Литературно-художественный альманах

Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.

"Слово к читателю" Выпуск первый, 2005г.


 

 Выпуск шестой

Нетленное

Я всегда тосковал по более вместительной форме,

Которая не была бы ни слишком поэзией,

ни слишком прозой…

Чеслав Милош

Светлана Василенко

ИЗ СТИХОТВОРЕНИЙ МИНУВШЕГО ГОДА

Страница 2 из 2

[ 1 ] [ 2 ]

ТОПОР

По древним поверьям,

перед тем, как начать

большое дело, – приносят

жертву...

 

Мы с тобой

пилили дерево в саду, –

старую абрикосу,

которая вот-вот могла упасть

и погрести под собой

целый мир,

принадлежащий

моей старенькой маме:

одинокую курицу,

выискивающую дождевых червей

под корнями дерева,

двух селезней,

вечно дерущихся из-за уток,

самих уток и плоды утиных страстей, –

жёлтых, едва вылупившихся утят,

снующих по саду, как лодочки-плоскодонки –

за белыми, как паруса,

бабочками-капустницами:

кроликов, прогрызающих клетки

и спящих в малиннике под дровами,

гуся, по прозвищу Генерал,

который сторожит этот рай,

обходя его по периметру

утром и вечером

и гогоча во всё своё несмазанное,

как дверь повалившегося сарая,

горло, – вот уже пятнадцать лет;

кошек, которых по последней переписи

кошачьего населения,

было восемь («И пять котиков», –

добавляет, смущаясь, мама)

по имени:

Белка. Зайка, Джина, Анфиса, Катька,

Настя, Мурка, Маленькая Вера

(коты остались неуловимы и безымянны),

и маленький, голосистый, как отсутствующий

в этом раю, петух, – пёс Чопик,

год назад заменивший сдохшего

огромного чёрного пса Барона...

Дерево было словно каменным,

и ты, вытирая пот, сказал:

– Принеси топор!

Топор стоял в углу,

за холодильником,

и я нерешительно

дотронулась до топорища:

что-то дрогнуло во мне,

не предчувствие, но тень предчувствия,

легло, как облачко, на душу...

Несла топор осторожно,

так, как будто он живой

и может вырваться, –

взяв его за деревянное горло, –

на солнце лезвие топора

неожиданно и грозно блеснуло.

Ты рубил дерево яростно,

будто твой прадед,

отважный кубанский казак,

рубил в сражении врага,

турка,

такого же, как он сам, яростного,

белозубого,

несдающегося, –

и я тобой, стоя в безопасности,

в трёх метрах от тебя, под яблоней, –

любовалась: ты был

мужчиной-воином –

мощным, сильным, бесстрашным –

мужчиной моей мечты, которая сбылась.

Топор злобно звенел

и ухал в твоих руках,

словно пойманный тобою,

но непокорённый зверь, –

и в какой-то момент

вдруг вырвался

из твоей руки

и полетел.

Он летел прямо на меня.

Он летел несколько мгновений,

будто запущенный кем-то,

кто сильнее тебя и меня во сто крат,

кто управляет нашими судьбами и жизнями,

страшно рассерженный за что-то на меня

и потому бросивший в меня топор.

Но в последний миг пожалел.

Удар пришелся обухом чуть-чуть выше сердца.

Я охнула и осела, прикрыв сердце ладонью.

Ты ринулся ко мне, подумав,

что топор рассек мне грудь...

Убрал мои ладони...

О, эти несколько секунд,

когда на меня летел топор, и когда

я прощалась с жизнью,

а ты со мной!..

Весь вечер мы лежали обнявшись,

как дети, боясь отпустить друг друга,

поняв, что есть кто-то

выше нас,

Тот, Кто

может отнять нас друг от друга

в один миг,

в одну сотую секунды.

Он дал нам понять,

что Он есть,

грозный судия,

Он следит за нами, –

и что в последнее мгновение, –

Он, милосерд, – простил нас.

... Или промазал?

10. 08. 2007г.

Капустин Яр

КОКТЕБЕЛЬСКИЕ КАМЕШКИ

Подруга,

изломанной девочкой

на шаре, –

сорока-

девятилетней,

входящая в море

в первый раз

в своей жизни.

Потом будет сидеть

на берегу,

перебирая камешки,

выискивая из них

единственный, –

он, как тот, кого любит

всю жизнь.

Говорит, что впервые

так счастлива.

 

Слово с названием

этого места

катается зелёным

камешком

во рту –

Коктебель.

 

По одну руку от нас –

гора, ставшая поэтом,

по другую – поэт,

ставший горой,

на которую

мы будем завтра

долго взбираться,

идя

на могилу Волошина.

 

Там нас встретит дворняга,

будет следовать повсюду

за нами.

Мы будем смеяться –

не душа ли Волошина

в ней воплотилась?

Полная девочка в очках

нас отчитывает –

душа человека

не может стать

собачьей.

Соглашаемся, не соглашаясь:

душа поэта может, –

она всесущностна,

она не вполне человечья.

 

На горе космический ветер:

хлещет тебя по щекам – по

левой и правой, –

языческий, дохристианский.

Боишься, что тебя сейчас

вздёрнут за шарф

и подвесят к небу,

будешь всё так же

перебирать ногами –

по воздуху, инстинктивно, –

словно взбираясь

на небесную гору.

 

Кладёшь свой камешек

на могилу.

 

Спускаемся вниз.

Хотим покормить собаку.

Она проваливается будто

сквозь землю.

Рабочие говорят, что

пошла к своим щенкам.

Что сука, и что

по имени Сарра.

 

Вечером пьем вино

с хозяйкой, по фамилии

Черногубова,

сдающей на лето

койкоместа поэтам, –

и лично знакомой

с самим Евгением Александровичем

Евтушенко.

Хочет, чтобы мы почитали стихи.

 

Мы делаем вид, что

мы – прозаики, –

что мы – про заек,

и поэтому как бы

почти что заики.

Убегаем на набережную.

 

Во дворе Волошинского дома

вечер СМОГистов,

свет вырублен по всему поселку, –

читают

при свете фонарика.

Саша Соколов с женой-американкой, –

она с русскими корнями,

милая,

он – хороший,

будто и не писал никогда

свою «Школу для дураков».

Фотографируемся на память.

(На фотографиях, где он читает прозу,

его лицо будет светиться).

 

На набережной в кафе

богатые татары

с Ханто-Мансийска

предлагают кальян, –

отказываемся.

 

Утром идем встречать

восход солнца.

Купаемся в холодном море.

Выходим из воды.

Переодеваемся.

Подруге приходит эсэмэска от дочки:

Мама позвони мне!

Подруга звонит.

Бабушка упала,

лежит в больнице,

при смерти.

 

Подруга уезжает –

её счастье кончилось.

Моё – ещё продолжается.

 

Последний вечер.

Сидим компанией

за столом в кафе

на веранде

с видом на море.

Смотрим на звёзды.

Они здесь другие,

окружают нас со всех сторон,

отражаясь в море:

будто плывем на корабле

в открытом космосе.

 

Холодно. Все попрятались внутрь.

Остаёмся вдвоём

с бывшим однокурсником,

замерзая, словно в сугробе, –

будто штурвальные, –

смотрим на звёзды.

Вспоминаем студенческие годы.

Говорим о драке в общаге,

после которой его

отчислили.

 

Нас зовут в тепло.

Смотрим на звезды.

Прибегают женщины и мужчины,

тянут за собой.

Мы смотрим на звезды.

Подходит жена однокурсника.

– Холодно, – говорит она,

недоуменно взглядывая на меня, –

ведь мы так сдружились

за это время.

«Не будь же сукой

по имени Сарра», –

читаю я в её глазах

и отворачиваюсь.

Она не понимает:

мы смотрим на звёзды.

 

Мы молча сидим

почти до утра,

два неподвижных человека,

окаменевшие от холода

с открытыми глазами.

И смотрим,

смотрим,

пока живые,

просто

смотрим

на звёзды.

27. 10. 2007г. Переделкино

* * *

Автобус на Пятигорск.

Русская женщина из Чечни.

Ругает Путина. Говорит,

что жизнь дорожает, и что –

сколько ж можно терпеть?!

Мужик сзади:

«Наш народ – что жук колорадский:

жги его, трави его, топчи его, –

а он всё жив...Потерпим!»

Завязывается дискуссия.

Девушка из соседнего ряда:

«Не все хотят вас слушать, женщина!»

Женщина из Чечни:

«Мы это учтём!»

«Учтите!»

«Учтём!»

Сходит в Минводах.

 

Лермонтовские места.

Домик

вернее, хатка, –

белёная, под камышовой крышей.

Розовая гостиная. Тишина.

Старушка-смотрительница вдруг шёпотом:

«Он здесь лежал мёртвый, два дня.

Кровь капала в тазик, – поставили под кроватью».

 

Грот, где поэт танцевал

незадолго до.

Гора Машук,

или как тогда её называли, –

Машуха.

Знаменитый «Провал».

Прописанные ему

Николаевские ванны.

 

Место дуэли.

Обелиск.

Рядом сосна,

сожжённая попавшей в неё в этом году молнией.

Обнимаю её обгоревшее тело

и рыдаю вместе с нею,

сестрою,

над убитым здесь

младшим

братом.

7 ноября 2007г.

Пятигорск-Москва