Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск шестой
Изящная словесность
Насколько меньше происходило бы всего на свете, если бы не существовало слов.
Станислав Ежи Лец
Пётр Ореховский
ВНУТРЕННИЕ ДЕЛА
Свиридов приехал в наш город откуда-то из Сибири, то ли из Томска, то ли из Омска, а, может быть, из Орска или Холмска… кто их там, чалдонов, разберёт. Там всё плохо и вообще холодно, а Свиридов один кормил страну, добывая то ли нефть, то ли газ, то ли никель пополам с медью и платиной. Скажем прямо, в этом Свиридов ничем не отличался от прочих наших сограждан – в России, однако, везде плохо и холодно, а русским все кругом должны. Только Москва находится на юге, собрала у себя все деньги и хорошо живёт, хотя москвичи, наверное, с этим и не согласны. Всегда так было, и ничего с этой географией не сделаешь.
Я думаю, что у каждого есть свои резоны для зарабатывания денег. Мало кто может сказать про себя, как я, что он просто жадный. Мне вот нравится много зарабатывать и мало тратить, потому я и работаю у тех, кто больше платит. А Свиридову больше нравится мысль, что эта страна ему задолжала. Полагаю, что таких, как он, у нас большинство. Мысль о том, что можно быть задолжавшим стране, дебиторам никогда не приходит в голову. Разве что патриотам. Но и те у нас какие-то подозрительные: что патриоты, что диссиденты ищут друг в друге негодяев, которые так и норовят скрыться в различных последних пристанищах. Думается, однако, что в действительности они просто не хотят платить друг другу взаимные долги. Какие серьёзные комплексы, вместо того чтобы честно и бескорыстно любить деньги.
Я попал к Свиридову три года назад из солидной фирмы, которая стала его стратегическим партнёром. Ему был нужен приличный бухгалтер, а я в свои двадцать девять уже был таковым. Свиридов фактически сделал меня своим заместителем, так что кроме денег я ещё и существенно повысил свой статус.
А ещё я почувствовал, что мне пора обзавестись семьёй и детьми. Мне надоело быть жадным для себя, я хочу, чтобы мною или, на худой конец, моими деньгами гордились те, кого я вижу каждый день.
Вообще-то у нас тихий спокойный городок. В советское время в нём обосновалось кое-что из любимого министерства среднего машиностроения, поэтому, как говорят мои родители, в городе был порядок. Кроме порядка было ещё и два крупных завода, которые работали на оборону. Теперь их делят уже десятый год; по большим праздникам там выплачивают зарплату. Ко Дню Победы и на Новый год. А, может, к 8 Марта и дню рождения очередного директора. Я точно не знаю.
Когда я учился в экономической академии, в просторечии называемой Плешкой, то, приезжая из Москвы, часто задумывался, чем же занимаются здешние жители? Откуда у горожан деньги? По моим ощущениям, все вели какой-то странный бесконечный торговый бизнес, покупая и продавая друг другу еду и зарубежный сэконд-хэнд. Потом правительство нам объяснило, что это и есть постиндустриальная экономика, где почти весь валовой продукт создаётся в сфере услуг. Ну, наверное. Сначала я удивлялся, а теперь мне всё равно.
Свиридов же разбогател на нефти. Часть населения нашего городка имеет хорошие знакомства в так называемых ЗАТО – закрытых административных территориальных образованиях, попросту говоря – ящиках. Им давали налоговые льготы. Свиридов и вправду знает каких-то газовиков-нефтяников, так что оставалось только воспользоваться ситуацией. Он и воспользовался. Как-то Свиридов мне сказал, что эти атомные и оборонные городки экспортировали то ли семьдесят, то ли девяносто процентов российской нефти. Очень даже может быть.
Я попал к Свиридову, когда уже было известно, что льготы в ЗАТО отменяют. Тогда он занимался реструктуризацией своего бизнеса: покупал земельные участки и строил дома с квартирами на продажу, одновременно реконструировал заброшенный цех под производство и розлив спиртных напитков, а в плане у него ещё была фабрика по производству сухих пищевых продуктов: быстро приготавливаемой лапши во всех её видах и отечественных мюслей. Какой-то у него был там знакомый сибирский китаец, который подсказал эту идею.
Я до этого работал в московской риелторской фирме. У неё в нашем городке был филиал. Считая чужие деньги, я не мог не обратить внимания, что при средней зарплате местных жителей в три с половиной тысячи рублей продажная цена квадратного метра жилья была пятнадцать тысяч, и жильё уходило, что называется, влёт. К агентам выстраивалась очередь желающих построиться. Нормальный строительный бум в постиндустриальной экономике.
Интересы фирмы со Свиридовым пересеклись на одном из пятен под застройку, и наши заключили с ним альянс. А потом Свиридов пригласил меня к себе, и мне дали понять, что в фирме будут не против, если я уйду к стратегическому партнёру, который, того и гляди, превратится в конкурента. Наивные. Свиридов сразу же стал платить мне в полтора раза больше, так что мой выбор в возможном конфликте интересов будет однозначен.
Мы близко сошлись со Свиридовым во время одного кассового разрыва. Он не заплатил за поставленный в его цех винный полуфабрикат, потому что в это же время надо было финансировать окончание строительства. Я был в курсе этих обстоятельств и думал, что с представителями молдаван удастся договориться, однако сверху на всё это наложился долг Свиридова перед нефтяниками за продукцию, которую когда-то экспортировали из ЗАТО. Свиридов должен был поделиться с нефтяниками частью экспортной премии, но, как оказалось, почти все эти деньги он вложил в покупку спирта-ректификата. Все его кредиторы разом решили с ним поговорить, однако ликвидировать свои долги он мог только по приходу денег за водку и вино, а на это требовалось от двух недель до месяца. И Свиридов решил исчезнуть на это время вместе со мной из общего поля зрения. Когда я спросил, почему он решил взять меня с собой, ведь я же вроде бы не отвечаю за его долги, он только злобно оскалился.
Признаться, до сих пор не понимаю – то ли Свиридов тогда так заботился о моём здоровье, то ли опасался, что я помогу кредиторам его ограбить.
Место нашего укрытия оказалось для меня неожиданным. Мы две недели жили в задней комнате за огромным кабинетом главы нашей городской администрации. В комнате были диваны, холодильник, микроволновка, которая работала и как духовой шкаф, кофейник… В общем, мы не страдали. Правда, было неудобно умываться – и особенно мыть голову в рукомойнике мужского туалета, но и это было преодолимо.
Периодически я звонил по сотовому телефону своим подчинённым – они отслеживали поступления денег. Они сказали мне, что Свиридова ищут аж три команды киллеров, которым поручено разобраться.
Я думаю, что не было ни одной. Но у страха глаза велики.
Конечно же, мы много болтали. Свиридову были интересны мои матримониальные взгляды: сам он, как оказалось, женился быстро… и это случилось с ним трижды. Поэтому он удивлялся моему одинокому образу жизни. Я попытался тактично разъяснить ему жизненное кредо сегодняшних умных, красивых, молодых женщин, на одной из которых я когда-нибудь собирался жениться. Он уточнил:
– Ты хочешь сказать, что девушка в двадцать-двадцать пять лет, понимающая себя, не может выйти замуж за сверстника?
– Отчего же, может. Если у него родители богатые или сам он, скажем, звезда канадского хоккея.
– Однако… А как же страсть?
– Страсть отдельно, а брак и дети отдельно. Иначе возникают подозрения в первом допущении – о наличии достаточных умственных способностей и хорошего образования.
– Где-то я читал, – раздумчиво заметил Свиридов, – что, если ты понимаешь толк в жизни, то твои женщины становятся старше вместе с тобой.
– Так это же, как поставка с отсрочкой платежа, – заметил я ему в ответ.
– То есть?
– Мужчине надо достичь определённого возраста, когда он сможет оплачивать счета своих женщин. А потом уже они становятся старше вместе с ним. Скажем, двадцатилетние – для тридцатилетних, тридцатилетние для сорокалетних, и так далее.
– Может быть, может быть, – задумчиво сказал Свиридов.
Позднее я узнал, что третья жена Свиридова была моложе его на двенадцать лет. Почти идеальная разница в возрасте, по-моему.
После жизни в задней комнате мэра я постепенно перезнакомился со всей обширной семьёй Свиридова. Он перевёз из Сибири отца и мать, старшую сестру, сына от первого брака… Дети от его второй и третьей жён жили уже у нас в городке вместе со Свиридовым и своими матерями. Все они периодически ходили друг к другу в гости, приводили новых знакомых, ругались и мирились. Мне это напоминало то ли Санта-Барбару, то ли бразильские сериалы. Признаться, ни то ни другое я не смотрел, но думаю, что должно быть похоже.
Свиридов участвовал во всех семейных перипетиях своей дальней и близкой родни. Кого-то он устраивал в вуз, и потом надо было звонить тамошним доцентам, чтобы устроенному оболтусу поставили зачёт / экзамен и чтобы не отчислили за постоянно возникавшие у Свиридовых-студентов хвосты. Кого-то он устраивал на работу и был постоянно в курсе карьеры своего протеже.
Вдобавок у него были сложные отношения с его стариками родителями. Как-то он пожаловался мне:
– Опять с отцом не разговариваем. Он считает, что я своих подчинённых за людей не держу.
– Вроде бы я ему не ябедничал, – я решил проявить иронию.
– Да не о тебе речь… тут я, понимаешь ли, оказывается, со своим шофёром не здороваюсь.
– И что? – не понял я.
– С шофёром надо здороваться, они зовут его по имени-отчеству. Он же с ними за покупками ездит и, если надо что-то поднять-принести, всё помогает. А я, по их мнению, с ним груб.
– Глупости, – решил я поддержать своего начальника.
– Тут не знаешь, когда тебя убьют: сегодня или завтра. И ещё старики с этим шофёром… Старая партийная школа.
Может, я чего-то не понимаю. У Свиридова половина милиции и часть людей, с которыми я бы за один стол не сел, числятся в хороших знакомых. Откуда эти параноидальные опасения? Причём если бы он один был такой. Те из них, кто, выпив, периодически слушает Высоцкого, говорят о какой-то системе, с которой они борются всю жизнь из последних сил. И борются, и борются… несут жертвы. Но вроде бы они же давно победили? Или – кто у нас новая правящая партия?
Из всей свиридовской родни мне нравилась его старшая сестра. Ей было около пятидесяти – то ли сорок девять, то ли пятьдесят один. Выглядела же она скорее лет на сорок, возраст выдавала её дочь, которая была года на три-четыре младше меня. Она окончила какой-то сибирский мединститут и тоже служила предметом свиридовских усилий по её трудоустройству.
Мать её была иронична, молчалива и сравнительно редко участвовала в общих семейных посиделках. Она недавно развелась, причём после своей серебряной свадьбы, и Свиридов перетащил её к себе. Когда-то, когда я её увидел в первый раз, я подумал, что она похожа на преподавателя математики. Оказалось – преподаватель математики.
Меня влекло к этой женщине, годившейся мне в матери. С ней было легко разговаривать о самых разных вещах, о которых я никогда не разговаривал в своей семье. Мой отец, проработавший всю жизнь инженером в различных почтовых ящиках, был человеком с принципами. Это часто делало его невыносимым для окружающих, хотя он и пользовался всеобщим уважением. Старший брат пошёл по его пути и стал семейным любимцем. Мама разделяла принципы отца, хотя была и не инженером, а финансовым работником. Как я понимаю, одно время она трудилась в контрольно-ревизионном управлении, что вполне соответствовало её склонностям.
Деньги в нашей семье никогда не считались ценностью, хотя, как мне кажется, вокруг них многое вертелось. Брат рано женился – понадобилось строить квартиру. Естественно, за счёт родительской помощи. Потом у него появились дети, машина и множество других бытовых инвестиционных проектов. Я же продвигался по жизни как-то всё больше сам, занимаясь бухгалтерией и коммерцией, что не вызывало особого сочувствия. Старшее поколение считало частнокапиталистическую деятельность хорошо замаскированным воровством. Ранее меня это задевало: я принимался доказывать, что процент воровства здесь никак не больше, чем в других замечательных занятиях, включая сюда техническое творчество отца и старшего брата, после чего подвергался остракизму. Постепенно мы совсем разошлись, и хотя официального посвящения меня в блудные сыны не было, но встречались мы раз в полгода. На день рождения матери и ещё на какой-нибудь праздник, когда они вдруг начинали мне настойчиво звонить.
Сестру Свиридова звали Анной, а дочь её – Юлией. Я считался формальным кавалером дочери: когда она приезжала из Москвы, где продолжала своё обучение в ординатуре, мы с ней гуляли по городу и заходили в какой-нибудь ресторан. Юлия походила на свою мать и была очень красивой девушкой, так что с ней было лестно появляться на людях. Кроме того, она была поклонницей боулинга. Именно она научила меня катать шары. К своему удивлению, я узнал, что они бывают разного веса.
Когда я бывал в Москве, мы вместе ходили в театры. В московские рестораны я не люблю ходить: как я уже сказал, я жаден. Кроме того, холостая жизнь позволила мне научиться готовить; склонен полагать, я это делаю лучше, чем в большинстве обычных заведений дорогого индивидуального питания.
Тем не менее, Юлия ни разу не оставалась у меня в квартире или, тем более, в гостиничном номере. Как-то не доходило дело. Кроме того, у меня были другие девушки. А у неё, полагаю, другие мужчины. Согласно моей теории, нам мешала небольшая – всего в четыре года – разница в возрасте.
Гораздо чаще мы встречались с Анной. Наверное, это происходило раз в две недели, или даже чаще. Мы гуляли с ней по запущенным паркам нашего городка, вместе ужинали, даже заходили в городской кинотеатр, оснащённый автоматом для попкорна и псевдодолбисистемой. Она объяснила мне, что Орск вообще-то находится в Оренбуржье, а Холмск – на Сахалине, что сами они приехали и вовсе из Восточной Сибири, а Омск и Томск находятся в Сибири Западной, и что разница между этими краями почти столь же большая, как и между Западной и Восточной Европой. Я в ответ рассказывал ей про поповское и беспоповское старообрядчество, российский поход Наполеона и современные глупости экономических реформаторов с точки зрения обыкновенного бухгалтера. Анна всё очень легко схватывала, как, впрочем, и её брат.
Временами мне казалось, что я влюбляюсь в неё. Часто эти мысли возникали при появлении рядом с нами её ровесников, многие из которых сразу же принималась за ней ухаживать. Я с удивлением чувствовал в себе ревность и даже стал задумываться об Эдиповом комплексе. Анна, видимо, хорошо понимала, что со мной творится, и никогда не позволяла себе вольностей. Хотя стоило ей захотеть, и я наверняка оказался бы в её постели, несмотря на всё своё предубеждение к зрелым женщинам.
Свиридов построил свою фабрику сухих продуктов, которая сразу же стала приносить неплохой доход и множество побочных хлопот. Как минимум раз в квартал к нам заявлялось до роты наших защитников из министерства внутренних дел и требовало обеспечить их сухим пайком. Глядя на нас со Свиридовым мутными милицейскими глазами, они объясняли, сколько крови в Чечне и других столь же замечательных местах они уже пролили и сколько обещают пролить ещё. Всё это, естественно, из-за нас, буржуинов.
Сопротивляться было бесполезно. Они получали свои пайки, мы оформляли их как брак, подлежащий списанию со склада готовой продукции. Порча в процессе хранения. Чистые убытки.
Потом они возвращались, встречая нас на улице или дороге, осклабливались, тыкали, хлопали по плечу, предлагали пойти где-нибудь посидеть, можно и с девушками, это у них, видите ли, не проблема. Всё это было порядком противно.
Но фабрика приносила доход. А милиция отпугивала налоговиков, и часть продукции можно было сравнительно безопасно реализовывать за наличный расчёт, не показывая выручку. Вот оно, наше буржуйское счастье и наша олигархическая военная тайна.
Так и прошло три года моей работы у Свиридова. Юлия закончила свою ординатуру и вернулась к матери, не выйдя в Москве замуж. Роман наш с ней не форсировался, но и не угасал. Я приобрёл в кредит новый автомобиль и в основном закончил обустраивать квартиру площадью в сто пятьдесят квадратных метров. Всё двигалось к тихому и вполне устраивавшему меня безоблачному счастью с яркой женой и мудрой тёщей. Но тут произошёл мелкий инцидент, который всему стал мешать; и чем сильнее его старались забыть, тем больше, похоже, он вносил напряжение в наши гармонические отношения.
Анну избили. Она возвращалась с работы домой через один из наших любимых парков, когда на неё напали двое молодых людей. Один зажал ей рот, другой вырвал сумочку, потом они бросили её на землю и нанесли несколько ударов ногами. Били и по рёбрам, и в живот, и по лицу. Анна закричала. Они убежали. Это продолжалось вряд ли больше двух минут.
Дойдя до выхода из парка, она обратилась к милиционеру, тот вызвал наряд, который отвёз её в милицию. От дежурного, который составлял протокол, несло спиртным. Искать нападавших на неё даже не пытались.
Все дружно удивлялись, что Анну так сильно избили из-за сумочки; обычно, как всем казалось, такое происходит при изнасиловании.
По-видимому, в этом было всё дело. Если бы её ещё изнасиловали, а не только ограбили и избили, то милиция по горячим следам непременно отыскала бы преступников.
Анна не выходила из дому и отказывалась со мной разговаривать. Свиридов был в ярости. Юлия, с которой мы встречались в те дни, была сама не своя. Она по-прежнему была очень привлекательна, но прежняя уверенность в себе отсутствовала. Я почувствовал, что она стала бояться приближающихся к нам на улице или даже в боулинге мужчин.
Юлия стала звонить мне, что раньше случалось довольно редко. Пару раз даже оставалась у меня, но ночевала в соседней комнате. Я к ней не приставал: сам даже не знаю – то ли я решил проявить такт, то ли я от природы достаточно тактичен.
В конце концов случилось то, что и должно было случиться довольно давно, и в результате мы проговорили всю ночь. Юлия рассказала мне, что обожала своего отца, но по мере взросления обнаружила, что он регулярно изменяет матери. Что Анна долго терпела это, сначала ради неё, а потом ей стало всё равно.
– А почему же они всё-таки развелись? – поинтересовался я.
– Я заканчивала институт, а у отца в результате его очередного романа появился на свет маленький сын.
Разошлись её родители, как я понял, почти по-доброму: дележа имущества не было. Отец у Юли был госчиновник, поэтому официально был, как и положено, почти бедным человеком. Да и, конечно же, они принадлежали к широкому кругу вымирающей российской интеллигенции, которая в подобных моральных перипетиях ведёт себя с неизменным благородством и чувством собственного достоинства.
Через месяц Анна вернулась к своей обычной жизни. Мы встретились в новой городской кофейне: после открытия всё новых пивных заведений это была чья-то слабая попытка сыграть на альтернативной моде. Анна сама заговорила о том, что с ней случилось:
– Не надо бы мне столько двоек ставить на экзаменах.
– Что так?
– В прошлом году доцента с кафедры сопромата в парке ударили бутылкой с пивом по голове. Очнулся он весь в крови, весь в пиве, бутылку об него разбили. На голове потом пять швов, не голова, а кожаный мяч на ощупь. Сама как-то попробовала погладить, неприятно.
– То есть как – погладить? Вы заставляете меня ревновать свою будущую тёщу…
– И напрасно. В смысле – не ревновать, а тёщу.
Я не поверил своим ушам. Она объяснила мне, что лично против меня ничего не имеет, во всём виноват инцидент, который произошёл с ней месяц назад. Хотя случай совершенно банальный, и не стоило бы переживать по этому поводу, но она всё же переживает и всё время думает об этом. И приходит к выводу, что она уже нажилась в России, и поскольку двадцать пять лет была замужем за еврейским человеком, то Юлия, которая является его дочерью, может спокойно уехать отсюда. И я, в случае их эмиграции, им абсолютно ни к чему.
– А Юля знает вашу точку зрения?
– Знает.
– И согласна с ней?
– Этого мы с вами обсуждать не будем.
– Но я собрался жениться на ней!
– Поздно. Я давно хотела вам сказать: вы замечательно молодой старичок. Если бы вы были по-настоящему влюблены в неё – или, как мне кажется, и в меня, то всё могло произойти ещё год-два назад. Какая была бы история: с матерью, с дочерью… потом всю жизнь бы вспоминали. Вы же всё рассчитываете, всё ходите вокруг да около. В вас просто холодная кровь.
– Вы шутите?
– Конечно, – через паузу сказала она. – Но не про отъезд моей дочери.
– Вы не шутите, – сказал я. Больше мне нечего было сказать, хотя в голове у меня вертелось испорченной пластинкой: «чёрт бы вас побрал, чёрт бы вас побрал, чёрт бы…», но сказать это вслух было бы излишним.
Потом я провожал её до дому, и она говорила мне о том, что боится нашего тихого небольшого городка, что боится уезжать, что всё это ей надоело, что у неё нет денег, но Свиридов даст столько, сколько ей нужно, а вообще ей ничего не нужно. Потом мы поднялись к ней в квартиру – Анна открыла дверь, а я, вместо того чтобы повернуться и уйти, поднялся и вошёл за ней. Я обнял её, и она не отстранилась.
Вероятно, я был немного груб после того, что она мне наговорила. Более того, мне сильно мешала некстати вспомнившаяся фраза поручика Ржевского из анекдота про зрелых женщин: «они же думают, что это в последний раз, и такое вытворяют…»
Анне зачем-то это было нужно. Когда я уходил от неё, это уже была спокойная, уверенная в себе и ироничная женщина, какой я и привык её видеть. Мне показалось, что даже тон её голоса стал более глубоким и тёплым. Я же ощущал себя абсолютно раздавленным: благодарная Анна, целуя меня у двери, сказала на ухо: «Славное вышло прощание…»
Конечно же, они никуда не уехали. Юлия оказалась очень твёрдой в своём намерении выйти за меня замуж. Но произошло это только спустя полгода борьбы всего клана Свиридовых с её решительной матерью. За это время Анна успела съездить и в Израиль к родственникам мужа и своим знакомым, и в США к каким-то другим родственникам мужа и другим своим знакомым. Когда она вернулась, мы уже жили вместе с Юлией, так что осталось только оформить наши отношения.
Свиридов был очень рад нашему браку. Теперь я вошёл в его клан не как наёмный работник, но как родственник, а это, с его сибирской точки зрения, было гораздо надёжнее. Или насчёт родственников это уже московская точка зрения, которую он усвоил? Сейчас уже и не найдёшь эти корни.
Анна тоже завела себе постоянного кавалера. Они встречаются, но не переезжают друг к другу. В общем, всё как-то утряслось, кроме моих вечных сомнений в правильности моих прошлых и настоящих поступков. Тем не менее, я пытаюсь следовать своему жизненному плану. Я как-то рассчитал, что при определённых условиях смогу уйти на покой в сорок пять лет; и денег мне должно хватить, если даже после этого доживу до семидесяти.
Юлия как-то сказала мне, что Анна никогда не говорила обо мне плохо, несмотря на то, что почти про каждого её знакомого молодого мужчину всегда могла сказать метко и зло. Но никогда и не одобряла вслух наш брак. Я как-то прижился в шумном свиридовском семействе, хотя с большей его частью мне по-прежнему не о чем было разговаривать. После брака с Юлией Свиридов сделал меня партнёром в своём бизнесе, и теперь я, как и он, должен время от времени заботиться об его оболтусах. С тёщей мы нередко встречаемся и продолжаем довольно мило, по-старому, болтать: мою жену это всегда забавляет. Анна незаметно меня разглядывает – во время этого процесса у меня не раз возникало чувство, что она в своё время произвела контрольную проверку, а теперь смотрит, как ведёт себя данное изделие в эксплуатации. Я немного стесняюсь этих испытующих взглядов.
Вот, в общем, и всё. Прошёл только год с того самого случая с Анной, а мы уже ждём ребёнка. И только сейчас я понял, что такое настоящий страх: я боюсь за жену постоянно. Бог с ними, со старыми запущенными парками нашего городка, мы никогда и не заходим в них, но разве что-нибудь подобное не может произойти в другом месте?
Юля продолжает ходить в городскую клинику на работу. У неё хорошее настроение, она самоуверенна и беспечна. Когда мы идём вместе, мне кажется, что только на неё и смотрят все идущие навстречу мужчины. Я ничего не говорю ей о своих страхах.
Наверное, всё это со временем пройдёт, переживу. Так боятся за свою и чужую жизнь старики, но я ведь совсем не старик. И нечего обо всём этом больше разговаривать.
Июнь 2004г.
Коллектив авторов.
Все права на материалы данного сайта принадлежат авторам. При перепечатке ссылка на авторов обязательна.
