Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск восьмой
В мире сказок
Сказка – это когда женился на лягушке, а она оказалась царевной. А быль – это когда наоборот.
Фаина Раневская
СКАЗКА В ПРАЖАНРОВОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ РОМАНА-ЖИТИЯ С. ВАСИЛЕНКО «ДУРОЧКА»
Роман традиционно определяется как крупная форма эпического рода литературы, которая в усложненной сюжетно-композиционной рамке оказывается способна раскрыть историю человеческой судьбы на протяжении длительного периода времени. Архитекстуальный анализ современного романа выявляет исторические перспективы становления феномена жанровой модальности романной формы.
В
сложном процессе образования синтетической природы русского классического
романа несомненное значение имела богатая агиографическая традиция. В
архитекстуальном основании жанровой модели романа обнаруживается древнерусский
житийный канон, рассредоточенно представленный определённым набором наиболее
устойчивых элементов. Антропоцентричность агиографического прославления и
сложившийся набор художественных средств постижения образа человека в житии
становится основой для последующего развития романного повествования.
Однако в эпических жанрах
(средневековых и новейших) также обнаруживается исток словесного творчества
ранних исторических эпох – национальная сказка, проступающая в художественной
ткани произведения сквозь сюжет, систему героев и черты пространства как
глубинный пласт, схема, подтекст. Устная словесность – основа формирования
литературного творчества. По замечанию И.П. Еремина, некоторые древнерусские
жития (например, агиографическое сочинение Е. Еразма о Петре и Февронии
Муромских) вступали во взаимодействие с фольклором, в частности, со сказкой
[1]. Таким образом, в отечественной литературе роман становится продуктом
взаимодействия жития с жанрами фольклорной прозы. Выяснение протожанровой
функциональности сказки – перспективная задача в области постижения
исторической поэтики жития, что позволит выстроить теоретическую модель
генезиса жанра романа.
Семиотический подход к жанрам,
разрабатывающийся в отечественном литературоведении, при характеристике
жанрового своеобразия произведения предполагает особое внимание уделять его
опознавательным знакам. Эксперименты писателей-новаторов с древнерусской
жанровой традицией оказываются неожиданными для современного читателя и заметно
выделяются на уровне внешне-композиционного оформления текста, активизирующего
творческое восприятие произведения адресатом.
Знаковые для современной
социокультурной реальности сочинения отечественных писателей демонстративно
обнажают жанровую платформу произведения, намечая литературные связи с
писательской практикой других эпох, выражают творческую попытку «водворения в
национально-социальную среду утерянной мифологии бытия» [2]. Так, произведению
«Дурочка» его автор С. Василенко приписывает «жанрово-метафорический»
подзаголовок «роман-житие», который углубляет смысловую перспективу текста.
Произведение является интересным объектом в русле намеченной задачи
исследования соотношения сказки и жития в протожанровой основе романа.
Художественный код, в котором
на «генетическом» уровне заложена информация о «памяти жанра», вынесен в романе
С. Василенко «Дурочка» за рамки основного текста и имеет немаловажное значение
для осмысления его содержания. Особым функциональным значением в сфере
ассоциативной поэтики оказывается наделён рамочный тест романа – заглавие и
жанровый подзаголовок – традиционные элементы внешне-композиционной структуры
эпического произведения, которые становятся определённым ключом к целостному осмыслению
его художественной концепции.
Жанровый каркас романа
образуется нерасторжимым двуединством, актуализирующимся в семантике
художественной рамки, предпосланной основному тесту. Заглавие «Дурочка»
демонстрирует концептуальную значимость фольклорной культурной традиции,
фокусирует ожидаемые читателем атрибуты сказочного жанра. Сказка в этом романе
представляет собой одну из читательских точек зрения: в образе главной героини,
кажется, отражён архетип Иванушки-дурачка, фольклорного персонажа не от мира сего,
становящегося в национальном самосознании предметом вечных насмешек. Однако
Ганна – «самостоятельная» литературная героиня, действует в соответствии с
прочными нравственными и религиозными установками, в то время как
Иванушка-дурачок отражает архаические представления о морали и мире,
заключающиеся в ритуальных действиях. Заданная автором в заглавии ассоциативная
модель направляет дальнейшее осмысление произведения. Итак, на каких уровнях
произведения проявляется сказка как протожанровая основа художественного
романа?
Рецептивно ощущаемая сказочная
(шире фольклорная) платформа произведения обусловлена необыкновенной лёгкостью
сказового повествования, захватывающей стихией устного слова, обилием
разнообразных диалогов между персонажами, вставными фольклорными текстами,
мозаичной фрагментарностью композиции при чётко обозначенной линии динамично
развивающегося сюжетного действия и т.п. Жанр сказки реализуется и на уровне
единства пространственно-временной организации романа. Модель мифопоэтического
пространства в данном произведении обладает некоторыми особенностями по
сравнению с тем пространством, в котором совершаются события реалистических
романов: в «Дурочке» пространство структурируется вокруг главной героини и
может быть определено как эмпирическое пространство, т.е. существует только то
пространство, которое окружает героя. Сюжетное действие совершается по
неконтролируемому движению главного героя, и то, что лежит вне рамок этого
движения, лежит вне рамок повествования [3]. Антропоцентричность, указанная в
информативном заглавии, также доказывает соблюдение автором важного
эстетического правила фольклорной прозы – единство героя, вокруг которого и
складывается система персонажей в романе, что, в целом, не характерно для
литературных эпических форм.
Сказка, по-видимому,
ассимилятивно представлена в произведении: в тексте отсутствуют устойчивые
элементы архаической, или фольклорной, сказки, что обусловлено естественной
сменой культурной парадигмы, произошла ассимиляция элементов реликтовых сказок
в соответствии с духом нового времени. Сказка в творческом продукте
современного писателя безотчётно проявляется как абстрактный жанровый закон.
Внимательно изучаемое автором народное представление о юродивом-праведнике не
могло не привнести в создаваемое произведение устойчивые элементы эстетики
фольклорной прозы. Страницы жития Ганны пишутся автором будто на основе
собранных им фольклорных материалов о народном святом.
Жанровые границы произведения
расширяются творческими установками автора на создание житийного памятника
святой героине. Таким образом, формула феномена жанровой природы романного
произведения организуется нерасторжимым единством фольклорной сказки и
средневекового жития.
Закодированные в рамочном
тексте, разностадиальные жанры жития и сказки проявляются на разных уровнях
жанровой модели романа, а иногда и на одном структурном уровне, вступая в
диалог друг с другом. Поэтому заданность системы жанровых координат в
синтезирующей разные традиции форме романа актуализируется на пересечении
житийной и сказочной осей. Интересно отметить, например, единичную по
частотности особенность функционирования слова «сказка» в словесной ткани
романа [4]: концепт «сказка» в устной речи невоцерковленных персонажей
употребляется в отношении текстуально засвидетельствованного Писания.
Библейские книги-«сказки», однако, присутствуют в «Дурочке» как парадигмальный
образец литературного творчества, тем самым обнаруживая некоторую общность
труда современного писателя и древнерусского книжника. Сюжеты библейских притч
на уровне сближения узнаваемых мотивов встраиваются в романную сюжетику,
представляя надсловесный, надъязыковой пласт, формируют ассоциативный фон
романа, декодируют поведение житийной героини: «В темноте пошла Ганна на
хлюпающий звук. Свинья, громко чавкая, ела из корыта помои. Ганна села рядом.
Взяла из корыта корку, начала жевать. Потом выловила картофелину. Съела» [5].
Известный сюжет библейской притчи о блудном сыне проецирует универсальную
архетипическую формулу, формирует символическую парадигму «блужданий»:
инвариант жития и сказки в форме романа, явленный в книге С. Василенко, – это
история возвращения героя после долгих скитаний и испытаний, возвращения уже в
новой роли, роли праведника. В этом смысле Ганну можно рассматривать не только
как художественный образ, замкнутый в рамках контекста авторского произведения,
но и как героиню национального культурно-исторического мифа, актуального в
эпохи ожидания Конца Света.
Агиографический статус
малолетней героини подтверждается её чудесным появлением перед людьми (значимый
мотив дважды повторен на страницах книги):
«– Откуда ты, девочка? Кто
родители? Как осиротела?
– Сирота с рождения она,
Петровна, – отвечала тетка Харыта вместо Ганны. – На плоту приплыла, по реке, в
колыбельке. На малиновой подушечке, как куколка, лежала» [6]. Очевидно, что
концептуальное значение для понимания внутренней структуры образа имеет
мифологема «чудесного ребёнка». Тип религиозного персонажа в том варианте,
который явлен в «Дурочке», моделируется автором по закону сохранения конститутивных
параметров древнерусской агиографии. Так, на страницах жития Ганны автором не
демонстрируется словесный портрет героини, даны лишь общие указания других
персонажей на её природную красоту. В эстетике фольклорных жанров красота
человеческого лица остаётся за рамками художественных средств характеристик
героев, представляющих определённый тип. Но в современном житийном инварианте
С. Василенко реализуется не фольклорное, а древнерусское по происхождению
представление средневековой эстетики о красоте как дополнительном свидетельстве
богоугодности.
Постепенно статус житийной
героини прочно фиксируется в сознании других персонажей, и читательское
представление о романе «Дурочка» как житийном инварианте закрепляется. Немая от
рождения, героиня обладает даром певческого слова:
«– А ты сказала, что она
говорить не умеет…
– Не умеет, – подтвердила тётка
Харыта. – Только поёт. Как птица небесная…» [7]. Чистый сильный голос Ганны,
которым она поёт народные духовные стихи, способен раздобрить даже
невоцерковленных персонажей, которые её окружают. Как и герои древнерусского
жития, она обращена к идеалу праведничества и святости, она смиренно несёт свой
жизненный крест: «…пела Ганна, глядя с улыбкой на небеса, словно бы увидев там
кого-то» [8].
Повествовательная ориентация на
древнерусскую литературную традицию выражается в дополнительной символизации
пространственных координат: небо (как часто в памятниках) ограничивает верхний
пространственный уровень, в пределах которого действуют герои. По наблюдениям
Д.С. Лихачева, события в житиях святых – это главным образом перемещения в
пространстве. Движение житийных героев в пространстве предполагает чрезвычайно
важные переходы «границ», далеко не всегда только географических. Героиня
ощущает собственную причастность к дольнему миру, она обладает даром созерцания
чудесных видений:
«То ли сон пришёл Ганне, то ли
видение.
Увидела Ганна плывущее над
землёй светящееся облако. И на том облаке или сугробе стояла женщина с
необычайно красивым лицом. Лицо было Ганне знакомо, родное лицо. На иконке у
тётки Харыты она это лицо видела.
– Божья Мать… – прошептала
Ганна.
Божья Мать слегка кивнула,
улыбнулась.
– Ты любимая дочь Господа, –
сказала Ганне.
– Я? – удивилась Ганна. – Но
почему я?
– Ты страдала, – легко ответила
Божья Мать» [9].
Долгожданное устремление
героини к Богу, наконец, реализуется в символическом финале романа после череды
творимых Ганной чудес как глубинное выражение представления о гармонии, которая
реализуется в тексте посредством символизации образа сияющего солнца: «…взлетала
всё выше и выше. Её уже не стало видно.
А через несколько минут
показалось солнце. Оно рождалось на наших глазах на краю земли и неба, огромное
красное солнце <…>
Оно поднималось и поднималось и
вдруг, просияв, показало себя всё.
Солнце было совсем другое, чем
прежде.
Оно лежало в небе словно
младенец в пелёнках и глядело на новый, простирающийся перед ним мир» [10].
Цель прихода праведника на грешную землю оказывается выполненной: страдания
слабого телом, но сильного духом человека спасают грешников от ожидаемого
наказания.
Роман-житие «Дурочка» становится примером возрождения благородной нормы творчества как магистрально обозначенной программы духовной самореализации человека в условиях новейшего времени [11]. Нравственно нацеленное литературное творчество естественно связано с процессом обращения к богатым традициям древнерусской словесности и национального фольклора, что влечёт к обогащающему литературное искусство диалогу традиций. Роман С. Василенко демонстрирует уникальные возможности жанровых трансформаций жития и сказки на основе слоистой романной модели. Конспективно описанный в статье процесс модификации разностадиальных жанров на структурных уровнях одного произведения (концептуальной модели идеализированного образа главного героя, системы персонажей, художественного хронотопа, стилевого диапазона, языковых ресурсов и др.) свидетельствует о перспективности отмеченного явления для эстетического и этического развития отечественной литературы в XXI в.
Литература
1. Еремин И.П. Жанры древнерусского литературного
творчества / Древнерусская литература. М., 1999. С. 489.
2. Тайганова Т. Роман в рубище. О романе С. Василенко
«Дурочка» // Дружба народов, 2000. № 6. С. 233.
3. Пропп В.Я. Фольклор и действительность // Русский
фольклор. М., 2002. С. 485.
4. Василенко С. Дурочка // Новый мир. 1998. № 11. С.
9–73. С. 15.
5. Там же. С. 37.
6. Там же. С. 13.
7. Там же. С. 17.
8. Там же. С. 20.
9. Там же. С. 61.
10. Там же. С. 73.
11. Тайганова Т. Указ. соч. С. 233.
Коллектив авторов.
Все права на материалы данного сайта принадлежат авторам. При перепечатке ссылка на авторов обязательна.
