Литературно-художественный альманах

Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.

"Слово к читателю" Выпуск первый, 2005г.


 

 Выпуск седьмой

 Лев Толстой и Сибирь

Самый верный признак истины – это простота и ясность. Ложь всегда бывает сложна, вычурна и многословна.

Лев Николаевич Толстой

Марианна Нугер

О ВЕЛИЧИИ «ПРОСТЫХ ДУШ»

К публикации стихотворений членов сибирской толстовской коммуны «Жизнь и Труд»

Да не удивится читатель, что мы вновь предлагаем подборку стихов сибирских толстовцев-коммунаров, хотя не раз обращали внимание на их простоту и наивность, но – и на особую «светлоту», свойственную подобным строкам.

На сей раз это стихи 1930-1940-х гг. – пожалуй, самых крутых для толстовцев, и не только для них. Большая часть этой подборки создана в неволе. Братья Тюрк, о которых мы уже писали, сам Мазурин, друг Льва Николаевича Толстого М.В. Гуляев, Анна Малород…

Но в отличие от стихов последней, проникнутых трогательной верой в идеи Толстого, а также в благость совместного труда дружных коммунаров, проникнутых «святою любовью» друг к другу, те, что мы находим в предлагаемой «тюремной» подборке, заставляют задуматься. Что именно влекло «простые души» к учению Толстого, так бесхитростно и так беззаветно?

Обратимся к книге В.Н. Черепицы «Счастье жить для других: западно-белорусские последователи религиозно-философского учения Л.Н. Толстого 1921-1939гг.», изданной в Гродно в 2007г. на материалах многих личных архивов, а также полученных из музея-усадьбы Л.Н. Толстого в Ясной Поляне, из Государственного музея Л.Н. Толстого в Москве, из экспериментальной средней школы Л.Н. Толстого в Новокузнецке, почему названную книгу мы и получили от директора этой школы Б.А. Гросбейна, которому автор её послал с тёплой дарственной надписью.

В этой книге весьма ценны приведённые сведения, касающиеся учения Толстого, – мнения философов и известных богословов. Мы находим в ней цитаты, рисующие весьма противоречивый духовный облик великого русского писателя, который, наверное, по сю пору вряд ли вполне разгадан. Так, мы узнаём, что Л.Н. Толстой придавал особое значение «совершенства себя физически… приучая себя к выносливости и терпению». Он был объят «желанием быть лучше не перед самим собой или перед Богом, а желанием быть лучше перед другими людьми».

Это – настораживает. Не вяжется с нарочитым удовлетворением Толстого при виде весьма интеллигентного сомышленника, который явился к нему в лаптях и крестьянской одежде. «Совсем опростился!...» – запишет радостно Толстой в дневнике.

Не оттого ли, что по словам Тургенева, ему свойственна была «рано сказавшаяся черта, которая затем легла в основание всего его (Толстого) довольно мрачного миросозерцания, мучительного прежде всего для него самого. Он никогда не верил в искренность людей».

Но – каких людей? Вероятно, представителей его круга, которые не могли не заметить многих противоречий в его учении, тогда как «нищие духом» вдыхали в себя как живительный воздух каждое его слово. Их не тревожило, что, по воспоминаниям современников (А.А. Фет, Д.В. Григорович, П.И. Бирюков): «С первой минуты бросалась в молодом Толстом оппозиция всему общепринятому; какое бы мнение ни высказывалось, и чем авторитетней казался ему собеседник, тем настойчивее подзадоривало его высказать противоположное и начать резаться на словах».

«Простые души» искали и находили в учении Толстого иное. Он говорил: «Действовать сознательно к соединению людей религии – вот основание мысли, которая, надеюсь, увлечёт меня». «Простым душам» надоело слышать, что чем горше испытания, что им предуготовила судьба на земле, тем больше блаженства вкусят они в небесах. И когда Толстой говорил: «Ожидать новой лучшей жизни, той жизни, в которой будет доступно человеку ближайшее общение с Богом, блаженство личности, мы не должны», они понимали лишь то, что надежды на воздаяние в раю за все земные муки тщетны, а, значит, менять надо суть собственной земной жизни.

Их так часто ставили «под ружьё», что толстовские слова «жизнь всех людей имеет Божественное начало» – «она одна свята», значит, никому не дано гнать их на убой. Вот, пожалуй, что было всего им понятнее и ближе.

Им нравилось, что граф Толстой говорит о некоей «мировой силе любви», объединяющей всех людей. Значит, все перед Богом равны, если объединены друг с другом приязнью; значит, «не убий» – не просто одна из заповедей, а гарантия мирной и дружной жизни людей на земле. И как было не внимать с надеждой, когда сам граф говорит, что дело всех людей, «порабощённых правительствами, не в том, чтобы заменить одну форму правительства другой, а в том, чтобы избавиться от всякого правительства, чтобы уничтожить его».

А как же «непротивление злу насилием»? Ведь сказано – «уничтожить»!

Но в такие тонкости «простые души» не вникают. Они слышат, что граф осуждает «королей, министров, президентов, членов парламентов, всякого рода революционеров, либералов» – одним словом, «большое количество людей, праздно живущих трудами рабочего народа». А ведь сам-то – граф! Значит, вот кто им ровня. Вот кто мыслит и чувствует так же, как они.

Их не смущало отрицание патриотизма Толстым. Для них – это не абстрактное понятие, а часть души, личная, интимная привязанность к дому, земле, месту, где жили их предки и живут они сами.

Это других, куда как высоко стоящих людей, волновало и возмущало, что Лев Николаевич Толстой считает, будто «патриотизм есть чувство неестественное, грубое, постыдное, неразумное, вредное»… И что для «управляемого» люда это есть «отречение от человеческого достоинства разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти; оно есть рабство».

Для «простых душ» это означало, что гнать людей на войну, как говорит граф, это преступление, «разбой и убийство».

И, думается, именно эти болевые точки – избавиться от войны, избавиться от непосильного труда, ради кого-то вышестоящего, а не по доброй воле и на собственное благо, породили будущих «толстовцев-коммунаров».

Им не было дела до того, что философы и высокие церковные сановники считают (см. «Крейцерова соната») бредовым толстовское утверждение, что плотская любовь даже в браке – это разврат, плотская любовь должна исчезнуть, и если это не произойдёт сейчас, то свершится в следующем поколении, или ещё следующем. Интеллигенция недоумевала: как, «нравственный брак» есть «разрешение на разврат»? Значит, граф Толстой сознательно влечёт нас к необходимости самоуничтожения человеческого рода?

Но «простые души» «Крейцерову сонату» не читали, равно не знакомо их было, наверное, мнение философа С.В. Булгакова: «Если резюмировать “веру” Толстого, то окажется, что это – странная смесь всех заблуждений нашего века…». Они, «простые души», просто верили, что «непротивление злу насилием» – значит не идти на войну, жить по совести и в согласии друг с другом и добиваясь упорным трудом блага для всех, здесь, в земной жизни, а не надеяться на будущее райское блаженство. Труд себе в радость – вот он, рай. Согласие и уважение друг к другу – рай и есть.

…Так образовывались трудовые коммуны. Казалось бы, кому помеха? Но уже с началом первой мировой войны оказалось, что ещё какая помеха! Ведь не берут оружия в руки! И не возьмут!

В тюрьму за это? Пожалуйста, согласны! Наш земляк, уроженец Кузнецка Валентин Булгаков, последний секретарь Л.Н. Толстого и убеждённый его последователь, даже оказался фигурантом в судебном процессе против толстовцев-пацифистов, отказавшихся участвовать в первой мировой войне.

Но вот кардинально меняется общественный строй. Новый политический уклад – «за труд, за свободу». И что же? Толстовцы понемногу опять становятся неудобны. Да, добросовестный труд, но не в колхозах, а в своей общине. Тридцатые годы, раскулачивание, – полное недоумение толстовцев: как, за усердный труд людей сажают в тюрьмы и ссылают? Зря недоумевали. Страна в предчувствии грядущей войны, а коммунары оружия в руки не берут…

В тюрьму их! В лагеря!

«Простые души» недоумевать продолжают. Ведь советский строй – якобы за те же идеалы, которые отстаивают и они сами: «за труд, за свободу, за равенство».

А они, коммунары, разве же против?

Увы! Разные формы труда и вовсе разные «свободы» служили идеалом для коммунаров и для нового строя.

Так что сидели коммунары в тюрьмах, перестукивались через стену, и хотя так и не переставали недоумевать, однако же – не роптали.

В своих убеждениях они были непоколебимы.

Читатель, невзирая на отдельные огрехи в их стихах, найдёт в них главное: смятение духа, великое разочарование перед свершающейся над ними несправедливостью и неугасимую «семейственную» привязанность друг к другу.

Если по поводу пятилетнего юбилея создания коммуны «Жизнь и Труд» звучат строки: «Доверчиво просто с открытой душой / Мы руки друг другу подали <…> / И рухнули тяжкие цепи веков / Насилья и рабства над нами. / И вольною песней вчерашних рабов / Скрасились дни над полями», то пройдёт совсем немного, и послышатся в стихах народных поэтов иные мотивы: «Как рабов на невольном рынке, / Как щенков разлучили нас / Боль-занозу попробуй вынь-ка / Где ты, брат мой, где ты сейчас? / Так же светел, как прежде и в ссылке».

В тюрьме, в ссылке, жертвы чудовищного насилия видят прямую ассоциацию между насилием и войной, это неизменное их мироощущение: «Горе мне! Это век мой ужасный, – / Чёрный танк в человечьей крови / Под пятою огромной и грязной / Мою радость в бою раздавил»…

В стихах, посвящённых в 1934 году группе осуждённых в лагере, читаем: «От семьи, от друзей в путь суровый / Вас уводят насилья штыки. / Что ж, друзья! Это ж путь ведь не новый, / На пути там могилы видны».

Много, много горьких строк написано в 1934 году в Старокузнецкой тюрьме Дмитрием Пащенко: «Эх, приволье, а в камере душно, / Я лежу весь в жару и в поту / <…> Мне б в коммуну, где дышит свобода / Полежать под колосьями ржи, / А в тюрьме здесь владычица злоба, / Сгусток крови, насилья и лжи…».

Итак, они всё ещё не ропщут, они боятся всего лишь ослабнуть духом: «Я и здесь за решёткой сумею / Жить, как благо в душе ощущать, / Лишь суметь бы владеть мне собою, / Лишь суметь бы терпеть и прощать».

И – уже проклёвываются нотки возмущения у того же Дмитрия Пащенко: «Но за что? За что? В тюрьму заброшенный / Я полей, нужды, крестьянский сын / На земле я что ли гость непрошенный / Сердце доброе, остынь, остынь»…

За инициалами А.М. легко угадывается уже знакомая нам по прежним публикациям Анна Малород – голубиная её душа глядит в суть обстоятельств. Да, тяжело, горько, тюрьма, ссылки, но – никто из них не возьмёт оружие в руки, и это – самое важное: «Я счастлива жить в век такой / Когда песня мира льётся над землёй / И свершается победа над войной / Я счастлива жить в век такой».

Куда прозорливее Дмитрий Пащенко: «Гаснут светильники, мрак всё сгущается / Мир превратился в тюрьму <…> / Злоба бушует, но вы не страшитесь / Для истины вырыть могилу нельзя <…> / Негаснущим светом сияет свобода / И разум бессильны штыки заглушить / Злоба погибнет, останется правда / Давайте же правде одной лишь служить».

Остаётся лишь изумляться, каким разным «правдам» и неодинаковым «свободам» служили советский строй и толстовцы-коммунары – его жертвы. Стоит год 1938-й. Вот под эпиграфом «Посвящение смерти коммуны “Жизнь и Труд”» автор, предположительно Д. Моргачёв, обращается к коммуне как к живому, одухотворённому естеству: «Померла ж ты, моя дорогая / Операции ты не снесла. / Под напором Советской же власти / Скрепя сердце от нас ты ушла. / На твоих ведь глазах всё творилось / Всё пришлось тебе переживать / Как родных-то твоих уводили / В лагеря и неволю ссылать».

Простим же автору щемящую душу безыскусность формы этих строк, в которых – человеческая трагедия. Из них мы узнаём далее, что в лагеря попали 40 человек, семь мужчин и две женщины сидят в тюрьме. Три года коммуна жила в страхе, ожидая всё новых и новых ущемлений и репрессий, так что «дети песен уж больше не пели»: «Но вот, четырёх ещё взяли / И послали опять в лагеря / И от этой последней же муки / В тот же вечер и ты умерла…».

Можно полагать, что это был некий роковой вечер, когда коммуна распалась, или было принято решение её распустить.

В ту же пору, под пометой «Кузнецкая тюрьма 1937-38гг.», уже знакомый нам Д.М. (Дмитрий Моргачёв?) пишет: «Над забором, где рвётся свобода, / Где неволя куёт кандалы, / Торжествует людская невзгода / И грустят, пролетая, орлы / Здесь тюрьма, как могила замшилась, / И могильщик над ней часовой <…> / Ненасытною пастью удава / Жрёт она и детей, и отцов. / Где ж ты, где ж ты, священное право / На свободную жизнь без оков?».

Похоже, автор этих строк уже всё понял, но всё-таки решил придерживаться до конца толстовского завета «непротивления злу насилием». Насилие могут творить над ним, но он – не будет.

«Простые души» не читали «Крейцерову сонату». И не задумывались о том, что без плотской любви иссякнет род людской. Они просто жили. Жили и любили друг друга. И рожали детей, воспитывая их в добре и труде. Они не думали, существует ли рай и ад, и действительно ли человеческий Дух бессмертен. Их не маяли вопросы религиозных догм и обрядов. Они поверили графу Толстому, что убивать – плохо, что война – преступление, что счастье – это труд и согласие меж людьми.

И вот уж стихи под названием «Памяти коммуны»: «Чем толстовцы провинились / Пред свободною страной, / За что прав своих лишились / Жить коммуной трудовой <…> / В мыслях здравых, в чувствах добрых / Жизнь старались улучшать / Даже в пищу птиц, животных / Не хотели убивать <…> / И не пили, не курили / Не вели вражды ни с кем / Так за что же осуждались? / Может, в том лишь провинились / Пред свободною страной, / Что по совести стремились / Жить, как учит Лев Толстой!».

Читатель, предложенные в этой подборке стихи стоит читать не только снисходительно, но и благоговейно. Читаешь – и впечатление, что неторопливо шелестят страницы непарадной истории последователей столь неудобного, как оказалось, во все времена учения Толстого.

…Пройдут ещё годы, минет вторая мировая война, а друг Л.Н. Толстого, М.В. Гуляев, станет писать бывшим членам коммуны аж в 1945 году – диву даёшься! – бодрые письма. Мы ищем разгадку этой бодрости. Возможно, она кроется в строках, посвящённых много лет назад ещё только пятилетию начинающейся и процветающей коммуны: «Нет! Я пришёл сюда, – / Минувшее, прощай! / Не горькая судьба / Гнала нас в дальний край. / Мы, каждый здесь, затем / Чтоб без штыка, без пули / И без тюремных стен / Наладить жизнь и труд!».

Вместе с нами, удивись, уважаемый читатель, загадке толстовского учения, пропущенного «простыми душами» через величие их незамутнённого «многим ведением» светлого Духа.

Март 2008г.