Литературно-художественный альманах

Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.

"Слово к читателю" Выпуск первый, 2005г.


 

 Выпуск восьмой

 Литературный фестиваль в Коктебеле

 Писатель талантлив, если он умеет представить новое привычным, а привычное – новым.

Сэмюэл Джонсон

Алексей Салов

СЕМЬ ДНЕЙ СОТВОРЕНИЯ

 

 Алексей Салов – победитель шестого международного литературного волошинского конкурса в номинации «Пройти по всей земле горящими ступнями…» (проза). Студент Курского государственного университета (магистратура).

 

Марине

 

…после 24.00 пражский трамвай ходит

с интервалом до сорока минут.

(«Полезная информация для туриста»)

 

В моей голове тысяча голосов. Они бодры и красивы, будто львы, играющие в «догони» на закате. Они заполняют весь мир, выпрыгивая в полуприкрытые окна. В моих глазах прозрачные тени Праги, очерченные кляксой огней. Моё тело штормит – это неугомонный трамвай набегает на финиш чужой остановки. Я стою один, потрясённый, невидимый, и только болтливая чешка, глотающая смех и «Будвайзер», могла бы вдруг вскинуть глаза и прочесть по моим грядущие слёзы. С чего бы? Я и сам не знаю причины...

Механический голос динамика объявляет: «Пришти заставка – Дринополо». Всё это правда один раз за целую жизнь – в полночь 29 мая. Если ты стоишь выше по склону, и трамвай 57 ночной линии города Прага катится к твоим ногам, прошу тебя, дождись, пока я сойду: возможно, в грохоте слов на чужих языках я нашёл ответы, которыми смогу поделиться…

 

Теперь-то я верю в уготованность нашей встречи. Но тогда, в самом начале пути, лёжа на верхней боковой полке плацкарта и зачем-то подмигивая твоим робким взглядам из-под простыни, ей-богу, я больше интересовался томиком Сарояна в руках, чем твоим бормотанием, или твоим заботливым братом, или даже превосходным плюшевым зайцем подле твоей маленькой головы. Конечно, это лукавство, но мне ведь и вправду понадобилось преодолеть весь европейский маршрут, чтобы оценить серьёзность нашей встречи. И, кто знает, не будь тебя, я бы, возможно, так и не узнал, с чего начинаются волшебные путешествия. Это не очень трудно для твоих пяти лет? О, прости, я думаю, что нетрудно. Ради такой вот гримаски, что ты кокетливо соорудила для меня, я и нагородил столько слов. Взрослые почему-то любят всё усложнять, дорогая.

Бывают разные воспоминания, Настя. Мои – без сюжета. Напрасно искать в них хоть одну запятую, нарисованную для других. Это память сердца, а сердце моё плохо хранит названия и облики зданий, и геометрию улиц, где порой так приятно потерять читателя. Оно плохо угождает глазам, бегущим вприпрыжку, сметая абзацы в жажде праздника моего европейского приключения. Но оно бережно хранит каждого человека, которого я узнал. И тебя, разумеется, тоже с неизменным плюшевым зайцем и забавной верой в мою доброту. Ни сейчас, когда ты загораешь в Молдавии, ни годы спустя – никогда уже тебе не прочесть эту историю. Пусть за тебя это сделают другие – всё больше дяди да тёти. Позволь им, ведь и ты такая добрая, правда?

Настя, я помню, что ты ни разу ещё не летала. Но уж, конечно, ты знаешь, где живут самолёты. Один такой дом называется Внуково. Поздней ночью я съел там вкусное печенье, выпил кофе для бодрости и подумал, как завтра покажется мне другой, маленький домик для самолётов в чешском Пардубице. И как я поеду в Прагу, и как воскресенье окончится, и наутро часы в моём телефоне объявят понедельник, 26 мая. И почему я всегда веду счёт с понедельника, что за дурная привычка, не знаешь?..

…Что рассказать тебе о столице прекрасной страны? Прага кажется мне стеклянной вазой улиц и зданий, расколовшейся на многие века вглубь европейской истории, но так искусно склеенной, что не разгадать швов и сомнителен точный возраст каждого скола. Средневековые часовни, готические замки, костёлы, домики, крытые неизменной черепицей всех оттенков красного и серого; улицы, мощённые древней брусчаткой, по каменным мозолям которой катятся современные шины; широкие спины мостов, знававшие рыцарей и висящие скорее над рекою Времени, чем над пенистой изумрудной Влтавой; магазинчики и новострои, заштрихованные разноцветной латиницей граффити; кафе, пабы, ресторанчики с летней террасой, подъёмы и спуски, надиктованные холмистой географией Чехии; змеистая параллельность трамвайных путей – всё это под хор тысячи голосов в голове моей порождает острое ощущение Праги, сказочной, как легенды о пиве, и настоящей под моим прикосновением. Эти голоса, дробясь и набирая силу слияния, шепчут мне живую молитву города, пролившего кровь религиозных войн, и молитва эта – о человеке, каждом из ныне живущих, о любви и дружбе, о радости миллионного, но общего на всех города-порога, убаюканного качелями эпох.

Может, поэтому стояли в моих глазах слёзы в трамвае 57, где нации объединились и вдруг заиграла гитара, где всем было по-настоящему хорошо, так что я безоглядно поверил: нерастраченная любовь к ближнему копится не в жерле трамвая, но в нас самих. Пражский трамвай только высвобождает энергию. В этом смысле он – метафора всей чешской столицы, иная реальность плавильного котла народов, когда все непохожи, но именно этим интересны друг другу: шотландцы в клетчатых юбках и южноафриканцы в «Lacoste», юные немки, напоминающие принцесс, или ирландцы, угостившие меня пивом в шикарном пабе, канадские молодожёны из Квебека или пожилые английские леди, затянувшие под вечер в уютном ресторанчике «Кластер» народные песни, а я-то думал, что это русская традиция…

И, конечно, жители Праги. Пражская молодежь полюбилась мне свободным английским и заразительной жаждой общения. Не веришь, спроси у Питера. Знал ли я, что слово за слово мы проговорим с ним, скрываясь под навесом кафе от первого за всё моё путешествие и какого-то игрушечного дождя, почти полчаса? Знал ли, что пивовар в Детенице стоило посетить ради случайной встречи с танцовщицей Яной, а вовсе не ради знаменитого «живого» пива? Чехия, как телескоп невероятной силы, укрупняет далёкие точки, заставляя их оживать, и в этих точках я разглядываю пунктиры своей судьбы, мимолётные, но очень важные. Гораздо более нужные, чем созерцание мёртвых красот средневековья…

По удалённости от центра Прага условно разделена на шесть округов. Мы остановились в самом дальнем, в отеле «Вильгельм» на улице Hostalkova. Там различимо с пригорка почти всё, что радует глаз в чужих городах. Лишь остановка трамвая «Дринополо» вне поля видимости. Нам достался тихий район, большая конфета за щекой городской карты.

В первый же вечер я устроил себе прогулку. Такую, когда смотришь по сторонам, стараясь ничего не выпустить из виду. Но Пражский Град никак нельзя пропустить. Два гигантских шпиля различимы почти отовсюду, они пропадают за ширмой листвы, чтобы на открытом пространстве снова выпрямиться в небо каменным величием. И так на протяжении всего пути от отеля. Когда попадаешь на территорию Града – главную площадь Градчан и официальную резиденцию чешского президента – ввысь и вширь, по всей геометрии зрения навстречу встаёт Кафедральный собор святого Вита. Снаружи это лучшая иллюстрация для книги о фантастическом замке Горменгаст, которую написал в преддверии безумия англичанин Мервин Пик. Собор нависал надо мной, как Горменгаст, «главной глыбой изначального камня…». Собор звучал музыкой невероятной архитектуры, она трепетала в каменном созвездии колонн, контрфорсов и фресок, в золотом пламени ночного освещения. Я был заворожён. Прямоугольная площадь как будто ушла из-под ног, растаяли фонари, фонтаны, скамейки и всё, что было вокруг. Мы были вдвоём и глядели друг на друга сквозь воздух времён. Собор был твердыней, но в этот момент я понимал его больше, чем дано мне понять многих живых…

И вот ещё странное свойство Пражского Града: покидая его, обязательно оборачиваешься, как будто хочешь проверить, не растаял ли он, не показался ли, чтобы тут же исчезнуть. Но позади всё неизменно: шпили ищут во тьме низкое небо и свет десятков прожекторов налетает на каменный панцирь собора...

Я возвращался в отель упоённый, и вдруг – редкий случай – два трамвая, идущие в разных направлениях, разминулись на моих глазах и умчались вверх и вниз по склону. Я посмотрел на опустевшие пути с любопытством туриста: они показались мне единственно честной на планете дорогой. Я знал, что стоит мне пойти по ним, я смогу добраться до края вселенной, до мест, где скрывается правда обо всём. Первый час ночи. Я засёк «до сорока минут» и пошёл…

Утром 28 мая мы ехали в Дрезден… Декорации мира мчались по сторонам, жмурясь от неба и солнца. Ты спала на моём плече, я думал о ценности каждой секунды жизни, которой когда-то лишили маленький город Дрезден. Мы были здесь и сейчас. Внезапное озарение: твои губы тревожно блестят, и, склоняясь, я целую пейзаж, пролетающий в розовом зеркале губ…

Англо-американская авиация уничтожила Флоренцию на Эльбе 13 февраля 1945 года. В бессмысленной бойне сгорело заживо больше невинных, чем в Хиросиме. Мы ехали туда, где 63 года назад темнело руинами самое страшное кладбище военной Европы. Мы ехали в Дрезден, отстроенный заново, укрытый молодой зеленью, с прудом около автобусной стоянки. В живой воде плавают утки… Камни Дрездена наполовину черны, они помнят о пламени твёрже людей, потому что не сгорают дотла. В туристической программке город называют «одной из жемчужин Германии». Времени, словно нарочно, только на осмотр исторического центра. Небо над ним – жемчужного цвета. Воздух пахнет катастрофой налёта…

Я стоял на мосту через реку и видел себя в прицеле английского летчика. Я был маленьким, а река подо мной – большой и невинной. Всякая вода кипит, но редкая горит так, как горела эта. Стрелок кладёт палец на гашетку, затвор щёлкает, я убит. Сфотографирован.

В галерее «Старые мастера» собраны тысячи шедевров мировой живописи. Мы бродим по коридорам, выкрашенным в однотон, я ищу глазами не картину – снимок, которого здесь не может быть. На нём маленький ребенок у гаража, опрокинутый трёхколесный велосипед и тень грозовой тучи на голых холмах. Гениальная работа Гэри Уиногранда «Нью-Мексико, 1957». Я ничего не понимаю в живописи, я думаю, если полетят самолеты, как я смогу тебя защитить…

Потом мы выходим на залитую ярким солнцем площадку перед галереей и занимаем скамейку возле фонтана. Нарочно так, чтобы брызги нас миновали. Мы говорим, мы ближе узнаём друг друга. Капли, как жемчуг, взлетают, осыпая гранит…

…И вдруг фонтан дотянулся ледяными осколками влаги до наших лиц и одежд, и тотчас ощущение катастрофы, которым неизлечимо болен воздух Дрездена, сгинуло навсегда. Я прислушался, чтобы проверить: фонтан хлюпал носом, посвистывал и опадал, и в упругих толчках его воды, разбитой на струи, не было воя воздушной тревоги и оханья бомб, падающих с высоты, будто огромные чёрные хлопья в адское рождество... Я держал твою руку и смотрел, как ты улыбалась...

Вернувшись из Германии, мы отправились на светомузыкальные Крижиковы фонтаны. Помнишь бар, в котором коротали время до десяти, пока не пошёл по небу пятнами мглы настоящий вечер? Монашек, которыми залюбовался на трибуне Слава? Как шутили о чём-то, несли ерунду и молчали, глядя на танец воды? В нём был шум нашего счастья, в нём говорила цветущая Прага и молчал далёкий Дрезден. Я гадаю, как нарисовать для тебя этот праздник, но бросаю, едва начав. В глубине наших глаз его цвета не требуют объяснения…

А помнишь Карловы Вары? Вафли с разной начинкой, мы никак не могли сосчитать, сколько коробок увезти в подарок друзьям. Помнишь, мы бегали взад-вперед, покупая вафли и сувениры? Какие же мы были неугомонные. И счастливые. И даже в автобусе на обратном пути армия из картонных коробок не давала покоя, каждая норовила бомбой вылететь из отсека хранения и ухнуть на пол. И одна всё-таки ухнула. Конечно, сон не шёл ко мне, потому что рядом была ты. Но и вафли сыграли свою маленькую тревожную роль. Это так смешно, если подумать.

Помнишь Чешский Штернберк, готический замок с немыслимым количеством внутренних помещений? Каким серьёзным он выглядел, каким неприступным! А потом мы попали в просторную залу, и Слава очень смешно сказал: «Вот так мы собираемся жить!» Ты добавила: «Временами…» Честное слово, это незабываемо! Да что там – отличное было время, правда?..

Мы столько раз покидали Прагу и возвращались к её Пороховым воротам, и каждый раз чешская столица дарила нам вечер и первый осколок ночи, чтобы, наконец, узнать ближе её саму. И теперь в стуке клавиш я снова чувствую игрушечный город: веет поздней прохладой, свет фонарей кивает петляющим улицам, век переходит в век, веки сжимаются и распахивают глаза, заставляя их верить в происходящее чудо… Не правда ли, нам были отпущены те же семь дней сотворения, счастливое время, когда в полночь закрывают ворота в Пражском Граде и пустеют все скамейки, кроме одной… Прага, которая подарена только нам и неизвестна никому больше, выросла по волшебству и осталась жить вечно в той майской неделе. Это разрешает мне думать, что у старого города нет окончания. В смысле вечности, а не топографии. В наших сердцах наверняка ему нет никакого предела…

…Дорога домой всегда стремительнее, это правило без исключений. Ибо по-настоящему прощаться мы начинаем, когда ощущение близости становится непреодолимым. В этот момент, сколько бы дней ни ходить нам ещё по тесным улочкам Чехии, глядя на гримасы городских пейзажей, мы готовимся к воспоминаниям. И обратный путь не хочется растягивать понапрасну: чем скорее мы окажемся дома, тем быстрее вернёмся во сне на эти тесные улочки...

В вагоне №1 украинского поезда моей соседкой оказалась девочка лет пяти. Но я был так увлечён саундтреком из «Ямакаси», что даже не спросил её имя. Мы посматривали друг на друга в смущении. Потом она смеялась. Французский рэп от Busta Flex, Joey Starr и DJ Spank заглушал смех, оставляя мне лишь забавную мимику… Я уснул под рокот колёс, воображая, какая первоклассная чечётка им удаётся. Ей-богу, не знаю, что сочиняла она…

Я открыл глаза в три часа ночи, покинул верхнюю полку и уставился в окно, считая назад последние километры. Моя соседка, сжимавшая крокодила, улыбалась во сне, её игрушка качалась в такт вагону №1, как будто кивала приятельски моему одиночеству. Я робко кивнул в ответ... Я вспомнил твой взгляд из-под шляпки (пятьдесят семь километров)… таянье губ в улыбке (пятьдесят шесть километров)… и подумал об озарениях, которые мы воплощаем. Пятьдесят пять… четыре, три, два и один…

 

так завершается великое путешествие: плюшевый крокодил сменяет зайца в изголовье маленькой девочки, хор умолкает, и мой собственный голос выдаёт в подражанье динамику радостное и печальное соло: «Пришти заставка – Курск»

и что-то вроде:

обещаю тебе,

обещаю