Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск шестой
Сибирские воспоминания
Воспоминание – это единственный рай, из которого мы не можем быть изгнаны.
Ж.П. Рихтер
Валентина Бойешан
Я ЖИЛА КОГДА-ТО В ОМСКЕ...
Воспоминания о жизни школьницы в военные и послевоенные годы
(Окончание)
Приехав в Омск, маме удалось устроиться преподавателем немецкого языка в мужскую школу-десятилетку №1. Она находилась не в привокзальном районе, а в городе, далеко от нашего дома. Много времени уходило на дорогу. Мама проработала там три года. Я же поступила в женскую семилетку рядом с нашим домом. Постановление о разделе школ на мужские и женские было принято на второй год войны. Не знаю, чем это было обосновано. Разделили только городские школы. Сельские оставались смешанными. В деревне у меня осталось много друзей – мальчишек. Они мне целый год писали письма в Омск. Школа только женская мне не понравилась, но потом я привыкла. Женская школа №16 относилась к омской железной дороге. В нашем районе все школы принадлежали железной дороге. Мы, ученики, не чувствовали никакого «железнодорожного» влияния, но учителя получали льготы в виде бесплатных билетов по всем дорогам СССР во время каникул.
Я прибыла в мою новую школу в четвёртый класс. В предыдущих школах у меня были только отличные отметки. Омская учительница сначала с недоверием посмотрела на меня: ведь приехала девочка из деревни! Но за четверть убедилась, что мои отметки в метрике были заслуженные и перед новым годом меня, одну из класса, выдвинули в число школьниц, которым выпала честь поехать на Большую Ёлку – праздник, который проводился в Драматическом театре.
Нарядная большая ёлка стояла в фойе театра. Дети танцевали, водили хоровод, каждый ученик получил пакет со сладостями. А потом нас пригласили в зал и показали пьесу. Простите, уже не помню точно, какую. Вроде бы «Любовь Яровая». Я, которая никогда раньше не бывала в драматическом театре, была восхищена представлением больше, чем ёлкой. Особенно меня поразил свет разных цветов, которым освещалась сцена. Дома, рассказывая о впечатлениях, больше всего говорила об этом свете, а мама сказала, что в театре всегда так и я ещё много раз увижу цветное освещение. И это было действительно так.
В городском драматическом театре той поры очень часто ставились детские спектакли. Приходили школами, классами, вместе с учителями. Мы снимали с себя валенки, зимние пальто, шапки, варежки и муфты, всё это сдавали в гардероб, и одевали лёгкую обувь. Проходили в зал нарядными. Всё это создавало атмосферу праздника, возвышенности. То же самое через несколько лет я почувствовала и в Ленинграде. Я так много пишу об этом, потому что в Румынии 1955 года, куда я приехала после института, выйдя замуж за румына, в театрах столичного города Бухареста меня поразило, что зрители входят в зал в пальто, и, занимая места, кладут его себе на колени. Никакой торжественности! Много позднее румыны в обязательном порядке стали пользоваться гардеробами в театрах. А в сибирском городе Омске в разгар войны дети приходили на представление с обувью на смену валенкам и старались выглядеть как можно красивее в своей убогой одежде, потому что их воспитывали уважать театр.
Кроме драматического театра, дети той поры видели ещё много всяких представлений. Мы ходили в цирк, куда приезжали и артисты из других городов. В летнее время на сценах парков, а в остальное время в клубах и даже просто в школах показывали своё искусство «бродячие» артисты. Их было много тогда, бродячих, согнанных со своих прежних сцен войной. Особенно много было акробатов. Никогда в жизни потом я не видела столько акробатических номеров, как в те военные 1943-1945 годы. Уже после войны летом мы слушали оперу в городском парке, где на сцене ставили представления оперные театры других городов.
Ходили мы и в исторический музей. Нам рассказывали об экспонатах, а потом приглашали в большой зал, где мы слушали лекции о музыке и композиторах. Они сопровождались игрой на рояле и пением артистов. Почему-то из всех лекций мне запомнилась больше всего об Алябьеве. Кроме всем известного «Соловья», мне понравился романс «Беги, Иртыш, катитесь волны...». Музыка и слова запали в мою душу. Я сразу же подумала, что, уехав из Омска, где-то далеко буду связывать свои воспоминания о нём с этой песней. А ещё представила, что, если когда-нибудь заслужу, и меня спросят, что бы я хотела послушать по моей заявке, я бы сказала: «Романс Алябьева “Беги, Иртыш”». Но этого не случилось. Меня никто никогда об этом не спрашивал, а я никогда в жизни больше не слышала такой музыки.
Но чаще, чем театры, мы посещали клуб имени Лобкова, который находился в нашем железнодорожном районе. Не знаю, может, это была в то время такая специальная программа партии, а, может, и просто инициатива местного руководства, но выходило так, что, чем труднее были условия, тем больше привлекались дети к разным культурным мероприятиям. Я помню, что мы в школе постоянно что-то репетировали, потому что предстояли очередные выступления в клубе Лобкова. Были выступления по случаю всех возможных праздников, различные соревнования между школами на разных уровнях: районном, городском, областном. В нашем клубе выступали представители всех школ Ленинского района, плюс дети из детдома. Детдомовцы всегда побеждали. У них был самый лучший художественный коллектив. Они были красивее всех одеты, в одинаковых костюмах, и лучше подготовлены, вероятно, потому, что они репетировали в том же доме, где и жили. Для обычных школьников, конечно, такое было невозможно.
В те времена детские дома были наполнены сиротами войны. Дети нормальных, хороших родителей, никаких не алкоголиков; умные, развитые, очень серьёзные и ответственные. В моей школе не было детдомовцев, так что я с ними в обычной жизни не сталкивалась, но, благодаря нашим многочисленным соревнованиям на клубной сцене, я многих хорошо знала в лицо. Вскоре после войны детдомовцы куда-то исчезли. Вероятно, их перевели в другое место или часть из них нашла своих родителей, я этого не знаю, но без их участия соревнования потеряли накал, а потом вообще художественная деятельность в клубе Лобкова «приувяла». Правда, на праздники всегда были выступления школ. Я помню себя, читающей стихи на сцене, когда училась уже в последних классах.
После 7-го класса закончилось наше пребывание в школе-семилетке №16. В конце учебного года к нам пришли какие-то начальники, рассказывали о возможностях устроиться на работу. Особенно мне понравилось предложение пойти на хлебозавод – это же около моего дома! – или поступить в техникум. Помню, что сердце моё наполнилось гордостью: вот я уже какая большая, меня берут на работу!
Но никто из наших на хлебозавод не пошёл. Весь класс почти целиком перевёлся в школу-десятилетку №13, находящуюся близко от клуба Лобкова, которую только что отремонтировали после того, как здание освободилось от действовавшего там всю войну госпиталя для раненых бойцов. Но о средней школе я ещё расскажу, а сейчас хочу поделиться воспоминаниями о семилетке, в которой я училась до лета 1947 года.
Как я уже писала, школа находилась очень близко от моего дома, но в противоположном направлении от нашей секции. Здание небольшое. Мне кажется, что оно было деревянное, двухэтажное. Внизу раздевалка, уборные, буфет и несколько классов. А на втором этаже в центре – большое пространство, которое служило актовым залом. Там проводились общие собрания и праздничные выступления. С одной стороны были окна, а с трёх других помещались классные комнаты и учительская. Вероятно, это была типичная планировка для небольших школ России. Деревенская, где я училась до Омска, построена по такому же плану, только актовый зал был на первом этаже, там же и учительская. Но при деревенской школе существовала и квартира для директора, с выходом в здание через учительскую. В городской школе такой квартиры не было предусмотрено.
Учителя в нашей школе №16 были все средних лет или пожилые (или мне так казалось?) Во всяком случае, очень молодых, только что из ВУЗов, не было. Моя мама после трёх лет преподавания в мужской школе перешла в ту, где я училась. Она говорила, что в школе был сильный преподавательский коллектив. И качество знаний учеников, их сознательность она тоже очень хвалила. Через много лет, когда она уже работала в других регионах, часто сравнивала своих новых учеников с сибирскими. Наверное, сама обстановка военного времени и сталинская железная дисциплина, которая распространялась на все стороны жизни, делали своё дело и дети той поры были сознательнее теперешних и хорошо учились.
Я помню, мы все очень много читали. Уроки русского языка велись так, что нам для выполнения домашнего задания нужно было обязательно обращаться к произведениям классиков, выискивать строки, которые бы иллюстрировали то или иное грамматическое правило. Придуманные собственные предложения учительницей отвергались, она обязательно хотела, чтобы для примера была использована цитата из известных авторов. Это заставляло нас искать, а, значит, читать книги.
Учитель географии приглашал целый класс к себе домой. У него было много книг, карт, рисунков, пособий, их невозможно приносить всякий раз в школу и он предпочитал приглашать нас в гости.
Учительница истории, приходя в класс, оповещала: «Следующую главу учебника прочитаете дома», после чего рассказывала о том, что не написано в нём, приносила с собой альбомы, показывала репродукции картин художников на исторические темы, обращала наше внимание на художественную литературу.
Учителя той поры не были только преподавателями наук. Они участвовали в нашей жизни, работали вместе с учениками в колхозах на уборках урожая. И даже больше того, классные руководительницы водили детей в общественную баню раз в неделю и там мыли головы девочкам с длинными волосами, а таких было большинство. Возможно, сейчас это покажется диким и непонятным, но в военные годы общественные бани очень ценились, так как дома почти не было возможности помыться из-за отсутствия ванных комнат, тёплой воды и канализации. В банях всегда были огромные очереди, простаивали в них многие часы. И поэтому руководство города решило выделять школам определённые дни в банях. Были дни для женских школ и для мужских, классы соблюдали часы по расписанию. Приходили в баню строем, каждый класс со своим классным руководителем того же пола или с выделенным для этого дела учителем. Эти «надзиратели» следили, чтобы все хорошо помылись и помогали по надобности. В те времена всё это нам казалось в порядке вещей. Помню, что эта «банная» традиция продолжалась потом и в других городах. Так, поступив в Ленинградский Технологический институт в 1950 году, я вместе с другими студентами из общежития проходила обязательное мытьё в бане и пропаривание белья для выведения вшей. Избавление Советского Союза от вшей было тогда, после войны, государственной политикой.
Но вернусь к Омску. Кроме учёбы, мытья в бане, репетиций художественной самодеятельности, у нас, учениц женской школы №16, были и другие обязанности. Развивалось тимуровское движение: пионерские команды ходили по домам, где жили одинокие, больные или старые люди, семьи с малыми ребятишками, у которых отцы были на фронте. Мы им помогали, как могли: посидеть с ребятами, постоять в очереди за хлебом, убраться в доме. Многие семьи к нам искренне привязались. Так же радовались нашему приходу раненые бойцы, лежавшие в госпитале. Перед ними мы пели, танцевали, декламировали стихи. Но им больше нужна была наша помощь, чтобы написать письма. Большинство из них, лежачих, с перевязанными или ампутированными руками, не могли сами писать и даже читать писем, и поэтому наш приход был всегда кстати.
Кроме работы с населением, тимуровцы несли шефство над ученицами младших классов. В начале учебного года, когда я пришла в 5-ый класс, нас выстроили на линейку – с одной стороны мы, а напротив малышки из первого класса. Руководство школы объявило, что каждая девочка из 5-го класса будет шефствовать над одной ученицей из первого. Первоклассница, оказавшаяся в шеренге напротив меня, стала моей подшефной. Теперь я за неё отвечала. Я уже не помню точно, проверяла ли я, как она учит уроки, как читает и пишет, но мне запомнилось, как я приготовляла ей тетради. Тогда, в 1944 году, тетрадей нам не выдавали и купить их было негде. Но танковый завод посылал в школу листы от использованных чертежей. Эта бумага была с одной стороны сиреневого цвета, с вычерченными на ней деталями, схемами, а с другой – белая. Вот на белой стороне мы и писали, предварительно разрезая листы, потом сшивали их, превращая в тетради. (У меня и сейчас ещё есть одна такая тетрадь. Она сохранилась потому, что я писала в ней черновики своих детских стихов и моя мама их не выбросила после того, как я уехала из Омска).
Но маленькие девочки из первого класса не могли сами себе шить тетради, вот им и нужны были помощники-шефы. Мы не только кроили и шили нитками тетради, мы их ещё и линовали. Для начинающих писать первые буквы нужны тетради, разлинованные в горизонтальные и косые линии. Расстояния между линиями должны быть одинаковые, а это сделать совсем непросто. Сначала нужно, используя линейку, разметить точками с двух сторон листа одинаковые расстояния, а потом их соединять. Так пролагались горизонтальные линии. Потом при помощи треугольника задавался нужный наклон первой косой линии и после этого параллельно ей проводились остальные. Я была очень горда, что выполняю такую ответственную работу, старалась, чтоб линии действительно были на равных расстояниях и мне это в большинстве случаев удавалось. Теперь я думаю, что было бы совсем неплохо, если бы и нынешние дети помогали младшим в школе. Это воспитывает сознательность, ответственность, с которой остаёшься на всю жизнь.
Косые линии требовались только в первом полугодии, а потом надо было линовать только горизонтальные, – это проще. А когда девочки подросли, то сами справлялись с такой работой. Я уже не помню, чтобы в шестом классе шефствовала над кем-то. Правда, хорошим ученикам приходилось помогать товарищам из своего же класса, которые были к ним «прикреплены».
Атмосфера военного времени пропитывала всю нашу жизнь, в школе, на улице, дома. Зимой в квартире – холодно, батареи центрального отопления – чуть тёплые и поэтому на них хорошо было сидеть, не опасаясь ожогов. Я подставляла к батарее стул, влезала на неё и так просиживала часами, уча уроки или просто читая и слушая радио.
В доме радио никогда не выключалось. Во всех квартирах был репродуктор, регулярно передавались новости с полей сражений и другие последние известия. Война уже шла к концу, и очень часто звучал победный голос Левитана. Ни с чем не сравнимый, возвещавший о наших победах. Я говорю о наших, потому что мы все, взрослые и дети, жили в общем единении, мы каждой клеточкой своей души чувствовали причастность к общему делу. И потому никакие лишения и неудобства были не страшны и не раздражали, как раздражают сейчас любые мелочи.
Я помню, как мы праздновали мамин день рождения. Это было 4 марта 1944 года. В этот же день был день рождения сестрёнки моей подруги и одноклассницы, жившей двумя этажами ниже. Наши мамы решили отметить этот день вместе. И отметили. Мы пришли к ним. Уж не помню, что мы принесли, но у них была картошка – не сушёная американская, а настоящая, горячая, от которой шёл пар. Давно не виданная роскошь! Но нас было пятеро, а картофелин только четыре. И помню, как мы их делили, чтобы всем досталось поровну. И были так довольны и счастливы! Я до сих пор помню этот день нашей солидарности и дружбы.
И ещё я помню другое ощущение радости, которое делила с другими. В школе нам каждый день выдавали по ложке сахарного песка на человека. В большую перемену мы всем классом спускались в буфет, держа в руке пустой бумажный кулёчек, свёрнутый в виде воронки. Мы подходили по очереди к буфетчице, и она высыпала ложечку сахара каждой девочке в кулёчек. Обычно мы этот сахар в школе не ели, а уносили домой. Мы делились сахаром с домашними. Помню моё чувство гордости, когда мы всей семьёй по субботам собирались пить чай с сахаром, накопленным мной за неделю. Ведь в моём пакетике набиралось целых шесть чайных ложечек сахара!
Воспоминаний о воскресеньях, проводимых в кругу семьи, у меня нет. У нас просто не было общих воскресений как свободных дней. Я и мама по воскресеньям не ходили в школы, если не было каких-либо мероприятий. Но мой отец в воскресенья работал, так как в городе не было общего для всех трудящихся свободного дня. Каждый завод имел свой собственный выходной, вместо привычного воскресенья. Я сейчас не могу объяснить, чем было вызвано такое решение, но тогда оно казалось разумным. Папин завод, вместо воскресенья, имел свободный день во вторник, когда мы с мамой были заняты.
И всё же был в году такой день, когда люди могли собраться всей семьёй! 22 января – вроде праздника, знаменательный День Смерти Ленина! Я очень любила этот единственный день в году, когда я могла быть с отцом. Поскольку это был зимний день, мы отправлялись на прогулку на лыжах. Помню, что до войны, когда наша семья жила в Великом Новгороде, на лыжах мы выезжали все трое: папа, мама и я. И это случалось часто. Но в этот омский, единственный совместный свободный день в году, я помню, что выезжала на лыжах только с отцом. Мы двигались далеко вниз по замёрзшему и покрытому снегом Иртышу и возвращались обратно, когда уже порядком стемнело. И один раз помню, что мороз был сильный, и обморозилось моё лицо, и дома мне его растирали снегом мама и бабушка, а потом мазали рыбьим жиром.
И, вероятно, таких памятных дней не было больше двух-трёх, поскольку после Победы воскресенья вошли в свои права, но те свободные январские, ленинские, вспоминаются по особому. Почему это Сталин устроил людям праздник в день смерти Ленина, а не в его день рождения?
Как я уже писала, радио никогда не выключалось. И если не выступал Левитан или не передавались другие последние известия, из репродуктора непрерывно лилась музыка. В основном это были песни, те военные, задушевные, от которых у нашего поколения и сейчас текут слёзы, если мы слышим их. Мы знали все слова этих песен, принимали их умом и сердцем. Мы их исполняли в школе (в семилетке были уроки не музыки, а пения). Мы их пели в пионерских лагерях и когда собирались кучками в подворотнях своих домов. Они звучали повсюду во время войны и ещё несколько лет после. А через десятилетия их стали исполнять в радиопередаче «Встреча с песней». Сейчас всё другое, иные времена и музыка. Но то, что я слушала в детстве, живёт со мной, как и в душах других старичков. А если не передавались песни, слушали арии из опер, симфоническую музыку. Это была музыка моего детства.
Потом в один прекрасный день мы услышали, что кончилась война. Мы уже давно ждали этого известия, но, когда по радио объявили, что Германия безоговорочно капитулировала, радости не было конца. В то утро родители послали меня за молоком. Его приносили крестьяне и горожане, у которых были коровы. Они приходили и садились у стены нашего большого дома, как раз около нашей секции. Я спустилась со своей верхотуры к сидящим женщинам и там разговор был только о конце войны. Праздник был всеобщий, долгожданный, выстраданный всем народом. Мы чувствовали себя в тот день единой семьёй, мне всех хотелось расцеловать.
Второй раз единство с людьми, но уже не такое острое, я ощутила через несколько месяцев, когда услышала, что американцы сбросили атомную бомбу на японские города. Теперь мы знали, что победа уже окончательная, и опять радовались. Тогда ещё никто не знал, что значит атомная бомба, какова её разрушительная сила и сколько несчастий она принесёт населению. Для нас тогда эти две атомные бомбы были только символом окончательной победы над фашистами. И мы радовались.
Весной и летом 1945 года мы ещё так же жадно слушали по радио все новости, читали газеты. Я помню, что Сталин наградил короля Румынии орденом Победы. Самое удивительное для меня было, что король такой молоденький и красивый. Его портрет был помещён в газете. Мы видели до тех пор снимки наших маршалов, которые выглядели мужественными и солидными. А король Михай был молоденький красавец. Я запомнила его по снимку в газете, а через два года, когда я с родителями отправилась в первый наш отпуск после войны, в поезде на обратном пути нам пришлось ехать в купе с одной супружеской военной парой, которая возвращалась из Румынии. Они рассказывали, что много раз видели румынского короля, что он очень подружился с русскими военными в Бухаресте, и даже просился вступить в Комсомол, но получил отказ по случаю своего несоответствия из-за своего царского происхождения. Не знаю, было ли это правдой или только расхожими байками – во всяком случае, когда я стала жить в Румынии, мне никто не подтвердил таких рассказов – но тогда я сразу поверила и молоденький король мне стал ещё симпатичнее. Теперь уже старый король Михай живёт в Румынии, его возвращение не было ни простым, ни славным и о его роли в Победе над фашистской Германией вспоминают только в памятные даты.
А жизнь в стране после окончания войны стала быстро налаживаться. Эвакуированные возвращались в Ленинград и в доме освобождались квартиры. Тогда и наша семья получила комнату в новой квартире, на втором этаже в 14-ой секции. Квартира была двухкомнатная. В одной комнате жила семья с двумя девочками, а в другую, боковую, въехали мы. В этой квартире было гораздо удобнее и приятнее жить. Во-первых, меньше народу, соседи оказались очень хорошими и нам стали, как родные. А во-вторых, в этой квартире была канализация, – уже не надо бегать на улицу за надобностью и с помойным ведром. Я не знаю, когда в 14-ой секции провели канализацию; теперь думаю, что, может, она у них была и во время войны – я что-то не помню, чтобы в той стороне дома располагалась общественная уборная на улице. Когда мы переехали в эту квартиру, условия были почти нормальные. Только ванная не работала, и мы по-прежнему регулярно ходили в общественную баню. Но там уже не было таких очередей, как во время войны.
Вторую крупную перемену принесла денежная реформа 1947 года. В Германии во время войны напечатали много фальшивых советских денег, которые доставлялись в Советский Союз. Цены возросли неконтролируемо. Поэтому выпустили новые деньги, а старые обменяли в небольшом количестве. И сразу жизнь в стране изменилась. В магазинах появились новые продукты: колбаса, которую мы не видели с довоенных времён, и, к ещё большей нашей радости, белый хлеб. Откуда только всё взялось! Отменили карточки.
Никогда не забуду, как мы все трое: мама, бабушка и я – уселись на табуретки в круг, каждая напротив двух других, и стали есть белые булки, ни с чем, просто наслаждались вкусом, потому что всю войну и после, до самой реформы, по карточкам выдавался только чёрный хлеб.
Денежная реформа 1947 года совпала с моим переходом в среднюю школу №13. Жизнь налаживалась, мы подрастали. Наш класс в основном состоял из тех же девочек, с которыми я училась в семилетке. Но некоторые мои бывшие одноклассницы не пошли в среднюю школу, устроившись в техникумы и иные места. Было несколько параллельных классов, так как в новую десятилетку перевелись и ученицы из других школ. Преподавательский состав тоже был смешанный, прибывший из разных школ, в том числе и из моей «родной» семилетки. Так, я очень обрадовалась, увидев среди преподавателей нашу любимую учительницу истории Ольгу Фёдоровну Андрееву, а также учительницу химии Нину Михайловну Ковалёву. Однако сменились учителя по русскому языку и литературе, а также по математике.
Наша новая преподавательница по математике, Мария Васильевна Каеш, была уже в возрасте, с обычаями других времён. Говорили, что она до революции имела собственную частную школу, которая очень славилась. Каждый год её ученики ездили в путешествия по России, на восток, дальше в Сибирь, и на запад, в Петербург, другие города. Но мы об этом слышали, как о легенде. Она была очень строгой и старалась выработать у учеников точную математическую речь. Спрашивала какую-нибудь ученицу и, не получив правильный ответ, оставляя её стоять за партой, показывала рукой на другую и говорила: «Девочка» – и та должна была дать верную формулировку. Если ответ опять не удовлетворял, она направляла палец на следующую ученицу и говорила снова: «Девочка» – а предыдущая оставалась стоять за партой. И так могла поднять чуть ли не весь класс, пока не прозвучит точный ответ. Вероятно, этот метод давал хорошие плоды. Я знаю это по себе. Так, на первом курсе института в Ленинграде я сдавала устный экзамен по высшей математике. После моего ответа преподавательница института меня спросила, где я окончила школу. Я ответила, что в Омске. И тогда экзаменатор, поинтересовавшись, как звали мою школьную учительницу, просила передать ей благодарность за то, что она привила нам такую точную математическую речь. Я исполнила эту просьбу.
Это очень важно, где именно довелось учиться. Омские школы военных и послевоенных лет были на высоком уровне, и я очень им благодарна. В стенной газете, выпущенной по поводу окончания учебного года, были помещены следующие мои стихи:
Сегодня, аттестаты получая,
Благодарим мы всех учителей,
Что, знаниями нас обогащая,
Воспитывали нужных вы людей.
Желаем, чтобы труд ваш благородный
Всегда давал достойные плоды
И чтоб вам в общей славе всенародной
Принадлежали первые ряды.
22 июня 1950г.
После окончания школы я уехала из Омска в Ленинград поступать в Технологический институт им. Ленсовета. Началась новая полоса моей жизни. Но я всегда помню Омск, как важный и очень интересный этап биографии. Спасибо тебе, мой Омск, Сибирь, Россия.
Румыния
Коллектив авторов.
Все права на материалы данного сайта принадлежат авторам. При перепечатке ссылка на авторов обязательна.
