удовольствие от ощущения собственной эффективности. Я работал в разных коллективах, и в этом смысле коллектив Михеева был одним из лучших. Что я имею в виду под эффективностью? Я прихожу - есть задача, я её решаю, и это моё решение всеми воспринимается именно как решение, как результат моей личной работы. И я понимал, что я здесь нужен, я эффективен, я решаю те задачи, которые нужны коллективу. И в коллективе это ценят, а это было очень для меня важно.
Если сравнить «михеевский» период с моей жизнью в Томске, то там не было такой нацеленности на результат. Это была лаборатория кинетики и моделирования в Томском политехническом институте. Интересная лаборатория, интересные работали в ней люди, но атмосфера там была другая. Там я больше удовольствия получал не от руководителя, а от своего младшего коллеги Саши Носкова. Сейчас он - крупный организатор науки, заместитель директора Института катализа Новосибирского отделения Академии наук. Тогда же я весьма плодотворно работал с ним, а сама лаборатория мне меньше понравилась, там так высоко результаты нашей деятельности, как это было поставлено у Михеева, не ценили. Михеев много сил тратил на оптимальную организацию моего труда, поскольку он понимал, что я нужен, а я ценил это понимание. Кроме того, в Транспортном институте рядом были прекрасные люди - Толя Дроботенко, Слава Павлов, Вадим Свешников, все они защитили диссертации, все сейчас плодотворно работают.
Моя работа в Транспортном институте продолжалась три года. В.П. Михеев стал доктором наук. Затем я попросил у него прибавки к жалованью, повышения в должности. Но в ответ последовал отказ, и я написал заявление об увольнении. Заявление моё было тотчас же подписано.
В результате я ушёл... в ночные сторожа. Почему именно в сторожа? Да потому, что я хотел заниматься наукой, тратить на это львиную долю своего времени. Мне надоело не принадлежать себе. И именно во время ночных дежурств я сделал одну из самых красивых в моей жизни работ. Она не была опубликована, но мой ученик, который её развил и это развитие опубликовал, стал весьма известным ученым. (Кстати, Фридман вспоминает, что эту работу по интегрированию я сделал уже в Омском университете. Не совсем так, я оформил её в университете, а сделал - будучи ночным сторожем).
Вообще это был светлый период моей жизни - огромные склады на огороженном пустыре, собаки, я с берданкой... Караулил я продуктовый склад в районе Лукьяновки. Мне было там очень хорошо.
Но тут мама упросила меня вернуться к нормальному, стандартному образу жизни. И я поступил на работу в Омский госуниверситет в качестве младшего научного сотрудника. С этим были связаны новые планы, я собирался, в частности, начать заниматься задачами химической кинетики, но... Но этот университетский период продлился всего несколько месяцев: всплыло старое студенческое дело с лозунгами на стенах Академгородка. Ведь когда поступаешь на новое место работы, твои документы проверяются по линии первого отдела. Но могли и просто «подсказать» доброхоты, которых всегда хватает. И тогдашний ректор университета, который впоследствии был разоблачён как взяточник (история его изгнания из университета хорошо известна), издал приказ о сокращении двух штатных единиц, одной из этих «единиц» оказался я.
Пережил я этот момент нелегко. Тогда на почве нервного потрясения у меня начал развиваться так называемый «отёк Квинке»: сильно опухли лицо, шея, держалась температура, было затруднено дыхание.
Болезнь прошла, а вот другую работу в родном Омске найти я тогда так и не смог. Из университета меня сократили где-то поздней осенью, и до конца марта я пытался куда-либо устроиться, но все попытки заканчивались ничем. Поэтому пришлось уехать в Томск.
* * *
Чтобы не заканчивать первую часть книги на такой грустной ноте, я подбросил А. Н. пару вопросов, касающихся Деборы Яковлевны. А о ней он всегда говорит с воодушевлением:
- Я уже вспоминал, что у мамы была мечта, чтобы я стал врачом. Но это была именно мечта. Фактически же она ясно видела мои реальные устремления и была очень озабочена моим образованием. И первые несложные математические задачки мы решали вместе с ней, и книжку Кордемского она мне подарила. И когда они с папой разъехались (мне тогда исполнилось только 7 лет), она стремилась восполнить отсутствие мужского начала в моём общении тем, что знакомила меня с мужьями и приятелями её подруг, и те тоже приносили мне разные книжки, например, кто-то принёс книгу Лузина по матанализу.
В моей детской жизни был один эпизод. Мама легла в больницу, ей делали серьезную операцию, я переселился к тете Соне и временно ходил в другую школу. А в своей школе я привык к тому, что задачки по действиям не расписывал, а писал сразу ответ, и был, как правило, прав. Начал было так же поступать и в этой школе, и у меня стали появляться двойки по математике - именно за такой способ решения. Я к этому отнёсся с удивлением и продолжал решать по-своему. И если бы это продолжилось ещё полгода или год, меня вполне могли бы и сломать, сделать из меня психопата. К счастью, этого не произошло.
Когда началась эпопея с физматшколой, мама, конечно, высказывала свои сомнения по этому поводу, конечно, её страшил мой предстоящий отъезд в чужой город, но активно моему отъезду в Новосибирск не сопротивлялась. Может быть, она и плакала, но тихо, в подушку. Наоборот - она была горда тем, что я добился этого сам...
Здесь будет уместно привести одно место из юбилейного интервью, которое давал А. Н. красноярской журналистке Елене Моисеенко в мае 2002 года (текст передавался по Интернету из Швейцарии):
«Огромное место в моей жизни занимает мама. Она выдающийся человек, страстный неимоверно. Филолог по образованию, талантливый педагог, она работала в Омском пединституте вместе с отцом, которого была моложе на 22 года. Вместе они и были изгнаны в конце 40-х при очередном обострении политических репрессий. Мама ушла в школу, ученики любили её, преклонялись перед её эрудицией и любовью к литературе. В доме была огромная библиотека и всегда много людей, которые приходили за советом, консультацией, за разговором. Нагрузки в школе, ежемесячные обзоры литературных журналов на Омском телевидении. И всё это - при врождённом пороке сердца. Она о нём не знала: просто болело сердце. Обнаружился он совсем недавно. Причём врач простодушно сказал: «Не может быть, с этим столько не живут!» Мама смеялась и всем об этом с удовольствием рассказывала. От себя скажу: обычно - не живут, но такие люди, с такой энергией - живут. Я потерял её полгода назад, было ей ровно 80. До сих пор, как выйдет какая-нибудь особенная работа, книга, думаю: вот мама будет рада, надо бы позвонить, послать... Увы, некуда...
...Вся моя жизнь связана с мамой, трудно выделить что-то и сказать: вот это от неё - как будто остальное с ней не связано».
На эту тему позже мы говорили с супругой А. Н. Горбаня – Зоей Михайловной. Её суждения на этот счёт весьма примечательны:
- Дебора Яковлевна в жизни моего мужа, как я понимаю, присутствовала и присутствует на всём её протяжении, а ведь это нестандартно. Довольно часто подростковая привязанность к маме, к отцу исчезает с возрастом. Молодой человек, взрослея, уходит в своё, и родители с первого плана отодвигаются. Они есть, о них надо заботиться и т. д., но подлинной близости не наблюдается. Тут совсем другое. Дебора Яковлевна была яркий, незаурядный человек. Всё, что она делала, было пронизано большим накалом страстей. И сына она тоже любила со страстью, поэтому в его жизни она до сих пор присутствует – почти как живая. Оба они – и сын, и мать – люди с сильными характерами, живи они рядом, может быть, им было бы даже тесновато. Но много лет они жили не вместе, в разных городах, хотя место друг у друга в жизни занимали большое. Мамы сильно не хватает. Даже мне, хотя мы с ней особенно близки не были.
Дебора Яковлевна относилась к таким людям, которым окружающее очень не всё равно, особенно когда речь идёт об их близких. Неслучайно выше приводилось пожелание Александра Николаевича: стержнем этой книги должна быть мама. Она – человек, который во многих смыслах его создал – вылепил характер, помог выработать жизненные убеждения. Это, видимо, самый яркий человек из всех, кто был рядом с моим мужем за всю его жизнь.
Все мы, родители, в какой-то степени формируем своих детей, но вот, например, я на своего сына не имею такого влияния и не играю такую роль в его жизни, как это было у Деборы Яковлевны по отношению к Саше. У него всю жизнь шёл диалог с мамой. И до сих пор идёт. Она была человек, с которым можно было многое обсуждать, который многое понимал – настоящий собеседник. Можно было, например, в любой момент позвонить из Красноярска в Омск и спросить её о чём-то важном.
Когда родители умирают, большинство людей воспринимает это с болью, но всё-таки воспринимает как нечто естественное: пожилой человек, отжил своё… А вот со смертью Сашиной мамы дело обстоит у нас несколько иначе. Уйдя, она большую брешь в нашей жизни оставила. Приезжал к ней Саша в последние годы ненадолго, она активно принималась за ним ухаживать и в конце концов просто с ног начинала валиться. Всех разгоняла: когда он приезжал (а вокруг неё всегда было много народу – до самых последних дней). Поэтому он немного хитрил: старался приезжать в Омск почаще, но ненадолго.
* * *
Позже читатель этой книги получит возможность познакомиться с супругой её героя поближе.
Омск – Красноярск – Омск
2001 – 2004 гг.
Уважаемый читатель!
Вы познакомились с первой частью моей новой книги «Разгадать замысел Бога…» (Из жизни российского учёного Александра Николаевича Горбаня)». В книге ещё две части – «Пять линий жизни» и «Красноярские монологи», а также приложения. Надеюсь, что в более полном виде текст этого документального повествования вскоре увидит свет на страницах выходящего в Красноярске всероссийского литературного журнала «День и Ночь», а затем будет издан отдельно. Для данной публикации мне остаётся лишь пояснить смысл названия книги – «Разгадать замысел Бога…». Это выражение принадлежит Ньютону – так образно определял он главную цель науки, её сверхзадачу. Выражение это цитирует А. Н. Горбань – в самом конце книги приводятся его рассуждения и на эту глобальную тему.
Автор.
Коллектив авторов.
Все права на материалы данного сайта принадлежат авторам. При перепечатке ссылка на авторов обязательна.
