Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск пятый
Тем, кто ещё не умер
Максимальным чувством юмора обладают умершие: они смеются надо всем.
Станислав Ежи Лец
Алексей Декельбаум
ЮМОРИСТИЧЕСКИЕ РАССКАЗЫ
Декельбаум Алексей Захарович, писатель-сатирик, киносценарист, член Союза российских писателей с 1993 года. См. его публикацию «Видения смутного времени» в предыдущем номере (с.783-792, ошибочно подписана: Александр Болотов).
ПОБЕДА
«Добро должно быть с кулаками...»
Прочитало Добро и задумалось. Заглянуло в обломок зеркала: шейка тоненькая, грудь колесом, но вовнутрь, щёки впалые, а глаз добрый-добрый – второй заплыл...
...Щетина торчком, плечики узкие, семья в развале, на работе гонения...
...Обои рваные, комната казённая, из мебели – кровать да кошка (на кровати – повестка к Злу)...
...Ручки слабые, пальчики – как спички, а кулаков и вовсе нет...
«Добро должно быть с кулаками!»
– Ах так! – сказало Добро...
Товарищ, товарищ! Знаешь ли ты, что это такое – готовить победу Добра в условиях тотальной диктатуры Зла? Когда верхи ещё могут, а низам наплевать? И угнетённым терять почти нечего, кроме своих цепей, семьи, работы, зарплаты, очереди на квартиру, талонов на водку, мебельных гарнитуров, спортивных репортажей, свободы и пива! И угнетённые, проклиная Зло, отлавливают по подворотням апостолов Добра и тоскливо бьют их, приговаривая: «А не мути народ!» А Добро ещё только наращивает кулаки. И в подполье такая сырость, что листовки размокают, а по полу так и шастают мокрицы и провокаторы!..
– Что делать?! – мается Добро, вслушиваясь в свистки облав. – Кто виноват и что с ним делать?!
«А как они с нами?!»
– Но я же – Добро!..
«Добро должно быть с кулаками!»
– Но я...
«Ради победы над Злом!»
– Но...
«Ради всеобщего счастья!»
Дивным летним вечером нежная истома окутывает город. В тёплом густом воздухе вязнут соловьиные трели и пулемётные очереди. Дивным летним вечером силы Добра одержали окончательную победу над Злом.
По городу вели колонну пленных. Вокруг ликовали те, кто при Зле был никем, а теперь вновь рассчитывал стать всем. Конвой был украшен цветами. Командовал конвоем человек с ружьём – с виду простодушный, но с мудрой лукавинкой в глазах. Время от времени к нему подбегали шустрые ребятишки, простые рабочие, усталые женщины и народная интеллигенция – сообщали, где скрываются недобитые злыдни.
Впереди колонны плелось Зло – небритое, с лицом защитного цвета. На разодранном мундире сиротливо болтался чудом уцелевший орден Отца Отечества первой степени. Рядом весело шагал юный боец армии Добра. Его гранатомет был утыкан розами, его тонкие музыкальные пальцы неумело сжимались в кулаки, он периодически бил Зло по уху и приговаривал:
– Будешь добрее... будешь добрее, зараза!..
...Огромная площадь ликовала. Добро встало с трона, подняло руку – всё стихло.
– Любимые! – сказало Добро. – Победа над Злом, о необходимости которой всегда говорили самые добрые – свершилась!
Все закричали «ура», а Добро улыбнулось и заплакало. И никого не расстреляло – только самых злых. Остальных отвели в степь, уложили на васильки и ромашки, огородили колючей проволокой и по углам поставили вышки с пулеметами. Чтобы никогда и ни за что даже крупица зла не просочилась в наш добрый и прекрасный мир.
А если и случится такая беда, если ясным днём или тёмной ночью в глазах друга или незнакомца, детей, родителей, жены или возлюбленной вдруг чёрным метеором промелькнет зло – обо всех подобных случаях просим сообщить в Комитет Безопасности Добра, расположенный на улице Всеобщей Любви между новой тюрьмой и мемориальной квартирой, где Добро ночевало перед последним и решительным боем.
ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ СЮЖЕТЫ
Послушный мальчик
На редкость послушный мальчик. Мама, уходя в магазин, сказала: «Никому не открывай». Вот он с тех пор никому и не открывает. Ему и звонят, и стучат, а он: «Мне мама не велела никому открывать». Вокруг страна напрягалась в последнем прорыве, единогласно клеймила космополитов и врачей-убийц, единодушно разоблачала культ личности и волюнтаризм, гневно осуждала империалистов, диссидентов и стиляг, пахала целину и космос, крепила оборону...
Он сидел дома и никому не открывал.
Уже и демократия, и свобода слова, и диктатура единодушно осуждена, и для победы важен каждый голос!..
– Мне мама не велела никому открывать.
И, кстати, маму-то уже давно выпустили и реабилитировали. Она как-то приезжала, поговорила с ним через дверь, поплакала и велела никому не открывать.
После спектакля
Самолёт с делегацией иностранных парламентариев взмыл над райцентром...
Митинг свернул транспаранты «Больше демократии!» и стал рассасываться по автобусам предприятий. Участники экологической голодовки побежали в буфет отоваривать талоны. Бастующие рабочие тут же на спине друг у друга писали заявления на заработанные отгулы. У овощного ларька выстроилась очередь – сдавать реквизитору ананасы, манго и фейхоа. В сквере проститутки с помощью классных руководителей спешно смывали макияж. Члены политических партий райцентра под командой замполита строем потопали в военный городок.
Старик-режиссёр из местного народного театра, оттирая слёзы гордости, принимал поздравления районного руководства.
А ты оторвала свои губы от моих, заломила мне руку за спину, и сказала:
– Праздник люд’ям портить! А ну пройдёмте!
Человек-фон
Человек работает фоном. Ему звонят, его приглашают – он приезжает и обеспечивает фон. Оплата по договорённости.
На его фоне любой заказчик будет выглядеть тонким интеллектуалом, жгучим красавцем, отважным суперменом. А за особую плату – и сексуальным стахановцем. Девушки кидаются в объятья любому жлобу, если рядом с ним появится человек-фон. Очереди стихают и цепенеют, когда его зовут подменить продавщицу. Если он читает публике свои стихи, то любому поэту после него овации гарантированы. Более того, на его фоне любой ротный старшина выглядит пламенным демократом и опытным политиком. Человек-фон завален заказами.
А в редкие минуты отдыха он запирается у себя в комнате, раскладывает на диване свои научные статьи, свои спортивные награды, медали «За спасение утопающих» и «За отвагу на пожаре». Перечитывает старые восторженные письма своих читателей, кинозрителей и зарубежных правозащитников. И медленно листает альбом с фотографиями детей и возлюбленных.
Баллада о мужестве
Одного писателя поймали враги и стали пытать.
– Говори!
Но писатель только гордо смеялся в ответ и ничего не говорил.
День и ночь пытали его враги самыми жуткими пытками, но он ни слова им не сказал. Ничего не боялся – ни пыток, ни смерти!
Озлобились тогда враги, озверели и пригласили самого опытного палача.
И связал палач беднягу по рукам и ногам, и стал ему читать газетные отзывы на произведения других писателей из того же города.
«Безусловно, на общем фоне ярко выделяется новая повесть писателя А...» Читать дальше или будешь говорить?
Застонал писатель, но выдержал.
«Также хочется отметить умные и тонкие стихи поэтессы Б...» Будешь говорить?!
Скрипнул зубами писатель, но промолчал.
«...и, конечно же, глубокие, многогранные образы, рожденные талантом В...»
И тут писатель впервые заговорил:
– Дешево работаете, гады... Не может быть у него ни таланта, ни глубокой многогранности. Не...
И потерял сознание...
Наши подоспели – отбили.
В РОДИЛЬНОМ ОТДЕЛЕНИИ
Роды были лёгкими.
Роды были легкими, как и все предыдущие роды Краюхина, ибо душа поэта, если уж берётся рожать,то делает это легко, в полёте, а всякие натуги чреваты выкидышем.
Пресловутые «муки творчества» начинаются потом, когда идёт шлифовка, когда ремесло говорит вдохновению: «Подвинься», – и из строчек выдираются нелепые первозданности, а на их место нередко вколачиваются профессиональные нелепости. Но это уже потом.
...Рожала душа тайного поэта Краюхина (в миру – бухгалтер конторы «Вторсырье», «не был, не имел, не привлекался, не владеет...» и т.д.). Роды принимал хранитель Краюхина – пожилой ангел Хрисанф, нянчивший эту маетную душу ещё в её младенчестве – в Нормандии XIV века, и с тех пор опекавший во всех её последующих земных командировках, будь то перуанская глубинка времён конкистадоров, окраина Марселя эпохи Людовика XV или же гренландское поселение, куда душа Краюхина была сослана в прошлой жизни за свои марсельские шалости при жизни позапрошлой.
Хрисанф был очень надежным ангелом-хранителем, и только потому душа Краюхина отделалась тогда ссылкой в Гренландию. Если бы Хрисанф вовремя не ампутировал у этой безалаберной души одну роковую любовь – гореть бы ей в геенне огненной и лишь мечтать о земном воплощении в таракана.
...Сейчас душа Краюхина рожала балладу о пользе вторсырья. Она металась в экстазе, потела дивными рифмами, типа «макулатура – физкультура», в восторге хлопала себя по ляжкам и нервно хихикала: «Гениально! Гениально!».
– Ишь, распрыгалась! – добродушно ворчал Хрисанф. – Как тогда, в Марселе, сочиняючи срамные куплеты. А ведь я предупреждал!
И что-то подобное человеческой улыбке расплывалось у него по подобию нашего лица.
Вокруг рожающей души бестолково суетилась её персональная муза – отец всех произведений Краюхина. История была давняя: однажды соблазнив и практический насильно взяв эту доверчивую, немного вздорную душу, муза неожиданно прониклась к ней необъяснимой привязанностью, имела от неё немало детей и даже хранила ей определенную верность – не столько из-за мысли об алиментах, сколько...
– Да угомонись ты, шалава! – цыкнул на музу ангел-хранитель. – Видишь, уже концовка выходит! «Металлолома перевоплощенье! Ничтожных тряпок будущая жизнь!..» Режь пуповину!!!
– Мальчик? – шмыгнув носом, спросила муза, когда пуповина уже была перерезана, и душа Краюхина, подрагивая, счастливо затихла.
– А хрен его знает, – философски ответил Хрисанф, вертя в руках очаровательного уродца с выпирающими строчками. – Стиль, вроде, мужеский, рублёный, но обратно же лирика... А вообще – хорош! Ай да Краюхин, ай да сукин сын!
Через коросту убогих краюхинских метафор источалось сияние. Рождённая в полете, рождённая в любви, обречённая на Земле иметь читательскую аудиторию в количестве одного человека, эта баллада о пользе вторсырья по обстоятельствам своего рождения получала большие шансы на вселенское бессмертие. Впрочем, данный вопрос был уже не в компетенции ангела-хранителя (лица явно заинтересованного).
А вокруг шёл обычный рабочий день. Сновали дежурные херувимы, в секции катаклизмов хмурые ангелы, соблюдая наивную конспирацию, опять глушили нектар, и кто-то уже нежно-хрипато затянул «Нетленные крылья». Из отдела судеб громыхали грозные духограммы архангела, требующего сводку по сегодняшним смертям и ответа за срыв плана по рождениям. И только какой-то непотребный шум вплетался в эту нормальную трудовую обыденность и тревожил Хрисанфа. Какая-то неразличимая дисгармония, которая однако же вскоре прояснилась до слов и образа, и это было ужасно, потому что, согласитесь, даже матёрому ангелу неприятно слышать, как матерится пожилая муза, тем более муза известного поэта, члена Союза писателей и т.д., и т.п.
Вид и запах подлетающей музы был настолько тяжел, что Хрисанф только крякнул и тактично осведомился:
– Чего твой-то?
– М-м... с-су.., – застонала муза известного поэта и запустила по занебесью непечатную тираду о всяких трам-там-там, которые, трам-там-там, до того закармливают свои души договорами, авансами и сроками, что тех или слабит, или тошнит и всё это прямо на бедную музу, которая, как последняя трам-там-трали-вали всегда ждёт нормальных лучезарных родов и потому не всегда успевает увернуться.
– Стих?
– Поэма, – с ненавистью сказала муза. – О любви, трам-пам-тарарам, к прекрасному родному краю!
Хрисанф вздохнул и сочувственно сплюнул. На Земле, в убогой квартире бухгалтера Краюхина ветер ломанул форточку и огладил прохладными ладонями лицо счастливого поэта.
«КУРОЧКА-РЯБА»
(киносценарий боевика из жизни русской деревни, производство «Коламбиа-пикчерс»)
Действующие лица и исполнители:
Дед – Чак Норрис,
Баба – Синтия Ротрок,
«Курочка-ряба» – Клод Ван-Дамм,
«Мышка» – Арнольд Шварценеггер,
Девки, бабы, мужики, киллеры.
Обычная русская деревня: березы, клюквенные сады, покосившиеся коттеджи...
(Пометка продюсера: «Заказать в строительной компании покосившиеся коттеджи, если, конечно, недорого возьмут за их перекос»).
...Дед только что закончил утреннюю пробежку вокруг колхозного поля, прибежал на свой бедный двор и нырнул в свой убогий бассейн...
(Пометка продюсера: «Бассейн на русском ранчо – бред!!! Пусть Дед забежит в свой жалкий деревенский домишко и примет там убогий душ!»).
На кухне Баба готовит Деду скудный завтрак: сэндвичи с редькой, бутылка водки, чашечка кофе. Дед хмуро ест. Баба, пригорюнившись, глядит на него.
Дед. Твою мать?
Баба. А где я тебе возьму?!
Дед. Но мать твою!!!
Баба. А на какие шиши?! Простой осетрины купить не могу!..
(Пометка продюсера: «Хорошо! Уточнить насчет «шишей»: если это внутренняя российская валюта, то сколько «шишей» в одном долларе?»).
...Дед выходит на двор. Шумит клюква. В её шелест вплетается отдалённая русская народная песня. Примерный текст:
Wo pole beryeska stoyala,
Wo pole kudryavaya stoyala,
Lewly, lewly, stoyala...
Из-за холма плавно выходят деревенские девки и бабы – в сарафанах, телогрейках и нетрезвые с утра.
(Пометка продюсера: «Проследить, чтобы телогрейки на этот раз были не от Кардена – разорят!»).
К девкам и бабам присоединяются пьяные мужики и парни, заводят хоровод и всем хороводом направляются к деревенскому супермаркету...
(Пометка продюсера: «Супермаркеты в российских деревнях – чушь!!! Надо проще и скромнее: «направляются к сельскому шопу». Кстати, уточнить, почему русские эмигранты на вопрос, есть ли в российских деревнях шопы, сначала ржут, а потом вздыхают и говорят: есть, и ещё какие!»).
Дед впрягается в нелёгкий сельский труд. Солнце встаёт из-за берез. Припекает. Дед работает – истово подстригает газон возле своего убогого домишки. Останавливается. Смотрит на солнце. Вспоминает что-то былое, далёкое. Рокочет старая убогая газонокосилка.
Дед. Твою мать...
По щеке скатываются несколько слёз...
(Пометка продюсера: «Не более двух. А в общем хорошо – дитя природы. Только пусть он косит босым, как их писатель Достоевский»).
В воздухе неожиданно свистит нога. Дед резко падает, перекатывается и быстро вскакивает с газонокосилкой наперевес. Перед ним стоит улыбающийся «Курочка-ряба».
Дед. Мать твою!
«Курочка-ряба». Я тоже рад тебя видеть!
Дед. Но твою мать?!
«Курочка-ряба». Какая на хрен амнистия, просто у них там сейчас такой бардак! Вот забежал по пути в Эрмитаж, принёс тебе пасхальное яичко от Фаберже. Спрячь на время.
Дед. А мать твою?
«Курочка-ряба». Десять процентов.
Дед. Во, блин.
«Курочка-ряба». Ишь, разговорился! Ну что, по рукам?
Автоматные очереди, свист пуль, громкие крики.
«Курочка-ряба». Ну ладно, некогда мне тут с тобой болтать.
Прыгает через плетень и быстро удаляется. Рокочет газонокосилка.
(Пометка продюсера: «Плетень — ферростирол, 50 долларов за 1 плетёный метр).
На дедово подворье вбегают деревенские киллеры – в телогрейках, кирзовых сапогах, с серпами, косами и автоматами Калашникова. Впереди – «Мышка». Подбегает и замахивается серпом на Деда.
«Мышка». Гони яйцо, старый хрен!
Дед. Твою мать?
«Мышка». Позапирайся мне! А ну, хлопцы, обыскать всё!
Киллеры кидаются в дедов коттедж. В коттедже звуки борьбы, автоматные очереди, свист серпов, пламя пожара. Два киллера с грохотом скатываются с крыльца. Ещё один с треском вылетает из окна. На крыльце появляется разъярённая Баба с балалайкой. Мафия отступает. Баба в прыжке мощным ударом «тоби-гэри» валит «Мышку». Дом горит. Рокочет газонокосилка.
(Пометка продюсера: «Очень хорошо: ярость русской женщины. Добавить немного секса»).
Дед (восхищенно). Твою мать!!!
Баба в крутом развороте стремительным ударом ноги скашивает Деда и выхватывает у него из-за пазухи яйцо Фаберже.
Дед. О, нет!
Рокочет газонокосилка. «Мышка» пытается отобрать яйцо у Бабы, яйцо падает на газонокосилку и разлетается вдребезги.
«Мышка». О, нет!
(Пометка продюсера: «Да-да, как у их Чехова: если на сцене в первом акте имеется газонокосилка, то в финале она выстрелит!»).
Тем временем у плетня скапливается народ: мужики, бабы, девки и парни – пьяные и удивлённые. Дом горит. Откуда-то выныривает сияющий «Курочка-ряба».
«Курочка-ряба». Ну что, Мышка, обломался с яйцом? А ты, Дед, не плачь! Возьму на гоп-стоп птицефабрику – будет тебе полное лукошко яиц.
Баба задумчиво смотрит на горящий коттедж.
Баба (задумчиво). Пойду я...
Поднимает балалайку и входит в горящий дом. Дед хватает газонокосилку и продолжает подстригать газон.
Киллеры. Во, блин! Ну, пойдём, что ли, водки выпьем.
Уходят пить водку.
(Пометка продюсера: «Да-да – загадочная русская душа! Но я не понял: зачем Бабе была нужна балалайка? Или это русский боевой символ?»).
Деревенский народ толпится вокруг одинокого «Мышки».
«Мышка». Ну чего уставились? Шли бы себе работать.
Народ безмолвствует.
Конец
(Пометка продюсера: «Твою мать!»)
ПОСЛЕДНИЙ ПРОРЫВ
Мы всё-таки прорвались в светлое будущее. Вломились в него на своих обгоревших танках и отпустили рычаги. Краска пузырилась на броне. На башнях шипели и кучерявились красные звёзды, свастики, орлы-мутанты, рекламы сигарет, Народного банка и гигиенических тампонов.
Будущее было прекрасно.
– Мать моя женщина... коммунизм! – присвистнул командир догоравшей самоходки, увидев вокруг чистый, изумительно свежий коммунизм. Без нищих, без буржуев и фашистов, без эксплуатации человека человеком, без частной собственности на средства производства и тому подобной порнографии. Мир всеобщего равенства, увлекательного общественно-полезного труда и дешёвой доступной колбасы.
«Победа!» – прослезился механик с раздолбанного танка, разглядывая полное торжество свободы и демократии. Демократия была ослепительно хороша: без лагерей, без нищих, без фашистов и коммунистов, с добротной частной собственностью, всеобщим благоденствием, потрясающей свободой слова и дешёвой доступной колбасой. От полного отсутствия воровства кружилась голова.
Артиллерист протёр воспалённые глаза, но всё равно в окружавшем его светлом будущем не было ни одного демократа и коммуниста, ни одного инородца и иноверца. Только здоровая чистокровная нация, могучая держава, генетически стерильное правительство, крепкий порядок и... дешёвая колбаса.
А сзади напирали обгоревшие, грязные и небритые.
– Ребята, правда, что никто не ворует? Не засада ли...
– Боже, да никак государь с великим князем!..
– Ёлки-палки, а прав человека-то, прав человека – как грязи!..
– Мама дорогая, какой-то сплошной Первомай... – восхищённо присвистнул командир самоходки, почёсывая дыру в черепе.
– Ну будя, ребята, ещё успеете налюбоваться, – сказал дежурный архангел. – Сейчас будет санобработка, стрижка, помыв и раздача белой одёжи. Становись! Р-равняйсь! Нале...во! Шаго-ом... ар-рш!
А ПОТОМ БЫЛО УТРО...
В ночь на Великую Октябрьскую социалистическую революцию в собственном доме на Невском, в кабинете, хранящем следы буйной гвардейской тоски о судьбе России, маялся безумными и вещими видениями поручик князь Голицын.
Снились поручику мелкие трефы в прикупе, заход с бубей, о необходимости которого кричали все левые газеты, обнажённые плечи графини Н. и мощные бёдра жеребца Б.
Снилось, что нынешнее поколение нижних чинов будет жить при коммунизме – этот модный анекдот он принёс из дворянского Собрания и сразу же, в приступе пьяной демократии, рассказал своему денщику Парамону и его куму – боцману с «Авроры»...
Тут же приснился и коммунизм в виде длинного барака, украшенного иллюминацией и бумажными цветами. В бараке шёл тридцать девятый съезд КПСС. «Есть такая партия!» – ржал жеребец Б., нелепо проигранный в карты корнету О. «Есть родимая!» – хохотала графиня Н...
Снилась поручику сестра милосердия – хрупкая и изящная, правда, слегка небритая, а так – вылитый Александр Фёдорович Керенский. Премьер рвал на груди корсаж и кричал в телефонную трубку: «Сволочь ты, Володя, и шутки твои дурацкие! Верни Зимний, а в честь вашего Великого Октября возьмите штурмом какой-нибудь Лувр – я договорюсь!..» Снились Голицыну декреты, подписанные его кухаркой Агафьей, снились талоны на водку и девиц, гимназистки на лесоповале, обнажённые плечи графини Н. (на правом – чья-то веснушчатая пятерня с синим якорем) и очередь в приёмной у дворника М. Очередь кричала на Плеханова: «Вы тут не стояли!», и профессор Милюков интимно шептал Голицыну: «Увы, поручик, демократия в России накрылась серпом и молотом. О наступлении следующей демократии, я полагаю, нам сообщат...» Кто сообщит, поручик так и не узнал, поскольку от общего огорчения заснул тут же в приёмной. И приснилось ему заполнение анкеты объёмом с «Войну и мир» и срочная необходимость доказать, что он отнюдь не Голицман, и представить справку о своём пролетарском происхождении из старинного рода слесарей Голицыных... И было бы всё ничего, если б не мелкие трефы в прикупе и бездарный проигрыш жеребца. Этот кошмар снился особенно жестоко и затмевал все остальные...
А под утро приснился государь император. «Товарищ Голицын, – сказал государь, не отрываясь от работы над акварелью, – поезжайте в Наркомпрос, привезите новые учебники истории и раздайте по эскадронам». «Слушаюсь, Ваше величество!» – машинально отчеканил поручик, скорбя об утрате жеребца. Государь благосклонно кивнул: «С пролетарским приветом, князь», – и растаял в серой мгле.
…В ночь на Великую Октябрьскую социалистическую революцию корнет Оболенский мёрз в карауле. Скука была отчаянная: ни озверелых большевиков, ни пьяных матросов, ни германских шпионов. Подвернулись двое мирных прохожих, да и те сами подошли с вежливым вопросом, не проплывала ли «Аврора».
– Нам это архиважно знать, батенька, – доверительно, с приятной картавинкой сказал один из них и лукаво сощурил глаз. – Мы с товарищем поспорили, пройдёт ли крейсер в Неву или нет?
Оболенский выразил уверенность, что пройдёт. Прохожие заметно повеселели и тут же откланялись, пожелав корнету успехов в службе, счастья в личной жизни, сибирского здоровья и кавказского долголетия.
«А то задержать?» – подумалось Оболенскому. Он даже передёрнул затвор, но вспомнил о племенном жеребце Б., удачно выигранном в карты у поручика Г., и решил не омрачать насилием эту прекрасную ночь...
Ветер стих, Питер спал, по реке ненавязчиво плыл крейсер «Аврора»...
...Проверяющий застал корнета за тупым разглядыванием облаков.
– Что с вами, Оболенский?
Оболенский глубоко вздохнул.
– Извините, господин штабс-капитан, но с вами не случалось такого, что вдруг слышался голос с небес и он бы вам говорил: «Ну и козёл же ты, братец!»
ПОЛЁТЫ СЕМЁНА ОЛЕГОВИЧА
Квартира как квартира, между прочим, не самая плохая и даже с кладовкой. Ну, не то чтобы с кладовкой – скорее, со встроенным шкафом, но очень достойных размеров. Не Бог весть каких, однако же вполне можно запихать много чего, и ещё место останется. В общем, вполне вместительный шкаф на несколько полок.
Там стояли пыльные стеклянные банки, множество пустых бутылок, ящик с инструментами, лежали старые тряпки, а внизу размещался обычно узел с грязным бельём. На полке между банками и ящиком хранился Семён Олегович.
Дверь кладовки категорически отказывалась закрываться («откуда у тебя только руки растут!»), и внутри всегда имел место унылый полумрак с запахом пыли и мышей, в который гармонично вплеталась прелая нота – нота грязного белья. Сквозь неплотно закрытую дверь до Семёна Олеговича доносился стук каблучков, а то и смех, и шёпот, а то и звон бокалов и прекрасные напевы. Семён Олегович лежал на своей полке, слушал звуки и сочинял в уме пронзительные монологи о достоинстве и жестокости.
Время от времени приходила рыжеволосая женщина с серо-зелёными глазами и брала Семёна Олеговича для разных своих надобностей, как-то: забить им гвоздь, наклеить им обои, запустить Семёном Олеговичем в магазин за продуктами питания, а то и просто использовать по его природному мужскому предназначению. Попользовавшись, клала его обратно до следующей надобности или просто до утра.
По утрам она выхватывала Семёна Олеговича из его шкафа, наскоро стирала с него пыль и, широко размахнувшись (рыжие волосы разлетаются в стороны, серо-зелёные – о Боже! – глаза прищурены, ярко-красные губы раздвинуты в хищном оскале, обнажив убийственно белые естественные зубы), швыряла Семёна Олеговича на работу. Семён Олегович летел со свистом, стукался, рикошетил, сшибал препоны, а к вечеру, как бумеранг, возвращался обратно – в шкаф.
Так прошли какие-то годы – небольшие, но тоже нелишние. И вот однажды Семён Олегович, запущенный, как обычно, с утра во внешкафное пространство, после обеда столкнулся в своем полёте с непреодолимым препятствием. У препятствия были весьма симпатичные веснушки, натуральные белокурые волосы и широко распахнутые восторженные глаза. А поскольку на Семёна Олеговича до сих пор так никто ещё не смотрел, то всё решилось само собой. Обнаружилось, что Семён Олегович ещё мужчина ого-го! Что Семён Олегович ещё мужчина хоть куда: умён, обаятелен, да чего там – практически красив! Что его могут любить натуральные блондинки, а это, согласитесь, ведь не каждому дано.
В этот день Семён Олегович не вернулся из полёта. Не вернулся ни через неделю, ни через десять лет. Не вернулся в не самую плохую квартиру со встроенным шкафом, где пыль и полумрак, банки и бутылки, узел с грязным бельём и ящик с инструментами. Где между ящиком и банками давно уже хранилась та жестокая женщина – слушала звуки, кусала белы локти и извлекалась кем-то по мере его мужских надобностей.
Семён Олегович больше не летал (если тот кошмар можно назвать прекрасным словом «полёт»), но спокойно и с достоинством шёл по жизни, отряхиваясь от встречных особ женского пола. В нагрудном кармане сидела счастливая натуральная блондинка, сидела и смотрела на своего хранителя с неувядаемым восторгом.
Они жили так долго и дружно, что Семён Олегович однажды умер. Такое, увы, рано или поздно случается со всеми, впрочем, только один раз. Семён же Олегович умер в весьма преклонных летах, в солидных жизненных обстоятельствах, окружённый женой, детьми и внуками. Причем, благодаря жене – прекрасной женщине! – умер легко и даже с нетерпением.
Он умер, и душа его, естественно, отлетела, как совершенно справедливо утверждает современная наука. Но если бы можно было наблюдать сам процесс отлёта души из её земного футляра, то тогда бы перед врачами предстало зрелище весьма поучительное. Они бы увидели, как из груди Семёна Олеговича вышло светло-розовое облачко, вышло и сгустилось до чёткого образа, и образ этот – рыжеволосой женщины с серо-зелёными глазами – кружился над Семёном Олеговичем все дни, отпущенные душе до её окончательного отлета.
Коллектив авторов.
Все права на материалы данного сайта принадлежат авторам. При перепечатке ссылка на авторов обязательна.
