Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск седьмой
О малых сих...
Доброта – это единственное одеяние, которое никогда не ветшает.
Генри Дейвид Торо
Виктор Вайнерман
РАССКАЗЫ О ЖИВОТНЫХ
ДОМАШНИЕ АКТЁРЫ
Рэю – год. Он лохматый рыжий фокстерьер. Детям завели собаку и, одновременно, кота. Кота Джея взяли из хорошей семьи, воспитанного ходить куда следует и вообще, обученного, как себя вести в приличном обществе. Поскольку животные появились в доме вместе, оспаривать право первенства они не могли: врождённое звериное чувство справедливости не позволяло. Но демонстрировать друг другу свои, опять-таки, врождённые инстинкты, считали делом святым. Тем более, что над ними все ухахатывались и одёргивали, только когда животные преступали известные границы.
Вот какую сценку, например, они разыгрывали. Рэй подходил к Джею, величественно лежавшему по диагонали на полу среди комнаты, и начинал переворачивать его лапой с боку на бок. Джей невозмутимо позволял. Рэй входил во вкус и начинал поддевать Джея мордой. Хвостик его трепетал от восторга, но из пасти раздавалось грозное рычание. Наконец, он зубами прихватывал Джея за холку и начинал носиться с ним из комнаты в комнату, качая головой, рыча и мотая безвольно повисшего кота из стороны в сторону. Зрители могли в это время биться об заклад на продолжительность пробежек Рэя. Надолго ли его хватит? Сколько раз он пробежится из комнаты в кухню и обратно? И какое зрелище ждёт в финале? Обычно прогнозы не сбывались. Кто-нибудь, устав от рычания и мельтешения, прикрикивал на игрунов, и они разбегались в разные стороны. Но однажды развитие действия достигло апогея, которого никто не ожидал. Накрутив по квартире пару километров и заведя себя до истерического состояния, Рэй в прихожей вдруг опустил Джея на пол, потоптался на нём, потом развернулся, поднял заднюю лапу и… обильно помочился на кота. Зрелище тут же расстроилось – не хватало, чтобы описанный Джей забрался в таком виде на постель или в шкаф с одеждой. Кот был вымыт, уложен в батарею сушиться. Рэй получил взыскание и улёгся на ковёр перед телевизором, виновато поглядывая на хозяев. Прошло минут пятнадцать-двадцать. Внезапно что-то заставило взрослых оглянуться. То, что они увидели, не забыть никогда. Перед лежащим Рэем стоял Джей. Он странно склонился на левый бок, опираясь на три лапы, слегка выгнул спину и молча смотрел в глаза псу, прижав уши к затылку. Тот тихо порыкивал, а его хвостик изредка постукивал по ковру. Он внимательно наблюдал за котом. Вдруг тот каким-то неуловимым движением вытянул вперед свободную лапу и быстро-быстро стал лупить ею по морде лежащего пса, норовя попасть по носу и по глазам. Рэй взвыл, потом завизжал, вскочил и, поджав куцый хвост, убежал на своё место в прихожей.
Справедливость восстановлена.
ДЫМКА
Дымка появился ниоткуда. В один день
(не знаю, можно ли назвать его прекрасным), придя на работу, я услышал
пронзительный писк. Вместе с коллегами мы продолжительное время искали источник
резкого звука. У нас на фирме шёл капитальный ремонт, электричество должны были
подключить в тот самый день, и поэтому мы продвигались из комнаты в комнату
вслед за мерцающими огоньками зажигалок. Наконец, в одном из углов, между
упаковками строительных материалов, обнаружили крохотного котёнка. Его
немедленно извлекли на свет Божий, то есть на улицу, и всем отделом стали
рассматривать. Был он не чёрный и не серый, а дымчатый. Симпатичная орущая
мордашка умильно щурилась на яркий свет, а прямо под ней, на грудке,
красовалось треугольное белое пятно.
– Что, Дымка, кушать хочешь?
Существо отчаянно замяукало.
– Понимает! Быть тебе Дымкой!
Почти восемь месяцев котёнок жил в
нашей неустроенности. Где хотел, справлял естественные надобности, где хотел,
спал. Только еду ему приносили строго в одно и тоже место. Да ещё надеялись,
что кошачий запах отпугнет мышей. Кто-то, правда, опасался, как бы мыши (а,
судя по помёту, у нас в гостях бывали и крысы, хотя и говорят, что они друг с
другом не уживаются) сами не съели всеобщего любимца. Я не мог решиться взять
котёнка домой. Сын ещё маленький – того и гляди, испугается повсюду лазающего
зверька. Тот может даже легонько его толкнуть, и малыш упадёт, ушибётся. А что,
если Дымка поцарапает сына?!
Но вот, наконец, мой мальчик начал
уверенно держаться на ножках, и я понёс Дымку знакомиться с его новым жилищем.
Лучше бы я этого не делал! Коту
исполнился год, а он до сих пор ни в чём не знал ограничений. Скакал и прыгал
повсюду, взбирался по шторам на гардины, точил когти о спинки кресел и дивана,
справлял нужду, где ему заблагорассудится. Однажды ночью я проснулся от стука в
дверь. Этот стук методично повторялся через равные промежутки. Причём стучали
чем-то мягким. После стука слышны были затихающие царапающие звуки. Я встал с
постели и подошёл к закрытой на ночь двери, которая вела в коридор. Стуки
доносились именно отсюда. Но разобраться в причине я не успел. Дверь
распахнулась, и в комнату ввалился Дымка. Он в полёте невероятным образом
вывернулся, опустился на лапы, и, с трудом разгоняясь на скользком линолеуме,
метнулся под кровать. Схватив веник, попытался выгнать Дымку из-под кровати,
зная, что будет дальше. Дождавшись, когда я улягусь, он запрыгнет на постель и
расположится в своё удовольствие, не давая возможности ни повернуться, ни
вытянуть ноги. Бессонная ночь гарантирована. Увидев веник, Дымка выгнул спину и
устрашающе зашипел. При этом глаза его загорелись дьявольским огнём, а шерсть
на загривке поднялась дыбом. Ещё бы! Он узнал рыжего колючего врага, который
охаживает его при каждом нарушении правил пользования кошачьим туалетом. Увы!
Слишком мягкий веник не сработал. Пришлось вооружиться хоккейной клюшкой и, как
шайбу, выкатить кота из-под кровати, после чего выдворить в коридор и закрыть
дверь снова, на этот раз предусмотрительно проложив свернутый в восемь раз
тетрадный лист. Думаете, Дымка угомонился? Ничуть не бывало! Ещё часа два он
бросался на дверь, разгоняясь в длинном коридоре, но снова ворваться в комнату
так и не смог.
На следующий день кот изменил
тактику. С вечера он куда-то исчез. Я искал его повсюду. До блеска натёр майкой
линолеум, ползая по всем комнатам и заглядывая под диван, кровати, кресла и
шкафы. Выходил на лестничную площадку и громко кис-кискал, называя кота по
имени и всеми ласковыми прозвищами, которые ему дали домашние. Сын долго не мог
уснуть, всё спрашивал, где котик-братик. Наконец, я выключил свет. Сон не шёл.
Ворочался, пытался расслабиться, медитировал на успокоение. Бесполезно!
Посмотрел на фосфоресцирующий циферблат часов. Ого! Завтра не встану. «Пойду
выпью воды и усну» – решил я, поднялся с постели и медленно, чтобы не расплескать
сонное состояние, направился на кухню.
И вдруг моё сердце рухнуло на пол! От
леденящего душу страха я оцепенел, потому что на голову в полной темноте
обрушилось что-то тяжёлое, мягкое. Что-то такое, что обволокло собой мою
голову, не удержалось, стало соскальзывать, и, чтобы удержаться, чем-то
острым-преострым вцепилось в волосы, проехалось по лицу, от чего тёплые
сладковатые струйки побежали к губам, и, наконец, сохранило равновесие и
сконцентрировалось у меня на затылке. Не долго думая, я схватил ЭТО за что смог
ухватиться, и швырнул от себя прочь, снова испытывая дикую боль от острых
царапающих движений. В тот же миг я услышал звук разбитого стекла и
оглушительный кошачий вопль. На пол посыпались осколки от когда-то красивой
дверцы серванта, а мимо меня, оглушительно топоча, в коридор метнулся, сверкая
безумными глазами… вы поняли, кто.
На третьем году жизни Дымка загулял.
Едва после долгой зимы распечатали балкон, он оказался на перилах. Я сначала
испугался – не разобьётся ли? Потом вспомнил фильм «Гений дзюдо», где Мастер
изобретал свои приёмы, подбрасывая вверх кошку. Из любых положений кошка падала
на все четыре лапы – и успокоился. Отныне Дымка свободно мог выходить на
балкон. Обычно он забирался на перила и смотрел вниз, улегшись на узкой
металлической полосе, закутавшись в собственный хвост. Но однажды исчез. Я
обнаружил его только на третий день под дверью квартиры. Он жалобно мяукал и
царапал дверь. Шерсть на голове была в нескольких местах ободрана и кожа
расцарапана до крови. Кот постоянно чесался и дурно пах. Я сказал сыну, что
коту надо в больницу, и мы вместе с ним, уложив Дымку в сумку, отправились в
ветлечебницу. Оттуда кот не вернулся. Стригущий лишай тогда не лечился.
Так наш Дымка, придя из ниоткуда, ушёл в никуда.
ПУСТЬ ВАМ БУДЕТ ХУЖЕ
Однажды мы с женой зашли в гости к её
подруге. Завязался общий разговор, а потом подруги ушли секретничать на кухню.
Они давно не виделись – мы приехали из Сибири.
Меня
оставили наедине с лохматой болонкой и поручили бросать маленький резиновый
мячик в разные концы комнаты. Когда Рар (лохматое недоразумение, оказывается,
ОН, да ещё и Рар, типа, компьютерный архиватор!) будет приносить мячик, нужно
забирать его из пасти. Рар при этом станет для вида сопротивляться: мотать
головой из стороны в сторону, рычать, упираться лапами. Но, в конце концов,
отдаст мячик. Тут следовало не сразу отправлять собаку вслед за мячом в другой
конец комнаты, а дождаться, пока пёсик звонким лаем потребует продолжить игру.
Короче говоря, я, как и положено мужчине, буду занят делом, и ни в коем случае
не должен заскучать в их отсутствие.
Не подумайте, я вовсе не такой
покладистый, и вовсе не похож на чемодан, чтобы меня можно было вот так
запросто оставить. И совсем не такой, чтобы, безропотно подчинившись указанию,
взять да и заиграться с какой-то облезлой болонкой. Вот уж большое удовольствие
– таскать из пёсьей пасти заслюнявленную игрушку, держать в руках, ждать, когда
тебе полают… делать мне, что ли, больше нечего? Но тогда шёл особый период в
наших отношениях. Я сильно провинился, обещал, что больше не буду, надеялся,
что мне поверят, и теперь таскал на себе покаянные вериги. Приходилось терпеть.
Подруга-пёсики-мячики?
Нет проблем!
Первые полчаса мы с Раром работали,
как слаженный механизм. Но тревога и любопытство не давали мне покоя. Что они
делают на кухне так долго? Я в очередной раз бросил мяч, тихо приоткрыл дверь в
длинный тёмный коридор и, убедившись, что полы не скрипят, на цыпочках прошёл к
кухне. Из-под плотно закрытой двери выбивался табачный дым. Голоса звучали взволнованно,
подруги говорили взахлёб, перебивая друг друга.
Я оглянулся. Рар стоял в дверях
комнаты с добычей в зубах, склонив морду набок, и удивлённо смотрел на меня.
Пришлось, пока пёс не бросил трофей и не подал голос, прошмыгнуть обратно в
комнату и прикрыть за собой дверь. Экзекуция надо мной продолжалась ещё минут
двадцать. Наконец, я не выдержал. Когда Рар в очередной раз, радостно виляя
хвостом, принёс мне мяч, я с остервенением вырвал его из пасти, ловко уронил в
кресло под собой и показал пёсику пустые руки. Он, как обычно, присел и стал
отрабатывать голос. Пришлось снова показать ему руки и интонациями попытаться
убедить, что нет у меня его игрушки, ну нет, и всё! Рар ещё немного погавкал,
но, наконец, угомонился, забился под стол и засверкал на меня чёрными глазами.
Я невозмутимо листал первую попавшуюся под руки книгу. Вдруг пёс тявкнул и
трусцой побежал в коридор.
– Обиделся, – с облегчением подумал
я, привстал и плотнее прикрыл за Раром дверь. Оттуда доносились какие-то
странные звуки, но я не обращал на них внимания.
– Спокойствие, – уговаривал себя, –
только спокойствие!
Вдруг я вздрогнул от звуков внезапно
раздавшихся громких женских голосов. Жена с подругой, раскрасневшиеся, гоня
перед собой волну синеватого дыма, вошли в комнату, неся одна чашки, другая
чайник. Мы пили чай и разговаривали, как ни в чём не бывало. После чая
раскинули увлекательную игру «Эрудит», которую подруга жены почему-то назвала
«Скребло». Я не сразу догадался, в чём суть переименования. Оказалось, что в
момент, когда игрок выкладывал слово или набирал из «базара» недостающее до
семи количество костяшек с изображением букв и цифр, они производили лёгкие
скрежещущие звуки. Таким образом, игроки не играли, а как бы скребли и
скреблись…
Игра неожиданно увлекла и меня. Демонстративный
уход от общего разговора в общение без меня, нелепое поручение развлекать псину
(пусть даже он хоть тысячу раз – хозяйский любимец!), попытка вовлечь меня в
дурацкое занятие, которое ещё не так давно в течение нескольких минут вывело бы
меня из равновесия, говорили о том, что подруги хотели держать меня в
постоянном напряжении. Что ж. Я их понимаю. Епитимья есть епитимья. Её надо
отбыть. Чтобы жизнь, так сказать, мёдом не казалась…
Но это чёртово «Скребло» оказалось
спасительным. Можно на глазах у двух женщин, неусыпно наблюдающих за тобой,
уйти в себя, замкнуться. Отдохнуть… Я даже забыл о Раре, как вдруг, задумавшись
над каким-то красивым и длинным словом, услышал характерное частое дыхание. Что
это? Рар нашёл себе подружку? Хозяйка отреагировала мгновенно. Она опустила
костяшки на стол, интимно положила руку на предплечье моей жены и головой
показала куда-то в сторону. Этот паршивец, заскучав без развлечений, решил
изобрести их себе сам. Он передними лапами подгрёб под себя тканую дорожку так,
что стоял на ней под углом в 45 градусов, и задней частью своего туловища делал
быстрые поступательные движения. При этом так старался, так торопился получить
максимальное удовольствие, что аж язык вывалил из раскрытой пасти. Свалявшаяся
шерсть закрывала чёрные угольки глаз, но они то и дело озорно проблескивали в
нашу сторону.
– Вот как я умею!
И-хи-и-хи-и-хи-и-хи-и… Будет вам наука! И-хи-и-хи-и-хи-и-хи-и… Не станете
больше оставлять меня одного! И-хи-и-хи-и-хи-и-хи-и…
Хозяйка схватила полотенце и огрела
Рара по спине. Раз! Ещё раз! Пёс взвизгнул и скрылся под столом.
Мы засобирались уходить. Пока жена
что-то шептала на прощанье подруге, я сунул ногу в туфель… Лужа! В туфель
кто-то налил воды! Да нет… это же не вода! Вот мерзавец! Я посмотрел на новые!
только сегодня купленные по случаю приезда в столицу! очень практичные и
удобные! жёлтые, из настоящей кожи! импортные туфли жены – и обомлел. Задники
на туфлях были сгрызены почти до самой колодки…
Впервые за долгое время я проявил
характер. Отказался идти в комнату под угрозой, заявив, что, если сейчас увижу
Рара, то собственноручно уничтожу этот мстительный «архиватор». Потребовал
тряпки для своих туфель и нож для жёниных. Несколькими движениями превратил
бывшую модельную обувь в сабо.
Когда мы вышли, наконец, на свежий воздух, я с облегчением почувствовал, что моё чувство вины сжалось, подобно шагреневой коже.
ЧАПА
Одно время служебные кабинеты
областного краеведческого музея находились в цокольном этаже Дома Союзов. По
обеим сторонам дверей стояли парные чугунные скульптуры – то ли собаки, то ли
львы. В конце 19 века их передал музею Западно-Сибирского отдела Императорского
Русского географического общества российский консулат, располагавшийся в одной
из провинций Китая. В буддизме львы почитались как защитники истины, изгонявшие
зло. Их почитали, как стражей, охранников. В России эту роль традиционно
выполняли собаки. Может быть, именно поэтому металлические скульптуры музейщики
тоже называли не львами, а именно «собаками», дословно переводя с китайского их
название «ши-дза» – «собака-учитель»? Правая лапа «женской» фигуры лежала на
спинке детёныша. «Мужская» особь прижимала лапой жемчужину. В мифологии это
обозначало, что самец льва играл с огнём, метал молнии, демонстрировал силу…
Металлические морды были сильно
трачены временем, отчего пасти «собак» казались огромными, как у сказочных
хищников. Каждый входящий-выходящий в здание невольно косил взгляд в угрожающе
раззявленные пасти, готовые, казалось, проглотить его целиком. Наиболее дерзкие
бросали в чёрные зевы окурки, спички или пачку от сигарет. Дворник, чертыхаясь
и поминая по матушке родственников бросавших, раз в неделю запускал в утробу
«собак» половину своего туловища и выгребал накопившийся мусор.
Впрочем, музейные дамы в начале
рабочего дня смотрели исключительно под ноги. Они проскальзывали в помещение,
словно не замечая присутствия молчаливых стражей. Зато днём, во время краткого
перекура на «свежем воздухе», неоднократно и с видимым удовольствием роняли
окурки в разверстую пустоту, небрежно притушив их о край затёртого до белого
блеска металла.
Зато дворнягу с чёрной лоснящейся
шерстью миновать, не заметив её, и оставаясь не замеченными, они никак не
могли. Во-первых, потому, что Чапа встречала каждую из них, выражая восторг
всем своим видом. Она заглядывала в лицо, усиленно виляла хвостом и перебирала
лапами, примеряясь, как получше возложить их на грудь женщине, чтобы
поздороваться, мигом слизнув какую-нибудь частицу утреннего макияжа. Чапа
ощущала себя всеобщей любимицей и не ждала, а требовала внимания. Её восторг
обычно оказывался вознаграждён. Кто-то приносил ей косточки от вчерашнего
ужина, кто-то отламывал кусочек от только что купленного свежего батона. Кто-то
делился принесённым обедом, особенно если Чапа, унюхав соблазнительный запах
колбаски или окорока, начинала толкать мокрым носом сумку, в которой лежало
близкое угощение.
В мой первый рабочий день Чапа
встретила меня недружелюбно. Утром псина продолжала служить сторожем. Свои
пришли ещё не все, поэтому о появлении незнакомца Чапа сообщила грозным лаем.
Она рычала, показывала клыки. Мне показалось, что она даже несколько раз
мотнула головой, что обозначало отказ пропустить и требование немедленно
убраться восвояси. Кто-то вышел посмотреть, на кого это Чапа так яростно
ополчилась. Собака отбежала в сторону, и стала лаять уже иначе, с виноватым
подвизгом. Она как бы докладывала о проделанной работе и призывала наказать
нарушителя по всей строгости. Когда меня пригласили зайти внутрь, Чапа тут же
потеряла ко мне интерес. Отвернулась в сторону ворот. Напрягла спину, подняла
голову. Уши, словно локаторы, направились за ограду. Мимо медленно проезжала
машина, и Чапа сосредоточенно пыталась уловить, нет ли в её передвижении
чего-либо враждебного и опасного.
Моё рабочее место располагалось около
окна. Оно выходило прямо на вход, так, что виден был хвост одной из
металлических «собак». Оторвавшись от бумаг, я, время от времени взглядывая в
окно, наблюдал всеобщую любимицу за её «работой». Где-то к полудню Чапа куда-то
исчезала, и являлась к пяти-половине шестого, когда музейный народ уже начинал
посматривать на часы в ожидании завершения рабочего дня. Приходил сторож, и,
едва последний сотрудник покидал помещение, Чапа впервые за день осмеливалась
войти в здание. Как будто собаченция служила вторым сторожем и заступала на
пост. Она подходила к служебным кабинетам, не заходя ни в один из них, и,
заглядывая внутрь, то и дело настороженно поворачивала мордочку в сторону
директорского. Если дверь в него была открыта, тут же выскакивала на улицу. Директора
Чапа побаивалась. Хотя добродушный Валерий Петрович никогда её не прогонял, мог
ухватить за шкирку, как какую-нибудь кошку и на вытянутой руке трясти перед
собой, приговаривая щедрые умильности. Такое обращение Чапе не нравилось.
Возразить она не могла, поскольку сразу признала в директоре главного хозяина,
но и на поводу у него идти не хотела. Если же шефа не оказывалось на месте,
Чапа оставалась на ночное дежурство вместе со сторожем.
Однажды и я решил стать для Чапы
своим. С вечера собрал в полиэтиленовый пакет кости, извлечённые из борща, и
положил их в холодильник. В приподнятом настроении, слегка волнуясь, шёл на
работу. Чапа, как всегда, несла вахту. Завидев меня, она теперь уже не лаяла,
но и не кидалась ко мне, как к другим. Просто стояла и смотрела, как я подхожу,
а потом отбегала, уступая дорогу. В тот день я не сразу вошёл, а, отойдя в
сторону, присел на корточки, открыл пакет, высыпал гостинцы в миску и
приглашающе посмотрел на Чапу. Она учуяла запах, но подходить не спешила.
Посмотрела на калитку – не зашёл ли кто ещё, потом повернулась ко мне и
замерла. Может быть, я ей мешаю, и она хочет позавтракать в одиночестве? Я
отправился на свой наблюдательный пункт. Чапа нервничала, разрывалась между
чувством долга и желанием поддаться искушению. Наконец, подскочила к миске,
наскоро обнюхав, схватила самую большую кость и стремглав бросилась в сторону
соседнего здания. Там находилась бойлерная. Рядом с ней стояло чапино зимовье –
небольшая конура, сооружённая музейным столяром дядей Лёней, в которой кто-то
из сотрудников заботливо устроил подобие коврика, нарезав старый палас на
несколько квадратов. Сделав запас, Чапа, что было сил, бросилась обратно –
встречать своих хозяев.
На следующий же день Чапа заверила
счастье знакомства с нею наложением двух грязных лап на моё новёхонькое
светло-серое пальто, сшитое из парадного офицерского драпа. Мне даже позволено
было вдохнуть дыхание собаки, пока она пыталась меня облобызать. Да и в
коллективе новый уровень моих отношений с Чапой восприняли как благополучно
пройденное боевое крещение. Теперь, когда народ усаживался пить чай или выходил
покурить, я вместе со всеми легко мог поддержать тему о чапином рационе,
особенностях её породы и возрасте. Однажды я спросил о происхождении клички, и
мне рассказали, что Чапа была забавным и очень милым щенком. Она не ставила
лапки на землю, а как бы похлопывала ими. При ходьбе раздавался «чапающие»
звуки: «чап-чап, чап-чап». Так и закрепилось за ней это имя: Чапа.
Одной из тем, которую активно
обсуждали в курилке, была чапина личная жизнь. Все давно обратили внимание, что
никаких «кавалеров» на чапиной территории не наблюдается. Бродячих собак в то
время вообще было ещё не так много, как сейчас. Их обилие, как и обилие бомжей
– знаки социальной болезни общества. В то, советское, время эти симптомы ещё не
так бросались в глаза, и не потому, что они не проявлялись, а потому что их
старались как можно тщательнее скрывать. Бродячих собак отлавливали, бомжей
отправляли куда подальше от мегаполиса. Но небольшие собачьи стаи всё равно то
и дело появлялись в центре города, заполняя тротуары и проезжую часть,
заставляя водителей чертыхаться, а пешеходов с неудовольствием уступать им
дорогу. Иногда – особенно весной, стоило пройти мимо одного из люков,
закрывавших колодцы парового отопления, как на тебя с оглушительным лаем разом
накидывалось несколько собак. Отскочив в сторону, человек делал вид, что
наклоняется за палкой или камнем. Собаки бросались было врассыпную, но тут же
останавливались и, угрожающе ворча, смотрели на прохожего. На люке обычно
лежала собака с набухшими сосками. Где-то поблизости, наверно, находились
щенки, и стая то ли поднималась на их защиту, то ли просто метила территорию.
Но как ни странно, посторонних псов около музея не наблюдалось. Не то, чтобы
Чапа кого-то отваживала… а, может, и отваживала, да никто не видел, когда и как
это происходило. Может быть, два безмолвных металлических «родственника»
помогали Чапе?.. Музейные дамы одобряли её равнодушие к противоположному полу,
посмеивались над ним, понимающе переглядывались, видимо сочувствуя собачке.
Каково же было всеобщее удивление, когда обнаружилось, что Чапа готовится стать
мамой! Это событие сделало отношение к ней ещё трепетнее. Чапе доставались
теперь лучшие куски, а когда всё свершилось, сотрудники музея, спасая её щенков
от печальной судьбы, отвезли чапин выводок на север области, в город Тару, где
и раздали их по гостеприимным хозяевам.
И вдруг случилась беда.
Валерия Петровича под благовидным
предлогом «перевели на другую работу», то есть просто вышвырнули, а директором
областного краеведческого музея назначили нового человека. Многие его хорошо
знали – он служил инструктором в обкоме партии. Чем-то не угодил своему
заведующему отделом, и отправился «на укрепление культуры». Обоими директорами:
и бывшим, и вновь назначенным, смена служебного положения переживалась
болезненно. Но ни для одного из них лишение прежнего места службы не стало
катастрофой. И только для Чапы это событие имело необратимое последствие.
Первый же рабочий день нового
директора начался со стресса. В таких учреждениях, как музей, прежде его
встречали с подобострастным волнением, вопросительно заглядывая в глаза,
пытаясь понять, чем вызван визит и что за ним последует. Но то было прежде.
Теперь же его встретил громкий собачий лай. Откуда было Чапе знать, что она
лает на человека, от которого отныне зависит её судьба? Его запах ей до сих пор
нигде не встречался: представители обкома в служебные помещения не ходили, а от
парадного подъезда собака держалась подальше. Более того, она, наверно,
почувствовала непонятную враждебность пришельца, потому что не просто кинулась
к нему с лаем, но даже схватила зубами за штанину, когда тот попытался пройти
мимо и ступить на охраняемую Чапой территорию. К счастью, музейные дамы были
начеку. Ругая себя за недостаточную предусмотрительность, они выскочили на
крыльцо, отогнали Чапу и попытались вежливым участием и заинтересованностью,
мягкостью и юмором снять напряжение нового начальника. Но у директора мгновенно
вырос на Чапу огромный зуб. Может быть, директор и Чапа со временем привыкли бы
друг к другу, но вчерашний партийный чиновник быстро понял, что точно также
общая любимица безо всякой задней мысли посмеет облаять и прихватить за брючины
явившихся без предупреждения начальствующих партийных товарищей...
В один из дней, ничем не отличавшихся
от других, я, как обычно, сидел за работой, заполняя акты поступлений на новые
коллекции. Вдруг слышу возбуждённый голос директора: «Вот она! Заходи, заходи!
Не упусти, удерёт!» Сердце болезненно сжалось от дикого визга, в котором был
смертельный страх и отчаянная мольба о помощи. Сквозь окно уже ничего
разглядеть было нельзя – обзор закрывали спины незнакомых людей. Я ринулся в
коридор. Там стояли музейные дамы. Одни плакали, другие утешали друг друга или громко
возмущались. Но никто ничего не предпринимал. Поперёк воли набирающего силу
директора не попрёшь. С трудом протиснувшись к выходу, я увидел, как человек в
армейской форме без погон на длинном шесте несёт Чапу к стоящей рядом машине.
Горло собаки стягивала проволочная петля. Тело собаки подрагивало. Чёрный глаз
ещё блестел, и мне показалось, что я разглядел в нём не обиду и непонимание, не
страх, а боль и чувство вины. «Видишь, брат, как вышло, – говорил, прощаясь со
мной, чапин глаз. – Прости, а?» Металлические собаки безмолвно вопили, разевая
разбитые пасти. Но ни защитить, ни подвигнуть на подвиги никого так и не
смогли.
«Собаки» теперь отреставрированы и
стоят не на улице, а в новом здании краеведческого музея, выстроенного в
бытность того директора, вскоре ставшего генеральным директором музейного
объединения. Музейных служб давным-давно уже нет в цокольном этаже Дома Союзов.
Да и не все, кто в тот день испытал потрясение вместе со мной, живы. Ушёл из
жизни и сам генеральный. Оставил по себе добрую память. Много сделал для
развития краеведения в области. Почему вспомнился именно этот случай? С чего
это я вдруг решил написать о нём? Дело давнее. Пора бы забыть. Или не даёт
покоя, что и я тоже, как и все, предал Чапу, нашего верного друга, сторожа, да просто
любимицу, не спас, не отбил? А, может быть, я своим неделанием вот так подло
наказал её за то, что испугала меня, нагавкала при первой встрече?
Недавно узнал, что существует
специальная фирма по отлову бродячих собак. Есть даже какой-то план по очистке
города от них. И что в ближайшее время будет произведена облава на стаю,
обитающую в районе Выставочного сквера в Старой крепости. Я много лет работал в
этом районе. Мне даже назвали и день, и час. Утешили, что теперь это делают не
средь бела дня, а самым ранним утром, когда ещё нет людей на улицах, что теперь
собак ловят не таким варварским способом, как раньше, не на «удочку», а просто
стреляют. Специальной ампулой. «Там же иголочка, – сказали мне, – раз, и
готово». А я вдруг подумал, что какая-то из этих обречённых собак тоже ведь
лаяла на меня, как Чапа. И о ней, как и о Чапе когда-то, я тоже не раз думал в
сердцах. Чертыхался, и по-детски обижался на несправедливость: «За что это на
меня, такого хорошего и безвинного, так страшно гавкают?..» И снова, изгоняя
холод из груди, мучительно пытался вызвать из памяти момент, когда поселился во
мне страх перед этими животными. Не случайно ведь китайцы называли их
«учителями»…
Как научиться прощать причинённую нам
боль? Собакам, людям, миру. Ведь, досадуя, раздражаясь, гневаясь, мы
выплёскиваем сгустки тяжёлой энергии. Кто знает, как наша досада, обида и
раздражение откликаются ТАМ? И как сказываются на наших собственных судьбах
обидные слова, брошенные в лицо, в спину, или даже отправленные на расстоянии уже
не нами, а нам… Ведь когда объявят охоту на тебя, ты будешь так же беззащитен
как Чапа. И никакие слёзы не спасут, не остановят руку убийцы. Чему же учат
древние учителя? Думая о мире, нужно готовиться к войне. Но самое высокое
искусство – будучи мастером войны, не допустить её начало. И если всё же не
уберёг мир – иди до конца. «Делай, что должно и будь что будет!» – гласил один
из рыцарских девизов. Каждый платит свою цену за трусость и предательство,
подлость и измену, за слабохарактерность и легкомысленность. Рано или поздно –
но платит.
Интересно, если существует
переселение душ, то в кого вселилась душа нашей собаченции?..
Коллектив авторов.
Все права на материалы данного сайта принадлежат авторам. При перепечатке ссылка на авторов обязательна.
