Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск шестой
Памятки истории
Всё в руках Господа, и только История ускользнула из-под Его контроля.
Збигнев Ежина
Михаил Шмулёв
ВОСПОМИНАНИЯ О КАРЛАГЕ
(Окончание)
Но был бы закон, а не беззаконие. Древние говорили: «Закон суров, но это закон». В лагерях же было как бы два беззакония: одно «официальное», начальства, конвоя и другое – внутреннее, от тех, кто главенствовал в бараках.
Помню, как бригадир, цыган, сученый вор, из-за какого-то спора о замере произведённых работ ударил десятника из числа расконвоированных и приказал своим клевретам нагружать ему тачку, да пополнее, до самого верха и бегом гонять его в забой и с забоя. И десятник, который подчинялся только старшему инженеру из вольнонаёмного состава, молча бегал, понукаемый хохочущими «придурками».
Чтобы было понятно, приведём сравнение. На любой стройке есть бригада землекопов во главе с бригадиром. Так вот, представьте, что этот бригадир заставил бы инженера, т.е. по существу начальника, выполнять разные поручения.
И что? Наш десятник даже не пожаловался начальству. Потому что боялся – будет хуже. Потому что не было порядка, не было у начальников желания вмешиваться, а был произвол и насилие. Вся эта коммунистическая камарилья, узаконенная мафия тщательно следила лишь за политическими врагами, которых следовало бы назвать более правильно «врагами партии», но ни в коем случае не «врагами народа».
По сути, Сталин мало интересовался уголовными делами, его занимала лишь политическая подоплёка, процессы шли один за другим, тщательно организованные, все каялись, признавались в мнимых грехах, заверяли «великого вождя» в своей преданности, но – напрасно. «Попавшихся», как правило, ожидало лишь одно – расстрелы, 10 лет, и то, для видимости, потому что намеченные жертвы всё равно потом невдолге умирали, будто бы своей смертью.
Сталин, Сталин! Знал ли он, сколько проклятий шлют ему миллионы заключённых?
Существует теория: мощное биоэнергетическое поле, постоянно создаваемое бесконечными восклицаниями – «Ура!» и «Да здравствует!», кинофильмами, музыкальными произведениями, государственным гимном не могло уравновесить такого же поля, но с отрицательным знаком, то есть проклятий миллионов, гневных пожеланий: «Чтоб ты скорее сдох!»
Интересно, что Лев Разгон признавался: он выжил, потому что очень уж ждал смерти тирана. А отбыл он 17 лет за свою антисталинскую деятельность, в 1998 году Л. Разгон отмечал 90-летие.
Литература того времени, сволочная, рисовала яркие картинки: перековки, перевоспитания и прозрения у правонарушителей, как с помощью передовой советской педагогики Макаренко отпетых воров превращали во вполне благонамеренных, лояльных и даже преданных Партии граждан. Между прочим, советские писатели много писали в этом жанре о перевоспитании именно из уголовников, но никто из них не осмелился рассказать или слепить легенду о перевоспитании так называемых «врагов народа». «Враги народа» не могли перевоспитаться. По логике коммунистов: если враг не сдаётся, его уничтожают или сажают в лагеря, увеличивая всё время сроки из-за самых незначительных проступков. И так было до самой смерти Сталина.
Но о себе более конкретно. Общие работы с пребыванием в «подконвойной зоне», называемой в просторечии «за Дунаем». Мелиоративные работы: тачка, лопата, кирка. Место на втором «этаже» нар, рядом с немецким военнопленным Рудольфом Камлером…
В первые послевоенные годы в лагерях творилось «Вавилонское столпотворение» – смешение языков и народов. Это 1946-50гг., потом всё утряслось, «отсортировалось». В одном бараке встречался порой самый разный люд: чистые бытовики, – причём, возможно, и преданные идеалам коммунизма, но по несчастливым обстоятельствам получившие срок, – уголовники, иногда самые отпетые, власовцы, бандеровцы, политические, немецкие, венгерские, румынские военнопленные, попавшиеся на хищении продовольствия в местах, где они работали. Например, Рудю Камлера – за пять кг картофеля, унесённого с поля, осудили на 7 лет ИТЛ. Вся эта пёстрая публика вместе возила тачки, хлебала баланду, спала, ела, ругалась и мирилась, спорила до хрипоты, а зачастую и дралась.
Да, и дрались. В первое время мне пришлось именно таким способом отстаивать своё достоинство и, Слава Богу, я его отстоял и утвердил. Иначе нельзя. Слабаков не жаловали, эксплуатировали. Утверждение происходило по всем направлениям, от этого зависела твоя лагерная судьба. Порой нужна была и хитрость, постоянные уловки, чтобы выжить.
Как-то заходит в нашу зону помощник урбиста, довольно подленький человек, и, увидев меня, говорит, будто видел мою фамилию в списках на этап. В какой – не досказал, но тут же появился слух, что в ближайшее время готовится отправка зэков в Джезказган. А это было страшное место, своеобразная советская каторга. Там медные рудники, шахты, в некоторых работали сплошь всё те же «враги народа», изменники Родины, власовцы, бандеровцы. Но это был уже другой лагерь – СТЕПЛАГ (степной лагерь). И надо было думать, размышлять, как избежать нежелательного перевода.
И снова, как и пять лет назад, в шведском госпитале, в плену, нужно было хитрить. Сходил два раза в санчасть к лекпому, пожаловался на боли в раненой руке: трудно её поднять, а уж работать и подавно.
Переброска зеков из одного отделения или лагеря в другой, как правило, сопровождалась медицинским обследованием. Никому не хотелось получать в новый лагерь «на баланс» больных, увечных, слабых, непригодных к работе. От зека в первую очередь требовалась отдача в труде. Это в тюрьме – отсидка, томление взаперти, а лагерь – совсем иное дело. Каждое отделение имело план, который нужно выполнить и перевыполнить. Какое уж там выполнение, если списочный состав один, а трудоспособных – другой, значительно меньший.
Начальство других отделений, лагерей присылало своих врачей для медосмотра. Было чрезвычайно трудно обхитрить такую медкомиссию, состоящую из врачей-зеков. Они-то знали все мыслимые и немыслимые уловки – «мастырки». Сделать «мастырку», чтобы получить освобождение от тяжёлой работы, – на это нужно мастерство, простое притворство тут не поможет!
И вот настал день такой медкомиссии. Я первым делом показал свои старые раны, они уже давно зажили, зарубцевались, но следы-то от них остаются на всю жизнь. В непогоду, при перенапряжении дают о себе знать.
Раны производят впечатление, да и наш лекпом, посмотрев в свой кондуит, говорит о постоянных жалобах заключённого. Всё! Мне дают 2-ю категорию работоспособности, а это значит, я не подхожу для тяжёлых работ – этап для меня отпадает. Естественно, я счастлив, доволен. Но тачка и мелиорация по-прежнему входят в круг моих обязанностей.
Через три года моей лагерной жизни меня выводят из зоны на сенокос. Там совершенно другие условия. Двое верховых конвойных издали наблюдают за нашей работой. У меня старый упитанный вол, запряжённый в сенокосилку. Между прочим, от вола зависит многое: лёгкость управления, питание.
На зоне – строгий конвой, урки, а здесь – широкое поле, солнце, спокойная лёгкая работа. Я чуть было не написал – счастливая работа. Сидишь себе на сенокосилке, покрикиваешь изредка «цоб-цобе», а перед тобой волнующее зелёное море травы и никаких там «блатных», «сученых» и разной лагерной шантрапы…
А осенью снова «пофартило». Я попал не в зону, а на базу при железной дороге – грузчиком. Над 10 человеками лишь один надзиратель. Мы расконвоированные. Что очень важно. Можно даже сходить в магазин или на вокзал.
А затем пошла полоса везения. Меня направили на курсы заведующих складами в центральное отделение пос. Долинка. А это значит, что я буду «кум – королю, сват – министру».
И до самой смерти Сталина, то есть до марта 1953 года, я работал заведующим складами. Они были разные: зерновые, овощные, продовольственные. Не буду описывать своё положение в те времена. Удалось достичь самой высокой планки, какая могла быть в условиях лагеря. Я подчинялся только начальнику ЧИС и зам. начальника отделения, офицерам. Изредка заходили ради формальности дежурные надзиратели, для проверки – на месте ли я. Понятно, что свободное хождение по отделению давало возможность сожительствовать, да так, что по прошествии времени у меня появилась дочь. А через год ко мне приехала сестра и забрала её с собой на волю. Дочь мы назвали – Людой.
Обычно такое сожительство заканчивается по окончании срока или при переводе с одного места на другое. Детей забирают на волю родители матерей, а если таких нет, то в детские дома, начиная с трёх лет. У меня всё было по другому. Моя лагерная жена освободилась почти вместе со мной. Тогда была большая амнистия, и мамочки с детьми уходили на волю…
Коллектив авторов.
Все права на материалы данного сайта принадлежат авторам. При перепечатке ссылка на авторов обязательна.
