Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Глава шестая
ПОДСПУДНЫЙ БЕС СОЧИНИТЕЛЯ ДОСТОЕВСКОГО
Отблески «кузнецкого венца» в дневнике Анны Сниткиной 1867г.
Страница 3 из 9
[ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ]
«Он любит больше всех меня…»
Впрочем, изменял и Анне Григорьевне. Ибо что такое связь с Сусловой, пусть даже письменная, но зато тайная, как не предательство или, точнее, готовность к таковому. И притом – горячие уверения опять-таки в совершеннейшем счастии именно со Сниткиной! Читаем: «Сегодня при… прощании он мне опять говорил, что я славная и милая, что он меня ужасно как любит, он потому теперь так сильно и сердится, что уж очень любит, что он любит больше всех меня, что он, наконец, (нашел) себе такого человека, которого он может так горячо любить».[67]
А как же Суслова? Ведь, судя по «Игроку», ради нее он и в пропасть готов был прыгнуть. О, слова, слова!
«Если б я знала, что он меня не любит…»
Исаева, Суслова, Сниткина… Мог ли Достоевский заставить их испытывать чувство признательности и благодарности? И – за что именно?
Очевидно, каждая из них понимала, что при выборе избранницы превалирует хоть маленький, а расчет. Притом, Ф.М. не забывал напоминать очередной женщине, что он для нее значит. Так, сценой умирания Катерины Ивановны в «Преступлении и наказании» он хотел показать, до какой степени падения и нищеты дошла бы Исаева, если бы не встретилась с Достоевским. Похоже, он внутренне убежден в своей спасительной миссии по отношению к М.Д. – но ведь и Анна Григорьевна тоже почувствовала: он в глубине души считает себя именно благодетелем! Сниткина, однако, протестует весьма пылко: «Я вчера делала ему замечание, что решительно не считаю за благодеяние то, что он на мне женился, что если б я знала, что он меня не любит, то уж, конечно, ни за что не вышла бы за него замуж…».[68]
Разумеется, процитированные слова А.Г. на старости лет из дневника вычеркнула. Она как бы подыгрывает Достоевскому: у великого писателя – примерная жена, товарищ и помощник, влюбленная в его литературный дар. Былые размолвки забыты…
«Я просто с ума сходила…»
Анна Григорьевна – способная ученица. Она легко принимает заданные Достоевским правила игры и копирует излюбленные его приемы. Разыгрывая отчаяние, он не раз в разговорах или письмах пугал собеседников или читателей суицидом или якобы угрожающим ему безумием (многочисленные аналоги означенных схожих ситуаций обнаруживаем и в его романах). Оперируя такими мотивами, он иногда получал для себя ощутимые выгоды. И что же? Сниткина быстро усваивает урок театрального мастерства, призванного впечатлить теперь самого Достоевского. 30 (18) июня 1867г. ей вдруг захотелось броситься в окно и убиться насмерть: «наконец, у нас действительно завязалась ужасная ссора… Я просто с ума сходила: когда как-то Федя вышел, мне до того сделалось нехорошо, что я, стоя у окна, едва могла удержаться, чтоб не броситься из него, – так мне хотелось это все покончить, и так тяжело было от нашей ссоры. Но потом как-то все, слава богу, уладилось».[69]
Похоже, тема самоубийства в семье Достоевских муссируется нередко. Ведь не случайно же Анне Григорьевне однажды пришло на ум, что Ф.М. решил утопиться в речке Шпрее? Значит, он ее уже пугал подобной возможностью?
Но «испытанный прием классической трагедии» несколько затаскан: ничего нового, меняется только название рек. Иртыш, Шпрее – какая разница?
«Федя на меня ужасно рассердился…»
Анна Григорьевна порой не только лицемерит, но и делает это таким образом, чтобы мужу было побольнее. То есть, опять-таки, усваивает его «теорию наслаждения». Любишь испытывать удовольствие через страдание? Что ж, подобную «усладу» устроить несложно. Сниткина старается. 1 июля (19 июня), дабы потерзать мужа, намекает ему, будто получила письмо «от известной особы», то есть от Сусловой, а та якобы даже собирается повидаться с А.Г. лично: «Сегодня на мое имя пришло письмо от того доктора. Пока Федя расплачивался, я побежала к окну и сломала печать. Федя пришел ко мне и спросил, от кого письмо. Я отвечала, что не скажу. Он отвечал, что это глупо, что я переписываюсь с его врагами, которые пишут какие-то доносы на него и что он, не зная, в чем дело, не может оправдаться, что это нехорошо. Я ему выдумала историю, что будто бы особа приедет в Дрезден повидать меня, теперь она в Берлине и пр. Федя на меня ужасно рассердился и… не хотел со мной говорить…».[70]
«Жена есть закономерный враг мужа…»
Итак, Достоевский мучается подозрениями, не состоит ли Сниткина в переписке с Сусловой. А.Г. намекает: связи с соперницей зашли так далеко, что они решили встретиться. Достоевский строит догадки, о чем именно могла сообщить Суслова Анне Григорьевне. Зачем любовница пишет жене? Ревнует. И поэтому готова к мести?
Но раз предала – дружбе конец! Достоевский отказывается от былой привязанности, называя Суслову в разговоре со Сниткиной врагом. А ведь совсем недавно, если верить вполне автобиографичным сценам в «Игроке», он собирался ради «инфернальницы» Полины прыгнуть в пропасть! Интриги Анны Григорьевны заставляют его поступиться новым «грозным чувством», он испугался мнимого сговора двух женщин, которых любит, но не доверяет им.
Отныне Сниткина – сообщница предательницы Полины. Еще более крепнет внутренняя убежденность Достоевского, что «жена есть закономерный враг мужа» (о чем выше).
«Я так боюсь его раздражений…»
Но – чего же добилась явными неправдами Анна Григорьевна? Восстановила против себя мужа, который отныне считает ее как бы во «вражеском стане». Создается впечатление, что она в означенных «умышленностях» так запуталась, что уже не вполне представляла, играет ли ей на пользу постоянная ложь «во благо».
И одновременно пишет, что никогда в жизни никому не лгала! И коли дневник – личный, не для посторонних глаз, то, стало быть, она как бы прибегает к самовнушению, погружается в своеобразные сеансы самогипноза: я хорошая и честная. И тут же впадает в противоречие: «Как часто мне приходится скрывать мои поступки и даже лгать для того лишь, чтоб Федя не сердился и лишний раз не раздражался; мне это всегда тяжело, но что будешь делать, – я так боюсь его раздражений и припадка…».[71]
Так, значит, Анна Григорьевна лгала только для того, чтобы не раздражать мужа? И даже когда убеждает Ф.М. в мнимой переписке с Сусловой? Достоевский не на шутку взволнован, а А.Г., оказывается, вгоняя его в состояние острого беспокойства, озабочена лишь предотвращением «раздражений и припадка»?
Воистину, А.Г. обладала чисто женским складом ума, логика ее поступков не всегда поддаётся здравомысленной расшифровке…
«Я едва-едва могла его утешить…»
Впрочем, может быть, именно парадоксальная «женская» логика и делает дневник таким занимательным. Сегодня он читается не с меньшим интересом, чем романы Достоевского. Создается впечатление, что подлинный «Игрок» написан не им, а Сниткиной: она поведала миру об истинной событийной подкладке, на который наслаивался литературный вымысел Достоевского.
Рулетка, что буквально свела в могилу Исаеву (о чем выше), становится кошмаром и для Сниткиной. Ей, беременной, пришлось немало поволноваться. Достоевский извиняется, удивляется долготерпением жены и называет её ангелом: «Он… просил у меня прощения бог знает в чем, говорил, что он меня недостоин, что я ангел, что он подлец. Я едва-едва могла его утешить».[72]
Считал ли он также себя виноватым, когда проигрывался в 1862-63гг.? Являлась ли тогда для него святой Исаева? Чувствовал ли он такое же раскаяние, как перед Сниткиной? И если да, – почему оно сменилось после смерти М.Д. потоком безудержной недоброжелательности, о чем судим по отзывам Анны Григорьевны и ее дочери Любы, не знавших Исаеву лично и лишь наслышанных о ней явно от самого Достоевского…
«Он был удивительно как рад…»
Во время страстного увлечения великого писателя рулеткой Сниткина избирает осторожную тактику если и осуждения, то неявного. Очевидно, понимает, что Исаеву в 1863г. Достоевский не возил с собою в Европу именно потому, что боялся семейных сцен. Перспектива проиграть самое необходимое для жизни страшит Анну Григорьевну не в такой мере, как разрыв с больным и не всегда управляемым мужем. Ведь в случае чего ей придется остаться в чужой стране одной, без родни и почти без знакомых. Вспомним, как она встревожилась, когда Достоевский пригрозил – в шутку или в порыве гнева – снестись с консулом на предмет ее выдворения в Россию, если последует развод. Оставалось только терпеть. Сниткина более чем покладиста: «Я боялась, чтобы он не стал меня упрекать в том, что я ему помешала (выиграть на рулетке, – авт.), и тогда я предложила ему взять еще три злотых и в последний раз попытать счастья. Федя был удивительно как рад, начал меня называть разными хорошими именами, говорил, что желал бы лучше, чтобы у него была жена дерево, чтоб она его бранила, чем так кротко его принимала и даже вместо брани только утешала, потому что это больно, когда кротко с ним поступают. Он был удивительно как рад».[73]
Достоевский хотел, чтобы жена «походила на дерево», то есть предпочитала открытую ссору супружескому смирению и послушанию? Однако Сниткина тут же пишет, что «он… удивительно как рад». Так все же – страдает Достоевский или радуется? Нельзя же, в самом деле, обрекать жену на муки, самому по этому поводу страдать, и одновременно быть крайне довольным? Или противоречие мнимое, вполне укладывающееся в его экстравагантную «философию страдания», – о ней мы уже писали? Она как бы нивелировала противоположно заряженные чувства, представляя их неким единством, положительные и отрицательные эмоции сливались, мораль превращалась в условность, грани между дозволенным и недозволенным стирались, так что умствующий читатель окончательно запутывается. Однако достаточно прямолинейная Исаева и чрезвычайно прагматичная Сниткина очень быстро раскусили нюансы подобных опасных в повседневности концепций, которые освобождали Достоевского от соблюдения приличий под тем предлогом, что за постыдностями неизбежно следуют все искупающие целительные душевные терзания. Исаева впадала в ярость, Сниткина прибегала к более дипломатичным, но столь же безуспешным, мерам.
«Играет всегда на золото…»
Хотя он и уверяет, что долготерпение Сниткиной для него – как нож в сердце, но все же она видит и чувствует – с ней ему комфортнее, чем с Исаевой. М.Д. важен был не Достоевский-сочинитель и не Достоевский-философ или психолог, а Достоевский-человек. Она вполне разглядела «каторжные» изломы характера супруга и решительно от него отвернулась. Не то было с куда более покладистой Анной Григорьевной. Постепенно она перенимает у него «острожные» понятия о морали, начались маленькие сделки с совестью, умолчания, тайны, слежка, вскрывание писем и даже рулетка – А.Г. иногда играла! Формирующаяся юношеская психика испытывает сильную агрессию извне, бастионы религиозности и даже порядочности рушатся. Неудивительно, что ее первыми впечатлениями от посещения казино было отнюдь не отвращение, а любопытство и азарт: «Вот уже два раза я вижу здесь одну русскую, которая играет всегда на золото и постоянно выигрывает. Она ставит большею частью на цифры, но также и на zero. Но вот что замечательно: я заметила, что она три раза поставила на zero и три раза выиграла. Это меня вводит в сомнение, справедливо ли она играет? Один из крупье, раздающих деньги, молодой черноволосый господин, постоянно к ней обращается, улыбается и переглядывается с нею и бесцеремонно говорит…».[74]
«Какая-то старуха в желтой шляпе…»
Сниткина подметила странную манеру ставить все время на «зеро»? Но ведь если она читала «Игрока», то должна была знать: Достоевский настолько впечатлился такой тактикой, что приписал ее главной героине произведения. Сниткина как бы подтверждает реалии романа, показывая, что Достоевский даже в малостях верно отражает явления жизни. Хотя некоторые параллели кажутся более чем удивительными. В том же абзаце читаем: «Какая-то старуха в желтой шляпе несколько раз ставила пятифранковики и каждый раз выигрывала, так что меня это даже поразило: куда ни поставит, непременно и выиграет. Она унесла, мне кажется, пятифранковиков штук 15, если не более».[75]
Подумалось: надо же, какое совпадение! В первое же посещение казино А.Г. углядела и необыкновенную зацикленность на «зеро», и везучую старуху, как бы списанную с одной из героинь «Игрока». Складывается впечатление, что она просто прочитала роман и зачем-то переложила своими словами наиболее «выпуклые» эпизоды. Могло быть и так: ее задели за живое созданные Достоевским образы, и вот она принялась непроизвольно высматривать в злачных местах схожие типажи и мотивы, и с характерной для юношества подражательностью отражать их в дневнике.
«Он меня благодарил…»
Достоевский, конечно, проиграл. И чтобы сгладить неприятное впечатление, которое произвел на жену, слагает в ее честь панегирики: «…Он меня благодарил, говорил мне: «Будь благословенна ты, Аня. Помни, что если я умру, то, что я говорил тебе, что благословляю тебя за то счастие, которое ты мне дала», что выше этого счастия ничего и не может быть, что он не достоин меня, что бог его слишком уж наградил мною, что он каждый день об этом молится и только боится одного, чтобы это как-нибудь не изменилось. Он думает, что это только все оттого, что я теперь его люблю, что это как любовь пройдет, так все и переменится. Но я так думаю, что этого совершенно не будет, а что всегда будем так любить друг друга…».[76]
О, слова, слова, что они значат в устах сочинителя! Разве его письма к Исаевой не были столь же красивы? Создается впечатление, что уверен он лишь в том, чему научило «грозное чувство» к М.Д.: «любовь пройдет, так все и переменится»…
«Если я дам, то он сойдет с ума…»
Конечно, очень важно знать, в связи с чем сделано признание в любви. Многого ли оно стоит, если за ним следует просьба о деньгах, то есть проглядывает вполне определенная корыстная подоплека? А ведь именно так и случилось: успокоив и заворожив нежными словами Анну Григорьевну, Достоевский, выпросив у неё едва ли не последние талеры, в следующий же день отправляется в казино: «Сегодня у нас было двенадцать золотых и 25 талеров. Федя взял 15, пошел играть… Но скоро пришел назад, сказав, что проиграл, и просит дать еще 15 талеров. Я отдала, осталось 4 талера, потому что пятый был отдан за обед… Немного спустя пришел и Федя и, весь бледный, сказал, что проиграл и эти (деньги) и просил дать ему последние четыре талера. Я отдала, но была уверена, что он непременно их проиграет, что иначе и не может быть. Прошло более с полчаса. Он воротился, разумеется, проиграв, и сказал, что желает со мной поговорить, посадил к себе на колени и просил меня, чтобы я дала ему еще пять золотых, хотя он знает, что у нас останется только семь золотых и что нам нечем будет тогда жить. Но, нечего делать, иначе он не может успокоиться, иначе, если я не дам, то он сойдет с ума. Я ему представила, что нам будет ужасно трудно жить с этими деньгами, но много не говорила, а только просила оставить эти деньги до завтра, когда он поуспокоится. Но он мне сказал, что он до завтра будет ужасно как терзаться, что лучше покончить все сегодня, чем мучиться весь день. Разумеется, я не могла устоять против его доводов и отдала ему пять золотых. Он мне сказал, что, может, теперь только так поступаю, но что когда я сделаюсь постарше, когда я сделаюсь «Анной Ивановной», то уже не позволю ему так делать, скажу, что я прежде была глупа, но теперь, если мой муж дурачится, то я ему не должна позволять, должна его остановить. Но как я поступаю, это гораздо лучше: «Ты покорила (мое сердце??? – авт.), – сказал он мне, и он ушел…».[77]
«Федя был в таком отчаянии…»
Посадил Сниткину на колени и говорил хорошие слова? А за день до этого благословлял ее «за счастье, которое ты мне дала»? Неужели всё для того, чтобы заполучить столь желанные золотые?
Но почему доводы рассудка не возымели действия? Что ослепило Достоевского? Откуда возникло жгучее желание вмиг обогатиться? Неужели, так осуждая ненавистных ему рантье, «жидков», убивая в «Преступлении и наказании» процентщицу и проклиная на чем свет стоит порочную склонность к стяжательству, он сам в душе алчет именно злата?
Чтобы сделать состояние, требуются годы, Достоевский же пытается разбогатеть в минуту. «А ты глянь на грабителей с большой дороги!» – шепчет «подспудный бес». Вот оно, свидетельство, что климат каторги по-прежнему не только не забыт, но может и управлять поступками и мыслями Ф.М. Так вполне закономерно Исаева была принесена в жертву страсти к мгновенному обогащению, и брак со Сниткиной, как никогда, подвергается суровым испытаниям.
Анна Григорьевна оказалась на диво терпеливой. 8 июля (26 июня): «У нас опять было 12 золотых. Федя взял пять и пошел играть. Следовательно, у нас только осталось семь. Но мне по его уходе сделалось ужасно как грустно. Я почти вполне сознавала, что он непременно проиграет, потом даже стала ужасно как плакать. Действительно, мои ожидания исполнились. Он воротился домой в ужасном отчаянии и сказал мне, что он все проиграл. Потом он меня стал просить дать ему еще два золотых, сказав, что ему непременно нужно отыграться, непременно нужно, иначе не может. Он даже для этого стал передо мной на колени и умолял дать еще два. Конечно, я не могла не согласиться. Я дала. Осталось всего пять. Я его просила не ходить сегодня, сказав, что он непременно проиграет, но делать было нечего. Он ни за что не мог на это согласиться. Прошло довольно много времени… Наконец, он воротился и сказал мне, что заложил свое обручальное кольцо и что все деньги проиграл, поэтому просил меня дать ему три на выкуп кольца, иначе оно могло пропасть. Он сказал, что за кольцо дали ему 17 франков, нужно было сейчас же отдать – не пропадать же ему. Делать было нечего, нужно было дать эти деньги, хотя тогда у нас оставалось только два золотых и один гульден. Но Федя был в таком отчаянии, что я не решилась с ним говорить, а поскорее дала ему деньги. Он ушел и через несколько времени воротился. Он успел выкупить кольцо и выиграть пять золотых, что с его составляло восемь. Три он отдал мне, а пять оставил себе, чтобы идти опять играть…».[78]
«Я была удивительно как рада…»
Закладывать обручальные кольца ради страсти и азарта? А почему бы и нет? Для Достоевского символы, покоящиеся на патриархальных обычаях, порою мало что значили. Покощунствуем: если бы ему в те поры представился случай выгодно заложить, как перстни, саму Сниткину, он не преминул бы этим воспользоваться. Страсть довлела над ним.
А что же Анна Григорьевна? Она испытывает все глубины отчаяния, но редким выигрышам на рулетке – радуется. Удачи нечасты, но они укрепляют Достоевского в его слепой вере в счастливый случай. Сниткина: «Он выиграл 16 золотых и, таким образом, у нас вместе с моими в чемодане пятью золотыми вышло 21 золотой, – состояние, неслыханное в последние дни. Я была удивительно как рада, потому что это хоть немножко поправило наше состояние…».[79]
Воистину, широко известное впоследствии утверждение Анны Григорьевны о пользе рулетки для Достоевского, которая якобы являлась стимулом для его творчества, не выглядит правдоподобно. В самом деле: в первый год сожительства с Анной Григорьевной он почти ничего не писал. «Игрок» уже сочинен, а одну и ту же тему эксплуатировать не пристало. Да и не было рядом Сусловой, чтобы вдохновляться...
Сниткина слишком благоразумна, из-за таких, как она, с ума не сходят и в пропасть не бросаются. Девушка «себе на уме», с хорошим аппетитом, постоянно покупает себе сладости, во множестве поглощает пирожки, мечтает о теплом семейном гнездышке, покое и комфорте. А мужа, напротив, тянет к чувственным экспериментам, к недосягаемым «африканским страстям», к нервическим встряскам – но для этого нужна какая-нибудь инфернальница, либо француженка, «знающая всякие штучки»…
«Купить себе телескоп в Париже…»
И не от осознания ли некоторой «пресности» отношений со Сниткиной Достоевский щекочет нервы рулеткой? Игра напоминает ему о бурном романе с Сусловой в момент, когда Исаева медленно угасала в российском климате. В запредельной «каторжности» ситуации, откровенной и публичной аморальности была своя сладость. Но М.Д. погибла, Сусловой рядом нет, а тяга к изощрённой «сладостной муке» осталась. Достоевскому вновь не хватает острых ощущений. Он срывается даже слишком часто: грубит немцам, вызывающе ведет себя в общественных местах, решился на оскорбительную двусмысленность в разговоре с Тургеневым: «Федя, по обыкновению, говорил с ним несколько резко, например, советовал ему купить себе телескоп в Париже, и так как он далеко живет от России, то наводить телескоп и смотреть, что там происходит, иначе он ничего в ней не поймет».[80]
Достоевский постоянно признается в пылкой любви к родине. Но живет почему-то в Европе. Выходит, Россия влекла его скорее теоретически и особенно не «грела»…
«Если б Россия провалилась…»
С годами утвердился стереотип: складывается впечатление, что Достоевский безумно любит Россию, где столько лет провел на каторге! Но почему же предпочитает жить в Дрездене – среди немцев, ненависти к которым не скрывает – задаёшься вопросом. Сниткина – не менее проникнута русофильством: «Странный это человек, – пишет она о Тургеневе, – чем вздумал гордиться, – тем, что он сделался немцем? Мне кажется, русскому писателю не для чего бы было отказываться от своей народности, а уж признавать себя немцем – так и подавно. И что ему сделали доброго немцы, между тем как он вырос в России, она его выкормила и восхищалась его талантом. А он отказывается от нее, говорит, что если б Россия провалилась, то миру от этого не было бы ничего тяжелого. Как это дурно со стороны русского говорить таким образом! Ну, да бог с ним, хотя я знаю, что Федю разговор с Тургеневым ужасно как рассердил и взволновала эта подлая привычка людей отрекаться от родного».[81]
А Исаева, – она могла «отречься от родного» незадолго до кончины? Ей, француженке по отцу, погибать в российском климате – каково? Хотелось ли ей побывать за границей? Конечно. Но до чего странно и жестоко выглядят игры судьбы: не М.Д. в 1862-63гг. едет в Европу, чтобы полечиться там и пообщаться с соплеменниками, а алчущий развлечений муж, которому «картавые» так нелюбы!
«Мой муж такой милый и простой…»
Вопрос этот приходит на ум постоянно: если Достоевский ненавидит Европу – почему так часто ее посещает? Почему она в течение стольких лет для него предпочтительнее России? И если предпочтительнее – зачем так ругает немцев? Они, оказывается, виновны даже в его проигрышах на рулетке! То народу в казино слишком много, то «все его толкали»[82] – в общем, всячески мешали сию же минуту разбогатеть. Притом, что он так изобретателен, придумывает «новые системы» и даже Сниткиной как-то предложил апробировать его излюбленный, упомянутый в «Игроке», метод – постоянно ставить на «зеро», «так что, – надеется наивная Анна Григорьевна, – может быть, можно и много выиграть».[83]
Надежды тщетны, чужбина к великому писателю неласкова, фортуна изменяет ему. Сниткина страдает, но, как бы убеждая себя, что ничего экстраординарного не происходит, не упускает случая повосхищаться мужем: «Он очень, очень милый человек, мой муж, такой милый и простой, и как я счастлива».[84]
«Непременно приносит с собою выигрыш…»
Сниткина смотрит на рулетку глазами мужа. Риск всегда сопряжен с долей романтики. Впечатлившись «системой зеро» из «Игрока», А.Г. несколько раз поминает ее в стенографированных записях, называя «новой» – хотя какая уж тут новизна, если Достоевский пробует ее еще при жизни Исаевой. Между тем, в свой дневник Анна Григорьевна вводит еще один персонаж, как бы сошедший со страниц упомянутого произведения: «За ним (за мужем, – авт.) обыкновенно становится какой-то англичанин и ставит туда, куда ставит Федя, а Федя замечал, что когда он поставит и посмотрит при этом на англичанина, то непременно выиграет: такое уже счастливое лицо у этого человека; он говорит, что такое доброе и милое, что непременно приносит с собою выигрыш. Они не понимают друг друга, потому что Федя не говорит по-английски, а тот, вероятно, не говорит по-французски, но при ставках всегда как-то разговаривают мимикой, что бывает (я представляю себе) очень смешно».[85]
О, этот везучий англичанин, который очень напоминает мистера Астлея из «Игрока»! Раз навсегда убедив себя, что англичане «сверхразумны», а потому удачливы в расчетах, Достоевский заражает такой уверенностью и Сниткину. Как и любой человек, он часто мыслит штампами и находится под гипнозом стереотипов.
«Это так рассердило Федю…»
Еще один штамп: если англичанин приносит удачу, то поляки – символ невезения. Вспомним, с каким раздражением выписаны они в «Игроке». Воистину, неудивительно, что в своих проигрышах Достоевский виноватит именно их: «день он (то есть муж, – авт.) проиграл, а все оттого, что сзади его стоял какой-то богатый поляк с полячкой; по-видимому, как это всегда водится; полячок ставит очень немного талерами, но говорил на целые золотые; как, например, он прибавлял, что непременно выйдет на средние, а если не на средние, то на первые, а если не на первые, то на последние; понятно, что что-нибудь да следует выйти. Это так рассердило Федю, что он небрежно ставил ставки и проиграл…».[86]
Доводы рассудка бессильны против слепой ненависти. Со времен каторги писатель одержим болезненными припадками ксенофобии, о чем читаем, например, в недавно полностью переведенных на русский язык воспоминаниях Шимона Токаржевского. Сибирские впечатления Достоевский пронесет через годы, в Европе они для него по-прежнему актуальны!
«У меня ведь тоже есть самолюбие…»
Достоевский – обуреваем рулеточной страстью, а жена в смятении: она беременна, денег нет, приходится отказываться от самого необходимого, хочется одеваться прилично, а ходить приходится отнюдь не в принятых в Европе туалетах. Между тем: «У меня ведь тоже есть самолюбие. Не хочется быть одетой хуже какой-нибудь барыни, которая и вся-то, может быть, меня не стоит, а тут приезжает разряженная, а я ходи в старом черном платье, в котором мне ужасно как жарко и которое, вдобавок, нехорошо…».[87]
Странно: на изысканное вино Достоевский находит возможность тратиться, на рулетку – тоже, а на платье жене денег недостало (разве не точно также, как когда-то для Исаевой – на оплату доктора!). «Разряженная барыня», может, и не стоит Сниткиной, но ведь в хорошем-то платье она оттого, что никто в её семье, видно, на рулетках не проигрывается. Так что Анне Григорьевне, как и Ф.М., только и остается, что искать виноватых: отчего им приходится жить скудно. Достоевский гневается на поляков, Сниткина – на изящно одетых заезжих дам. Бытовые неурядицы одолевают Федора Михайловича, и его уже не впечатляет то, что раньше так безудержно привлекало. Нервы – на пределе, предмет всегдашнего обожания – детские личики – превращается в раздражитель: «Сегодня Федя встал сердитый и со мной поссорился. Ужасно рассердился на детей и несколько раз передразнивал их, как они ревут, что выходило ужасно как смешно».[88]
О, наивная и всё же столь прагматичная юная А.Г.! Она решила: «всё в их семье должно быть хорошо, никаких сцен, никаких обид!» Пример несчастного брака с Исаевой – и «грозное чувство» не спасло! – всегда у неё в подсознании. Обиды она – и часто очень неумело – оборачивает в шутку…
«Я была обрадована… бог знает как…»
Однако одно дело – создавать в романах восхитительные образы едва созревших девчушек и предаваться фантазиям о невинных связях с «бутончиками», и совсем другое – испытывать неудобства близкого сосуществования с детьми: «…Решительно не дают негодные ревы (детские, – авт.) спать; один из них так плакал всю ночь, да не просто плакал, а как-то вопил и заливался больше для собственного удовольствия, чем из нужды…».[89]
А притом Анна Григорьевна скоро вновь станет матерью, к роли которой, похоже, мало подготовлена. Дети вызывают в ней раздражение, да и сама она ведет себя порой как вчерашняя гимназистка, – иногда разражается девчоночьими восторгами при редких выигрышах на рулетке, а иногда отчаянно сокрушается при проигрышах: «Нет, не мило ли это, ну, не прекрасный ли у меня муж, если бы только да это одно составляло мое счастье, а то ведь сколько еще есть прекрасных достоинств, которые так и заставляют привязаться к нему всем сердцем. Я была обрадована… бог знает как».
Эта «бог знает какая радость» – по поводу нечаянной удачи в казино. Уже на следующий день почти все деньги вновь оставлены на игровом столе. Но то – завтра, а сегодня: «Федя вынул из кармана бутылку с клюквой, которую тоже здесь достал, потом икры, горчицы французской, одним словом, все, что я только люблю…».[90]
«Федя встал передо мной на колени…»
Радостное возбуждение, как уже было сказано, длилось недолго. И вновь А.Г. отправляется закладывать личные вещи – серьги и брошь. Расчетливость Достоевского, легко угадываемая еще в письмах сибирской поры, трансформируется в патологический импульс: ради будущего призрачного выигрыша он жертвует даже самолюбием собственной жены, которой не впервой приходится нести в заклад любимые безделушки и особо ценимую ею мантилью.
Но подобная беспредельная тяга к деньгам разве же не истинное поклонение «золотому тельцу» – то есть не тому же идолу, что у ненавистных Ф.М. процентщиков, которых он описывает столь отталкивающе – возможно, болезненно находя в самом себе их пороки: великий писатель как бы перерождается в своих антигероев и сам это ощущает.
Тем не менее, обрекая Сниткину на беспрестанные переживания, он все же пытается смягчить её терзания изъявлениями особой нежности: «Тайком от него я прощалась с милыми вещами, целовала их; потом просила Федю пойти заложить их на месяц, сказав, что я пошлю попросить у мамы денег, чтобы выкупить эти вещи, потому что так потерять их мне не хочется. Федя стал предо мной на колени, целовал меня в грудь, целовал мои руки, говорил, что я добрая и милая, что еще и нездоровая, и что лучше меня нет никого на свете. Федя пошел, но когда он вышел за дверь, мне сделалось до того тяжело, что я не могла удержаться и ужасно расплакалась. Это был не обыкновенный плач, это было какое-то рыдание, при этом сильная боль в груди, и боль эта не проходила даже и от слез; слезы нисколько меня не облегчили. Мне было так грустно, так больно, до невыносимости. Я всем завидовала, я всех находила счастливыми; казалось, что только мы одни были так несчастливы. Мне все казалось ужасно, грустно, тяжело…».[91]
О, если бы смогла Исаева прочесть эти строки, сколько горьких нюансов добавила бы она к ним…
«Я у тебя последнее украл…»
Перепады настроений у Анны Григорьевны удивительны. Возможно, победительная юность и железная решимость – «у нас всё должно быть хорошо» – тому причина. Ещё недавно она так радовалась удаче и обильному ужину с клюквой, икрой и французской горчицей – словом, со всем, что «я только люблю», а всего через три дня – «ужасно, грустно и тяжело», и отчаяние её кажется беспредельным.
Достоевский, который часто ставит себя в пограничные ситуации – щекочет себе нервы и провоцирует эти перепады состояний А.Г. Грозные отзвуки десятиминутного пребывания на плацу перед казнью Ф.М. должен был чувствовать всю жизнь, он был отравлен навсегда этим ощущением «пребывания у черты», а, стало быть, стремлением вечно за черту переходить...
Покощунствуем. А что, если, однажды испытав сильное потрясение, он, апологет страдания-наслаждения, пытается как бы продублировать убийственное отчаяние и щемительность ситуации, но уже в других вариантах: проигрывая последние талеры, ускоряя кончину первой жены пагубным для нее невниманием или допуская приступы невольной жестокости по отношению к Сниткиной.
Сам Ф.М., конечно, тоже терзался: «Он мне сказал, что все проиграл, даже полученные за заложенные серьги деньги. Федя сел на стул и хотел посадить меня к себе на колени, но я стала пред ним на колени и стала его утешать. Тогда Федя сказал мне, что это в последний раз в своей жизни он это делает (играет), что уж этого никогда более не случится. Федя облокотился на стол рукою и заплакал. Да, Федя заплакал; он сказал: «Я у тебя последнее украл, унес и проиграл». Я стала его утешать, но он все плакал. Как мне было за него больно, это ужасно, как он мучается. Федя сказал, что получил за серьги 120 франков…».[92]
Но разве же всё это не образец муки проступка и наслаждения раскаяния?
«Мы долго и грустно разговаривали…»
Итак, Достоевский без позволения Анны Григорьевны проиграл её заложенные серьги и назвал свой поступок кражей. Кстати, не потому ли Исаева ругала его «бесчестным», что знала о каких-то схожих ситуациях? Но если Сниткина не поощряла самобичевания мужа («у нас всё должно быть хорошо!»), хотя, возможно, и соглашаясь с его резкой, но верной самооценкой, то Мария Дмитриевна подобные «шалости» вряд ли прощала.
Так что же происходило в двойственной натуре Ф.М., постоянно терзаемого вечной борьбой добра и зла в самом себе? Ведь проматывал дорогие сердцу жены безделушки не великий писатель, а всё тот же гнездившийся в его подсознании подспудный бес, увязавшийся за ним со времен каторги.
С другой стороны, «запредельности» в отношениях со Сниткиной и Исаевой, постоянные удары судьбы, острые ощущения, до которых так охоч Достоевский еще с поры, когда ему долголетне приходилось вынужденно общаться с отбросами общества, – ведь они-то и были мощным стимулом его творчества. Так, гибель Исаевой а, точнее, увеселительные поездки Ф.М. в Европу во время её угасания, привели к созданию «Игрока». А уже при появлении А.Г. в его жизни рулеточные соблазны, ввергавшие семью в безысходное безденежье, ведь тоже подвигают его взяться за перо – надо зарабатывать на существование литературным трудом, чтобы залатать бреши, вызванные в семейном бюджете игорными страстями. Но сперва он всё же обращается за помощью к Краевскому: «Сначала он хотел обратиться к Краевскому и просить у него денег, обещая выслать роман в 10 листов к январю. Но мне казалось, что это просто невозможно. Это слишком много работы, тем более, что ему не справиться с романом для Каткова. Мы долго и грустно разговаривали. Мне было тяжело на Федю смотреть. Да и с ним было тяжело; без него я могу хоть плакать, но при нем у меня совершенно нет слез: я плакать не могу, а это слишком тяжело…».[93]
Поистине, у этой благополучной петербургской девицы, ставшей женой великого писателя и великого страдальца, постоянно пытавшегося отбиться от подспудного беса, был железный характер. Куда было до неё импульсивной и романтической Марии Дмитриевне…
«Говорил мне, что любит меня бесконечно…»
Таким образом, им же самим спровоцированные несчастья заставляют Достоевского приступить к сочинительству. Творчество оказывается как бы вторичным и явно рассматривается им лишь как возможность поправить материальное положение. Стимул – нищета, а ее причина – некая неадекватность поведения, неумение гасить вспышки внезапно обострившегося желания во что бы то ни стало разбогатеть.
Но, может, не просто разбогатеть – а пройтись по тонкой кромочке меж страданием и наслаждением, отведать риска? Душевный дискомфорт, порожденный непреодолимой страстью мужа, для Сниткиной отчасти скрашивается способностью Ф.М. находить для неё милые утешительные слова. Она выслушивает их и в тот день, когда ее серьги проиграны на рулетке: «Федя, прощаясь, говорил мне, что любит меня бесконечно, что если б сказали, что ему отрубят за меня голову, то он сейчас бы позволил, – так он меня сильно любит, что он никогда не забудет моего доброго отношения в эти минуты. Как-то вечером Федя мне сказал: «Как мне тебя не любить, ведь вас теперь двое; я очень люблю тебя, а нашего ребенка заранее обожаю».[94]
Кружевная мантилья
Но Сниткиной вовсе не нужна такая жертва – отрубленная голова Достоевского. Ей нужно всего-навсего, чтобы он не предавался игорной страсти, не проматывал деньги и не закладывал последние дорогие ей вещи. Между тем, на следующий день Ф.М. – опять в казино. Неприглядность поступка вуалируется потоком слов о любви и преданности. Достоевский вымолил прощение (сладость раскаяния) и грешит сызнова, начиная жизнь как бы с чистого листа (не согрешишь – не покаешься, не будет мук совести, не будет и просветления прощения).
Рулетка – как наркотик. Психическая зависимость его такова, что если бы ему предложили заложить под проценты собственную жену – покощунствуем! – в апогее страсти – согласился бы! Ведь оправдательный аргумент наготове: хотел как лучше, клянусь «отрубленной головой»!
Итак, опыт былых грехов ничему не учит. Даже кончина Исаевой, ускоренная в пору его безудержного стремления к развлечениям, не вызывает в нем аверсии к игре – а что по сравнению с трагическим уходом первой жены мелкие неприятности Сниткиной! Отвращения к рулетке как не бывало, и вскоре после сережек Анны Григорьевны он закладывает ее кружевную мантилью. Эта мантилья уже хорошо известна всем ростовщикам – столько раз она кочует то к ним, то выкупается обратно…
«Не играйте, иначе вы все проиграете…»
Не исключено, что Ф.М. и впрямь верил в свои исключительные шансы выиграть. Эпилепсия прогрессировала, болезни сопутствуют навязчивые мысли. Возможно, «подкарауливал» случай – в жизни Достоевского Его Величество Случай действительно играл удивительную роль! Сниткина, по молодости, тоже иногда надеется на чудо и даже пытается рулетку оправдать. Достаточно поклясться, что ради неё и собственной головы не жаль (вспомним пору Исаевой: без неё «или в Иртыш, или с ума сойду») – и вот Анна Григорьевна уже несет процентщику под залог заветную мантилью.
Не то было с Исаевой. Она не спешила выйти за Достоевского, терпеливо поджидая, когда тот получит повышение в чине. Несмотря на импульсивную и романтическую натуру – другое поколение, ведь при выходе из пансиона М.Д. ещё плясала «па де шаль»! – она не бросалась с головой в омут и на счастливую звезду не надеялась. Впрочем – была вымуштрована горьким жизненным опытом и обольстительным словам верила, но с оглядкой.
Но и Анна Григорьевна с годами мудреет, ей иногда удается удерживать Достоевского от новых безумств. В её естестве доминировал всегда рассудок. Очень скоро её жизненным девизом станет: «прежде всего благоразумие». Ведь даже в 1867-м, в самом начале замужества, с юношеским нетерпением ожидая выигрыша Ф.М. и отчаянно радуясь редким везениям, она, тем не менее, считает рулетку пороком: «Из вокзала он (Достоевский, – авт.) опять зашел к нашему доброму немцу… Немец сказал: «Не играйте, иначе вы все проиграете»… Вероятно, этот старичок тоже поплатился на рулетке и дал себе заклятье, несмотря на близость соблазна, никогда не решаться ставить ни одного талера, и твердо исполняет свое слово, а также и всех предостерегает от этого порока…».[95]
Потертая шубка
Итак, Анна Григорьевна называет азартную игру пороком. Но, конечно, никак не считает, что несколькими годами ранее он подтолкнул Достоевского совершить самый непростительный грех – ведь именно «рулеточные» обстоятельства привели к кончине Исаевой.
Предупреждения старичка-немца действия не возымели. На следующий день Ф.М. собирается заложить меховую шубку Сниткиной[96] и придумывает новую методику, как поскорее разбогатеть: оказывается, ставить в казино надо по-маленькой и после выигрыша сразу уходить: «Федя говорит, что он теперь будет довольствоваться 2-3 пятифранковыми монетами…, выиграет и уйдет непременно прочь, потому что иначе играть нельзя, иначе мы пропадем, что теперь следует нам несколько увеличить наши средства и тогда думать о лучшей игре…».[97]
«Увеличить средства» – это удачно заложить потертую шубку. Или выпросить несколько золотых у Гончарова – он, путешествуя по Германии, очень кстати подвернулся Достоевскому и, конечно, в помощи не отказал.[98]
«О, подлость, подлость, проклятие!...»
Достоевский понял: тактика выигрыша «мелкими порциями» более разумна, ставить много в один день опасно, можно проиграться в пух и прах, нужно подстраховаться – растянуть расходование средств до получения перевода из России. «Методика» корректируется лишь потому, что ожидаемые деньги запаздывают. Не оттого ли он, кстати, так ненавидит немцев, что их никак не удается обыграть в казино и, соответственно, настроен, как никогда, «почвеннически» – ведь соотечественники в тяжелой ситуации его поддерживают. Но во время игры, одержимый идеей поскорее и, главное, без особого труда, приумножить состояние, он забывает обо всем на свете. Сколько страниц исписано по поводу фатального «зеро»! Исаевой не хватает на лечение, Сниткина одевается – хуже некуда, но за игорным столом Ф.М. о них не думал – мысль парализована, сознание зациклено на магии чисел. «Федя говорит, – записывала по горячему А.Г., – что когда он пришел, то неудача была страшная: именно 4 раза сряду было zero, ну как же тут было ставить? Он думал, что ведь, наконец, zero перестанет выходить, а между тем оно так и выходит. Ну, разумеется, и проиграл. Мне было невыразимо тяжело; я просто вышла из себя и несколько раз говорила: «О, подлость, подлость, проклятие!». Действительно, было очень тяжело, обидно как-то, что мы до такой степени несчастны, что даже не имеем возможности выиграть хотя бы только на наши ежедневные нужды…».[99]
Коллектив авторов.
Все права на материалы данного сайта принадлежат авторам. При перепечатке ссылка на авторов обязательна.
