Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Глава шестая. ТОЛКОВАТЕЛИ
Страница 6 из 7
«Быть или не быть музею Достоевского в Кузнецке?»
И тут в очередной раз взыграли чиновные амбиции. Со страниц газет официальным лицам указывалось на недопустимое отношение к памятникам старины. И Дом Достоевского был не первым и не последним поводом для затянувшегося противоборства кучки «интеллектуалов», опирающихся на московские связи, с местными властями. (Сегодня, впрочем, «антигерои» этой некрасивой истории - в почёте, и получают награды «за большой вклад в культуру», точнее – за многолетнее и целенаправленное разрушение оной).
Между тем, конфликт вокруг Дома Достоевского всё обострялся. 18 апреля 1978 года в «Комсомольце Кузбасса» появляется статья «Быть или не быть музею Достоевского в Кузнецке?». Читаем:
«… Вновь было привлечено внимание общественности к «кузнецкому домику» и вновь прозвучала тревога за его сохранность.
В отличие от Семипалатинского дома-музея Ф.М. Достоевского, дом в Новокузнецке до недавних пор служил лишь скромной районной библиотекой, и ещё до недавних пор ему грозили многие неприятности. На протяжении последних лет судьба Домика Достоевского в Новокузнецке справедливо волновала общественность. И недавно, после предварительных переговоров с Московским литературным музеем и Московским музеем-квартирой Ф.М. Достоевского, в Министерство культуры РСФСР и в упомянутые музеи было направлено письмо, подписанное писателями, журналистами, художниками, преподавателями местных вузов с одной просьбой - содействовать сохранению ценного памятника и открытию в нём литературного музея имени Ф.М. Достоевского…
На письмо последовали оживлённые отклики. Главная инспекция по охране памятников, Союз писателей РСФСР, московские литературные музеи горячо заинтересовались «кузнецким домиком». Обращение кемеровского облисполкома в Министерство культуры РСФСР оказалось решающим. И вот то, что многим казалось хлопотной, а, главное, необоснованной идеей, - Достоевский пробыл в Кузнецке так недолго! – нашло поддержку многих центральных инстанций.
Для изучения возможности открыть в Новокузнецке литературный музей прибыли В.Н. Рыбалко, директор Ленинградского музея имени Достоевского, и заведующая сектором литературных музеев НИИ музееведения в Москве Е.Г. Ванслова. Предварительный вывод специалистов: в Кузбассе нет ни одного литературного музея, и особенно важно открыть в Кузнецком районе мемориальный музей Достоевского – филиал Новокузнецкого краеведческого музея. Предложив ряд подготовительных работ (создание научного совета, разработка методических планов) и напомнив о предстоящей дате 1981 года – столетия со дня смерти Ф.М. Достоевского, специалисты Москвы и Ленинграда ознакомились с весьма скудными материалами, которыми располагает городской краеведческий музей, и обещали поделиться своими сокровищами.
В Кузбассе побывал опытный специалист, архитектор А.С. Алтухов, который также высказал вполне конкретное мнение: наш край богат ценными памятниками старины, часть из них имеет республиканское значение… Итак, всё звучит обнадёживающе и внушает определённый оптимизм. Но до победы ещё очень и очень далеко. Осуществление всех этих планов будет зависеть от созвучности местных позиций с оценками авторитетных центральных инстанций, и потому путь к «виктории» куда сложнее, чем может показаться на первый взгляд. И опасения эти не напрасны.
Передо мною документ – «Приложение к решению Совета Министров РСФСР №624 от 4.12.1974 года» с перечислением 11 памятников республиканского значения в Кузбассе. Наряду с Домом Достоевского здесь указан и дом Обнорского в Кузнецке, который ещё в 1969 году был снесён и продолжал существовать в качестве «мёртвой души» в неверных или непроверенных списках, попавших на утверждение в Москву к 1974 году.
Как уже было сказано, 1981 год мировая общественность будет отмечать как год памяти Достоевского, а домик в Кузнецке стоит пока обшитый досками. Пример этот не единственный. Кузнецкая крепость, будучи внесённой в списки республиканского значения, ждёт не первый год решения своей участи. Могу привести ещё один документ – решение Новокузнецкого горисполкома о сооружении памятного обелиска к 350-летию Кузнецка, принятое в 1969 году. В этом году Кузнецку исполняется уже 360 лет, а обелиска, обещанного десять лет тому назад, всё нет…
Казалось бы, «кто старое помянет…»! Но ведь это «старое» живо и поныне: на состоявшемся недавно в Кемерове пленуме Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры наряду со многими взволнованными выступлениями… звучало и нервозное недоумение по поводу «моды на новокузнецкие памятники»…».[ 108 ]
«Музею быть!»
Названный публицистический материал вызвал отклики. Будущий директор Дома Достоевского М. Лычагин 16.05.1978г. в статье «Музею быть» сообщил, что в Новокузнецке полным ходом идёт подготовка к открытию и что даже собираются экспонаты. Власти как бы ставились перед фактом, и в прессе отнюдь не случайно поминалось, что соответствующее ходатайство кемеровского облисполкома «было решающим». Но сколько трудов стоило подвигнуть чиновников на сей шаг! Из заметки М. Лычагина: «… Сейчас домик Достоевского отремонтирован, но ещё не реставрирован. Для этой работы нужен специалист, и мы верим, что он приедет в Новокузнецк. Пока же мы собираем экспонаты конца XIX века, характеризующие эпоху, когда творил Достоевский. В середине июня собираемся открыть мемориальную комнату писателя. Личных вещей Фёдора Михайловича в Кузнецке, к сожалению, не обнаружено. Надеемся, что москвичи и ленинградцы поделятся с нами своими сокровищами, предварительный разговор на эту тему с ними уже был. Так что пора сказать раз и навсегда: «Конечно, быть музею Достоевского в Кузнецке!»…».[ 109 ]
Вскоре именно М. Лычагину поручат подготовить первоначальный интерьер музея. 12 мая 1979г. публикуется интервью с ним. Автор, уже упомянутый нами Л. Сербин, в небольшой преамбуле разъясняет, что в доме Достоевского до 1925 и начиная с 1962гг. существовала библиотека, «а весной 1978 года, после письмо группы жителей Кемеровской области в Министерство культуры РСФСР было принято решение о создании мемориального музея Ф.М. Достоевского…».
Создание музея – дело многотрудное. Соответствующей вещественной ауры в залах пока нет. Хотя наличествует самый главный «экспонат» - стены дома. До открытия – два года. Срок далеко не достаточный, чтобы «из ничего» сделать экспозицию. Полноценной она, конечно же, не могла быть. Но М. Лычагин настроен оптимистично: «Есть специальное уведомление о том, что усадьба, где бывал Ф.М. Достоевский, и народный дом переданы нашему музею и являются его филиалами. Новокузнецкий художник Иван Шмидт сейчас работает над проектом мемориального комплекса. А сотрудники Томской реставрационной мастерской после осмотра усадьбы и дома дали согласие вскоре начать здесь работы… Я уже однажды бывал в командировках в Москве и Ленинграде, познакомился с экспозицией музеев Достоевского и получил консультации специалистов. Были встречи и с сотрудниками Государственного литературного музея. Говорили заинтересованно, а главное – готовы помочь будущему дому Достоевского. Сейчас работаю над тематико-экспозиционным планом по мемориальному комплексу… Планируется к дому сделать просторную пристройку, чтобы в ней разместить экспозицию… Кроме тех фотодокументов и экспонатов, которые мы имели, в фонде музея есть уже литографии московского художника Леонида Ланна… Хорошие, по настоящему деловые контакты налажены у нас и с ленинградскими художниками. Графические работы одного из них, Владимира Верещагина, из серии «Петербург Достоевского», мы уже приобрели. Но, пожалуй, самой большой удачей для нас стало знакомство и сотрудничество с известным советским скульптором Сергеем Аслановым. Нас очень привлекла серия его скульптурных работ, посвященных Достоевскому. Теперь решается вопрос о их приобретении…».[ 110 ]
Восьмидесятые годы
Восьмидесятые годы по сравнению с 70-ми – еще шаг вперёд. Почти завершен выпуск Полного собрания сочинений Достоевского. Наиболее важны, в контексте нашей темы, тома с письмами. Они подробно прокомментированы (хотя встречаются некоторые неточности).
Выходят в свет «Материалы и исследования». На их страницах находим отголоски первого романа писателя – например, в статье П.В. Бекедина, посвященной пребыванию Ф.М. в Кузнецке (о ней мы уже писали подробно). Заслуживают особого внимания и выступления Т.И. Орнатской (т.5), касающиеся отдельных мест «Сибирской тетради», связанных с именем М.Д. и предваряемых словом «Eheu» (по латыни «увы», см. выше).
В тех же «Материалах» именно в 80-е обнаруживаем текст доселе неизвестного послания А.Н. Майкова А.И. Майковой от 27 января 1864г., из которого узнаем о болезненном состоянии Исаевой незадолго до смерти (публикация исследователя И.Г. Ямпольского): «… Марья Дмитриевна ужасно как еще сделалась с виду-то хуже: жёлтая, кости да кожа, просто смерть на лице. Очень, очень мне обрадовалась, о тебе спрашивала, но кашель обуздывает её болтливость. Фёдор Михайлович всё её тешит разными вздориками, портмонейчиками, шкатулочками и т.п., и она, по-видимому, им очень довольна. Картину вообще они представляют грустную: она в чахотке, а с ним припадки падучей».[ 111 ]
Обмен «вздориками»
Позволим себе отступление: очевидно, Исаева любила всякие изящные безделки. И тут как не вспомнить «шкатулочку с перламутром и маленьким ключиком» из «Вечного мужа», в которой содержались «обличительные письма», кои в случае коллизии Исаева-Достоевский-Вергунов вполне могли быть равнозначны признанию… «Портмонейчики» очень даже могли быть по вкусу обоим данникам былого «грозного чувства». Не зря же Анна Григорьевна упоминает о «трехрублёвом портмоне», которое купила Достоевскому в день рождения, ссылаясь на то, что не отставать же ей, дескать, от Марии Дмитриевны – она всегда в этот день преподносила маленький подарок. И, кто знает, быть может, обмен «вздориками» вошёл в традицию ещё со времён столь короткой счастливой поры сочинителя Достоевского с его избранницей, М.Д. Исаевой.
Но – насколько именно «короткой», и – счастливой ли? В.А. Туниманов, например, в 80-е гг. называет роман с Исаевой «бесконечным» и «тяжелым»: «Что же касается личной жизни – в самом разгаре бесконечный тяжёлый роман с Марией Дмитриевной Исаевой». Это написано применительно к 1856г., однако означенная характеристика явно распространяется исследователем на гораздо более длительную перспективу. Как же – «бесконечный», если в то время Достоевский знаком с Исаевой только два года?[ 112 ]
«В уезде далёком и зверском...»
В 80-е годы многие исследователи по-прежнему находятся под влиянием версий Л.П. Гроссмана. Во всяком случае, именно такое чувство возникает после ознакомления с книжкой С.В. Белова «Роман Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание», адресованной учителям и вышедшей в 1985г. вторым изданием. Читаем: «… Л.П. Гроссман считает, что в известном смысле прототипом Мармеладова был и первый муж Марии Дмитриевны Исаевой (1825-1864) (первой жены Достоевского), Александр Иванович Исаев (? – 1855), мелкий сибирский чиновник, страдавший жестоким запоем… По свидетельству А.Г. Достоевской, в образе Катерины Ивановны нашли отражение многие черты Марии Дмитриевны Исаевой, первой жены Достоевского, умершей рано, как и героиня романа, от чахотки. Л.П. Гроссман считает, что в «Преступлении и наказании» «дан внешний портрет супруги Мармеладова, очевидно, списанный с покойной жены писателя в период её медленной агонии»…».
С.В. Белов, вслед за вполне аргументированной гипотезой Г.В. Коган (см. комментарии к Полному собранию Сочинений), обнаруживает в «Преступлении и наказании» как бы «копийность» трагического положения Исаевой в период ее пребывания в Кузнецке. Внимание автора привлекла следующая фраза: «И осталась она… в уезде далёком и зверском, где и я тогда находился, и осталась в такой нищете безнадёжной…». С.В. Белов полагает, что в приведенной цитате отражены «обстоятельства, сходные с эпизодами биографии М.Д. Исаевой и Достоевского. После смерти первого мужа М.Д. Исаева осталась «заброшенная на край света», «без куска хлеба», «одна с малолетним сыном, в отдалённом захолустье Сибири, без призора и без помощи» (из писем Достоевского из Семипалатинска к М.М. Достоевскому…)».
Однако ссылок на комментарий Г.В. Коган С.В. Белов почему-то не приводит.[ 113 ]
П. Бекедин
П.В. Бекедин в 1987г. в «Материалах и исследованиях» занят разбором известного сюжета – размышлениями Достоевского у гроба Исаевой. Он «подлавливает» литератора В.А. Туниманова, исказившего дату автографов Достоевского. Однако в целом автор солидарен с выводами Туниманова, который ещё в середине 60-х занимался сравниванием текста «Кроткой» с записями Ф.М., навеянными кончиной супруги. П. Бекедин: «Известно, что Достоевский испытывал неизъяснимое чувство вины перед своей первой женой, причём это наблюдалось и во время её болезни, и сразу после её кончины, и много лет спустя. В спектре переживаний художника были грани, которые чуть ли не в чистом виде перешли в его сочинения. Кое-что из духовного опыта Достоевского преломилось и в повести «Кроткая». Запись, сделанная им на второй день после смерти Марьи Дмитриевны Исаевой (Достоевской), может служить в какой-то мере параллелью к произведению, которое будет создано через двенадцать лет: точки соприкосновения обнаруживаются и в общей атмосфере, и в некоторых деталях, и в характере нравственно-философских выводов. Не исключено, что Достоевский, осматривая осенью 1876г. «старый материал сюжетов повестей»… и готовясь к написанию «Кроткой», перечитал и автобиографическую запись от 16 апреля 1864г., найдя в ней то, что потребуется ему при обрисовке внутреннего состояния «мужа, у которого лежит на столе жена»… Личная трагедия, вызвавшая в душе Достоевского целый комплекс противоречивых чувств (отчаяние, ужас одиночества, безысходность и т.п.), заставила его по иному взглянуть на вещи… Сложность, запутанность семейной жизни, скорбь, пустота, надломленность, отчуждённость, вызванные смертью…, власть воспоминаний, жестокая игра случайностей, странные отношения с супругой, любовь-несчастье – все эти мотивы (хотя и в специфической форме и в особом психологическом наполнении) дадут о себе знать и в повести «Кроткая»…».[ 114 ]
Ю. Карякин
Записи у гроба Исаевой впечатлили также Ю. Карякина, автора книги «Достоевский и канун XXI века” (1989). Он считает, что в апреле 1864г. Достоевский встретился, немного-немало, - со своей «нравственной смертью». И статья П.В. Бекедина, и исследование Ю. Карякина трактуют источник в возвышенном и даже патетическом духе. Ю. Карякин пишет чуть ли не о нравственном подвиге Достоевского, рискнувшего на своеобразное саморазоблачение – признание в невозможности такой любви к ближнему, какая пересиливала бы любовь к самому себе. Однако вне поля зрения остаётся иное: а окупал ли этот «нравственный подвиг» поблажки собственному Я, на которые подталкивал Достоевского все тот же подспудный бес? В любом случае, постоянное подчёркивание величия Достоевского как психолога, философа, человека, моралиста, в контексте многих двусмысленных поступков по отношению к М.Д. именно накануне ее кончины, выглядит передержкой. Впрочем, хорошо уже то, что тема «Исаева и Достоевский» поднята до осмысления важнейшего философского вопроса, размышлений о жизни и смерти. Ю. Карякин: «Жена, умирающая в чахотке, остаётся в России, разводится с ней он не хочет. Суслова настаивает на этом. Он - наотрез отказывается: «Она же умирает…»… 15 апреля 1864 года в Москве умирает жена Достоевского – Мария Дмитриевна. И он делает в этот момент такое исповедальное признание, откровеннее которого даже у него трудно, да, пожалуй, и невозможно найти: «16 апреля. Маша лежит на столе. Увижусь ли с Машей? Возлюбить человека, как самого себя, по заповеди Христовой, - невозможно. Закон личности на Земле связывает. Я препятствует…»… Это и была встреча со своей нравственной смертью (нечто подобное случалось и прежде – в письме от 22 декабря 1849-го есть об этом, и позже, но в такой степени – никогда). И она оказалась ничуть не легче той, первой… Он уничтожает прекраснодушный самообман: будто «само собой разумеется», что всякий человек уж изначально и неуклонно любит всё человечество больше себя. «Близких», не «дальних», оказывается, полюбить на деле – труднее всего…».[ 115 ]
Таким образом, Ю. Карякин сравнивает состояние Достоевского в последние дни Исаевой с пребыванием на Семёновском плацу в ожидании казни. И всё это – на основании одной-единственной записи? Но почему же не обратиться к письмам Достоевского той поры? Ведь в них – о себе самом, о своих недугах, о деньгах, о Сусловой – причём перечисленное заботит его едва ли не перворядно, и невольно приходишь к выводу, что с «умиранием» М.Д. он уже давно свыкся.
«Мука видна, мука за Машу, за себя», - заключает Ю. Карякин. А, может быть, не мука? Может – облегчение, как это ни кощунственно? Наконец, развяжется пыточный узел любви-страдания. И – своеобразная апологетика этой радости: найдено осмысление многим своим поступкам. Но если ближнего нельзя возлюбить больше, чем себя самого, то все случаи, когда могучее Я Достоевского брало верх над сломленной Исаевой – не нарушение «заповеди Христовой», а просто таков закон жизни, таковы правила «закона личности»…
В. Гришаев
80-е годы – время, когда московские и ленинградские культурные центры, занимающиеся творчеством Достоевского, как никогда, налаживают связи с Сибирью, в том числе и с Кузбассом. В нашем распоряжении – письма известных достоевсковедов Г. Коган и Т. Орнатской, адресованные одному из авторов этой книги. Кстати, именно Т. Орнатской подготовлены комментарии к изданию «Ф.М. Достоевский: Моя тетрадка каторжная» (1985), дополняющие уже упомянутые выше сведения о загадочном слове «Eheu» из «Сибирской тетради». В частности, она сообщала: «Все одиннадцать биографических записей в Тетради (помеченные этим латинским «символом», - авт.) имели чрезвычайное значение для Достоевского. Это был зашифрованный дневник чувств писателя: перечень дат имел самое прямое отношение к Марии Дмитриевне Исаевой, будущей жене Достоевского. За грустной пометой eheu – «увы» таились эмоциональные бури, горести и надежды ссыльного Достоевского».[ 116 ]
В «Материалы и исследования» по Достоевскому прорывается публикация сибиряка – барнаульца В.Ф. Гришаева (1986). Статья называлась «К пребыванию Достоевского на Алтае». И хоть о первом браке писателя в ней не сказано почти ничего, тем не менее, для нас она представляет определенный интерес: так, В. Гришаев считает неверными свидетельства Семёнова-Тян-Шанского, что Достоевский будто бы «по дороге в Кузнецк прожил у него недели две в приготовлениях к свадьбе и на обратном пути ещё две недели, итого – месяц», и противопоставляет сим «фактам» те письма Ф.М., в которых обозначены сроки поездок. Впрочем, о несоответствии в датах знали и предыдущие поколения исследователей, но никто, в том числе и В. Гришаев, не допускали возможности, что неточен (причём намеренно неточен!) сам Достоевский, а не Семёнов-Тян-Шанский…[ 117 ]
М. Громыко
Достаточно сенсационно в 80-е гг. выглядела книжка новосибирской исследовательницы М.М. Громыко «Сибирские знакомые и друзья Ф.М. Достоевского». В ней находим убедительные параллели между Зосимой из «Братьев Карамазовых» и знаменитым старцем Зосимой (Верховским) – он провел в отшельничестве под Кузнецком четверть века. М. Громыко отмечала, что версия о сходстве героя романа и прообраза отражалась в работах Р. Плетнёва (1933), Л. Гроссмана (1935) и М. Альтмана. Биография Зосимы ныне хорошо изучена. К подмеченным М. Громыко «схожестям» мы в (1996) прибавили некоторые дополнительные сведения, и посвятили им отдельную главу.
О том, как именно Достоевский узнал о Зосиме, существовало несколько гипотез. Р. Плетнёв (на что М. Громыко обращает особое внимание) «высказал предположение о том, что Достоевский слышал о Зосиме Верховском уже в Сибири», но «Плетнёв связывал эту возможность с жизнью Достоевского в Кузнецке, так как Зосима жил в лесу недалеко от этого города». С Р. Плетнёвым М. Громыко категорически не согласна, потому что «кратковременность пребывания писателя в Кузнецке, где его помыслы были заняты свадьбой с Марией Дмитриевной Исаевой, ставит под сомнение такое предположение». М. Громыко поэтому заключает, что о Зосиме Федору Михайловичу, скорее всего, поведал сибирский краевед Н.А. Абрамов, «который при Достоевском жил сначала в Омске, потом – в Семипалатинске».
Однако М. Громыко в 1985г., вероятно, ещё неизвестны документы, опубликованные нами позже. Дело в том, что отец автора «Кузнецкой летописи», «учинённой» в 1867г., Ивана Семёновича Конюхова, восемь лет - рядом с Зосимой, в монашеских кельях, в глухой тайге, под Кузнецком. И.С. Конюхов тоже виделся с Зосимой и его кузнецкое бытование описывает весьма подробно. История Петра Мичурина (его М. Громыко возводит в прототипы Алёши Карамазова), в изложении Конюхова – настоящая сага о подвиге души. Очевидно, население Кузнецка, где Достоевский венчался, считало житие Зосимы фактом эпическим. И если М. Громыко полагает, что кратковременность трех побывок в Кузнецке делает местные источники информирования для Достоевского маловероятными, то ведь нельзя же не учесть, что Исаева обитала там целых два года, и она могла, конечно, о Зосиме мужу рассказать. Тем более, городок - в четыре раза меньше Семипалатинска, походил на деревню, и Исаева, конечно, встречалась с Конюховым-сыном, – он приметный общественный человек уездного масштаба, посещает с ней одну церковь, и принят в лучших домах. Да и венчавшему Достоевского священнику Тюменцеву (они вместе коротали долгие вечера за чаем, кофе и «русской»), несомненно, имя Зосимы знакомо и, возможно, от того же Конюхова. С Тюменцевым же у Достоевского – переписка (увы, не сохранившаяся)...[ 118 ]
Л. Никонова
В 80-е гг. в Кузбассе выходит немало публикаций о Достоевском (всплеск интереса стимулирован открытием музея его имени), но иные носят чисто просветительский характер, ничего существенного к изучению темы не прибавляя. Выделяются разыскания поэтессы Л. Никоновой. Одна из них – в журнале «Огни Кузбасса» (1988). Некоторые её высказывания, несмотря на общую правильность в изложении линии «кузнецкого венца», не совсем точны. Так, Л. Никонова сообщала, что мемориальная плита на могилу Исаева водружена в феврале 1857г. Очевидно, автор не вовсе верно истолковал свидетельства, зафиксированные в статье Валентина Булгакова. Булгаков не писал о конкретной дате установки надгробия и вообще причастность Достоевского к сему факту выдавал не за данность, а как предположение. Неосторожно обозначены и сроки пребывания Достоевского в Кузнецке: 22 дня, которые в сумме составляют три поездки в Кузнецк. Между тем, в произведённом подсчёте легко усомниться – это до сих пор не прояснённый до конца вопрос. И – ещё одно уточнение: Л. Никонова полагает, что дому Достоевского в 1988г. исполняется 134 года. Получается, что он построен в 1854г., но источники такой информации остаются туманными (никаких ссылок на документ не приводится).
Из наиболее удачных версий, введенных в оборот Л. Никоновой – что Достоевский мог быть наслышан о Зосиме Тобольском (возможном прототипе героя «Братьев Карамазовых») от священника Тюменцева, с коим сошелся очень близко. Названная гипотеза «подтачивает» позиции М. Громыко, утверждавшей в упомянутой выше книге, что в Кузнецке Достоевский вряд ли что-либо узнал о Зосиме.[ 119 ]
Кузнецкий музей
В том же альманахе «Огни Кузбасса» в 1980г. появляется очерк «Счастливые и грозные дни Достоевского». Вводится в исследовательский оборот письмо старожила П.Г. Зенкова - оно отчасти подтверждает то, о чём писала в своей книге дочь Достоевского Любовь Фёдоровна, т.е. что Вергунов на самом деле сопровождал Исаеву до Твери: «… В 30-х годах в Новокузнецкий краеведческий музей поступает письмо учителя Порфирия Гавриловича Зенкова. Тесно связанный со старожилами Кузнецка, Зенков слышал много интересных подробностей о кузнецких днях Достоевского от Николая Алексеевича Попова, который проживал в Кузнецке с 1887 года. Попов был дружен с Дмитриевым-Соловьёвым, хозяином домика, где два года жила Исаева, и Дмитриев оказался невольным свидетелем сложной коллизии Достоевский-Исаева-Вергунов. Судя по подписи Дмитриева же на «Обыске брачном №17», как поручителя по невесте, был он не вовсе посторонним человеком для Марии Дмитриевны. С его слов и стало известно Попову, а от него Зенкову, что Вергунов последовал за Марией Дмитриевной в Тверь и далее, «и даже брал у неё деньги!». Значит, такой эпизод вовсе не придуман Л.Ф. Достоевской?».[ 120 ]
Далее автор вносит предложения по совершенствованию экспозиции новокузнецкого Дома Достоевского. Особенного значения музею ещё не придают. В ходу был модный аргумент: с Кузнецком связан хоть и важный, но всё же – лишь эпизод биографии Ф.М., укладывающийся в пресловутые «22 дня». Приведена контраргументация этого довода:
«… Весной 1977 года в Новокузнецке был паводок. Мне сообщили, что домик Достоевского был залит водой выше крыши, в нём погибли ценные издания и документы и что вывод напрашивается лишь один – «всем миром построить новый дом Достоевского, раз уж, как говорится, вмешались стихии». Кого бы такое известие не взволновало? Вспоминаю, что 20 мая 1965 года в «Литературной газете» было опубликовано письмо за подписью видных литераторов страны, напоминающее о необходимости сохранить единственные два памятных места сибирской ссылки Достоевского - семипалатинский и кузнецкие дома, - и что среди подписей была фамилия Галины Владимировны Коган, директора Музея-квартиры Достоевского в Москве. Обращаюсь в этот музей и встречаю полную готовность оказать всемерную помощь затопленному домику. От самой Г.В. Коган узнаю, что интерес именно к старокузнецкому домику – как к обители «грозного чувства» великого писателя – растёт повсеместно и с каждым днём…
Скажете: в Кузнецке Достоевский бывал так недолго! Но разве количеством времени, а не интенсивностью переживаний измеряются события в жизни человека? В течение почти двухлетнего пребывания Исаевой в Кузнецке настроение и вдохновенность Достоевского зависели от вестей, поступающих от неё, - разве не жил он в ту пору душой и мыслью в этом городе? Разве не от Кузнецка шли в те поры счастье и горе писателя?...
Читатель, конечно, догадался, что настоящая статья, нарочито отстаивающая, казалось бы, вполне очевидную значимость Исаевой в жизни Достоевского, является некоторым образом ответом на непонимание весомости «грозного чувства» великого писателя. От такого непонимания не нависла бы угроза над кузнецким домиком. Сгорел же ненароком, полыхая подозрительно жарким пламенем в дождливую осеннюю ночь, не менее важный памятник Кузнецка – старый Народный Дом. И тем более так недавно спилена чуть не полтора века прожившая «лиственница Достоевского», лишь потому, что ветви её мешали стреле башенного крана…
Скажете: неоправданная тревога? Ведь принято решение Министерства культуры РСФСР об открытии музея имени Ф.М. Достоевского в Кузнецке в 1981 году к 100-летию со дня кончины писателя. Но решение – не свершение. Разве не было принято решение об открытии отдела социалистического периода Новокузнецкого краеведческого музея в погибшем теперь Народном Доме?
Преувеличена ли тревога и не правомочно ли настойчивое желание автора ещё и ещё раз привлечь внимание читателя к значимости кузнецкого домика, коль намеченный в нём музей по сей день не имеет не то что научного совета, но даже конкретного названия (название – значит, направление!), а к общему удовлетворению числится в планах просто литературно-мемориальным музеем (как будто музей, посвященный памяти писателя, может быть не литературным или не мемориальным!)?...
Разве можно представить себе в кузнецком домике стандартную экспозицию с «псевдонатуральным» столом Достоевского, коли в этом доме он никогда ничего не писал? В этом доме лишь зарождались будущие творения, зачатые в смятениях и восторге. Ибо здесь писатель познал горечь сомнений. И здесь же был счастлив. И разве не была в ту пору хозяйкой и горя и счастья Достоевского незаурядная женщина Мария Дмитриевна Исаева, жившая в этом доме? Разве не её портрет во весь рост должен бы встречать у входа посетителей будущего музея? Разве нельзя представить этот своеобразный музей как обитель тех персонажей и тех произведений писателя, в которых нарочито отразился «кузнецкий праздник» со всеми упомянутыми коллизиями? Разве стандартные витрины с фотокопиями - свидетельствами «петрашевства» Достоевского, которые можно встретить в любом школьном музее любого города, а не они, эти персонажи, детища «грозного чувства», должны населять маленький дом, который влёк к себе в течение ста лет краеведов, исследователей, писателей и художников?
Не могу представить этот музей без своего, особого лица, без «февральский чтений» Достоевского. Без театрализованных вечеров, концертов, просмотров кинопостановок по романам писателя, ежегодно в феврале, который мог бы стать юбилейным «месяцем Кузнецка». Я думаю, что в создании этого музея, не тревожась о ведомственных границах, должны участвовать все, кто сколько-нибудь причастны к культуре Кузбасса. Я думаю, что, не опасаясь нарушить административную иерархию, каждый житель Кузбасса, которого заботит культура родного края, вправе спросить у Новокузнецкого музея, у общества по охране памятников, у управления культуры облисполкома: достаточно ли рачительно используется памятник республиканского значения – кузнецкий дом Достоевского. Тогда, кто знает, сколько новых страниц будет вписано в обширную литературу, посвященную творчеству писателя. Ф.М. и М.Д. Достоевские ждут своего дома. Хочется верить, что это будет дом, достойный «грозного чувства»…».[ 121 ]
«Остались в памяти края»
В 1984 г. в Кемерово издана книга . Самый большой очерк в ней . Только что открытому новокузнецкому мемориалу великого писателя требовалось «идеологическое» подспорье, - оно появилось. Автором поднимается на щит термин «кузнецкий период Достоевского». Им оперирует уже в 70-е годы Л. Сербин, но подобное «клише» оказалось как нельзя более уместным в 80-е. В ходу были штампы. Для того, чтобы разбить одни – надо «внедрить» другие. Для музея же, который только-только начал существовать, причем первые десять лет – как филиал городского, каждый новый очерк о «кузнецком венце», самостоятельный статус (а его ещё надо добиться!) и специальная «кузнецкая» терминология - ко времени. «Кузнецкая» проблематика вычленяется из общего потока литературы о Достоевском в Сибири.
- попытка проследить параллели между жизнью и творчеством Достоевского в его «кузнецком узле». В обиход пущено несколько версий. Поначалу это вызывало глухое раздражение, - впрочем, вполне понятное в провинции. Но ведь без гипотез исследовательский поиск – мёртв. Они – его составная часть, и его стимул. Главное – не выдавать их за действительность, и чётко обозначать «сугубо предположительный» характер написанного. В литературоведении аналогии между героями и их прототипами особенно зыбки, но если они аргументированы, то вполне оправданно входят в научный оборот, и только на местном уровне приходилось терпеливо доказывать, что речь не идет о фантазиях искушенного беллетриста…[]
Ю. Некрич
Новокузнецкий музей Достоевского, что изначально должен ориентировать посетителей и исследователей именно на изучение и пропаганду «кузнецкого венца», в 80-е годы со своей задачей явно не справлялся, и, возможно, в том виде, в котором существовал, не стоил баталий, развернувшихся в 70-е вокруг грядущего открытия. В газетах нарочито отмечалось, что среди его «первых гостей» были секретари Новокузнецкого горкома партии Н.С. Ермаков и Э.Ф. Тарасова. Фонды насчитывали всего около тысячи экспонатов. Ю.Некрич (1980) сообщала: «Кузнецкий период – один из важнейших в творчестве Достоевского… Музей открыт, это заслуга всех сотрудников новокузнецкого краеведческого и в первую очередь М.М. Лычагина, Е.М. Сущенко, П.Ф. Киселева…». Об усилиях москвичей, и в первую очередь Г.В. Коган, - без нее музея просто бы не было! - корреспондент умолчала…[ 123 ]
Невдолге местных художников в партийном и ином порядке стали привлекать к отображению темы «Достоевский» в их творениях. Наибольших успехов достигли, конечно, «непрофессионалы», т.е. не имевшие членских билетов, и писавшие не на заказ, а по зову души. Об одном из них – ныне почившем Германе Захарове, авторе подлинно значительного полотна «Кузнецкий венец», подробно рассказано в книжке » (1987) - о нем тепло отзывался московский кинодеятель Михаил Ульянов.[]
В. Откидач
О «кузнецкой» иконографии читаем в статье искусствоведа В. Откидач «О Достоевском с кистью и резцом» (1981):
«Одной из первой попыток обращения к образу Фёдора Михайловича Достоевского у нас в городе является работа художника А. Елфимова над скульптурным портретом писателя, в котором, правда, образ Достоевского не лишён односторонности и некоторой экзальтации… Этим же художником выполнен небольшой по размеру живописный портрет Марии Дмитриевны Исаевой… Кроме того, у художника есть несколько эскизов и картин, посвященных разным событиям жизни Ф.М. Достоевского… Над образом Ф.М. Достоевского работает и скульптор А. Брагин. У него в мастерской находится портрет писателя, выполненный в гипсе. Художник продолжает работу над портретом, думает выполнить скульптуру в дереве… Внешняя сдержанность писателя при скрытом напряжении внутренней эмоциональной жизни как бы подтверждается контрастом необработанной стихии материала, из которого возникает четко моделированное лицо и голова… Наиболее значительной работой… является «Проект генерального решения музейной зоны Новокузнецка», выполненный новокузнецкими художниками Н. Статных и И.Шмидтом в 1977 году. Художники в этом проекте предлагали отметить памятником-символом место, где находилась в прошлом церковь Одигитрии божьей матери… Одигитриевская церковь стояла до 1918 года на нынешней Советской площади… До 1980 года был ещё цел единственный «живой свидетель» венчания Достоевского с Исаевой – это лиственница, стоявшая некогда во дворе церкви. В проекте художники предлагали рядом с лиственницей поставить ажурный силуэт церкви из металлических стержней, который символизировал бы память о событии прошлого… Но осенью прошлого года лиственницы не стало. Она была срублена, поскольку рядом прокладывалась дорога. Сиюминутная нужда дорожного управления оказалась дороже всяких реликвий – пример, к сожалению, не единственный. Есть ещё одна работа…, - это картина новокузнецкой художницы П. Ковтун-Статных «Венчание Ф. Достоевского», недавно картина приобретена новокузнецким краеведческим музеем».[ 125 ]
Вопиющая неточность: Одигитриевская церковь стояла «на нынешней Советской площади» не до 1918г., а до конца 1920-х, после чего ее снесли (в декабре 1919г. - разграблена, осквернена и подожжена красными партизанами). Но в целом автор верно отражал современные реалии: художники вдохновились Достоевским – возможно, лелея надежду, что небогатый на экспонаты только что открытый музей выделит на закуп картин субсидии. Что экспозиция и фонды чрезвычайно бедны, с горечью констатировала журналист А. Трухина: «… При всём уважении к новокузнецкому краеведческому музею, - писала А. Трухина, - филиалом которого является дом-музей Достоевского, надо сказать, что экспозиция дома-музея бедна. В основном это несколько витрин с произведениями изобразительного искусства, рисованными портретами Ф.М. Достоевского и М.Д. Исаевой».[ 126 ]
Восьмидесятые годы – удивительное время. Обустраивается интерьер Дома Достоевского, обнаружено много новых архивных источников. Сибирское окружение Достоевского становится более «читаемым». Встречаются, конечно, неосторожные утверждения. Новокузнецкая газета оповещала, например, что Достоевский «безусловно» был знаком со штатным смотрителем училищ Николаем Ананьиным через Вергунова (инициалы коего почему-то искажаются). Тогда как Ананьин в 1856-1857гг. обитает в Томске и встретиться в Кузнецке с Достоевским никак не мог.[ 127 ]
В другой статье (1988) сообщалось, что «Достоевский жил в Кузнецке около 40 дней, затем уехал с женой в Петербург». Иными словами, получалось, что после венчания писатель отправился прямиком в столицу - его семипалатинское и тверское бытование как бы перечеркивалось.[ 128 ]
Коллектив авторов.
Все права на материалы данного сайта принадлежат авторам. При перепечатке ссылка на авторов обязательна.
