Литературно-художественный альманах

Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.

"Слово к читателю" Выпуск первый, 2005г.


 

 Выпуск седьмой

 Изящная словесность

Слова, которые рождаются в сердце, доходят до сердца, а те, что рождаются на языке, не идут дальше ушей.

Аль-Хусри.

Александр Аханов

ДОЦЕНТ

Из цикла «Легенды Карской экспедиции»

И опять была пурга. Дул ветер, нёс снег, не спешно, равномерно, не зло, но убедительно, а убедительность заключалась в той основательности, с которой снег заносил громадину промёрзшего полуострова. И балки, и технику, не говоря уже о чахлой растительности – всё залепило, залило, словно ледяным клейстером и только шестьдесят седьмая буровая оказалась непогоде не по зубам.

Буровой станок, так и хочется сказать – в гордом одиночестве, тускло подсвечивая больнично-серую мглу мерцающими и тлеющими под толстым слоем снега светильниками, один царствовал в бело-сером мраке. Даже факел сгорающего попутного газа, болтающийся как грязная оранжевая тряпка, давал сегодня немощный, бледный свет. И было с чего – снежный заряд постепенно набирал силу. Но ко всему привыкают люди – привыкли и к беспрестанно летящему белому потоку, как, скажем, привыкают к комарам и мухам. Неприятно, но неотъемлемо...

И всё же – мокрый снег в лицо – противная штука, особенно когда пора идти в отгулы.

Дороги за две недели непогоды столь основательно замело, что колёсной технике в глубинах полуострова делать было совершенно нечего. Даже гусеничные тягачи далеко не отходили от Базы – стёкла кабин покрывались плотной коростой и не помогали никакие отопители. Однако скорые на подъём буровики шестьдесят седьмой, те, что собрались в отгулы, всыпались-таки в вездеход в надежде проскочить хоть до Подбазы, что была рядом – километрах в пятидесяти – всё ближе к Большой Земле. «Газушка» – вездеход, рыкнув двигателем, воткнулась в пургу и – как не бывало.

– Не доедут, – сказал Доцент, сидя в балке – столовой и ковыряя лениво надоевшую яичницу, – вон с моря прёт как из трубы, или заглохнут через час-два или вернутся.

С ним согласились все. Доцента – крановщика и тракториста экспедиции Бессонова Толю знали многие. Невысокий, плотный, с разбойного вида рыжей бородой, он действительно напоминал некоего учёного из неведомого универсального института, и особенно во время дискуссий, стихийно возникающих в коллективе. А споры случались по любому поводу: будет или нет метель сегодня к вечеру, а если будет, то какая, хороший или нет будет в этом году подлёдный лов, разводиться или нет, если твоя жена тебе изменила, как делать аборт.

Наш Доцент ошибся ненамного – «газушка», проплутав часа четыре и спалив горючее в баках, хлопая коллектором, остановилась, не доехав до балков. Напоминала она айсберг на гусеницах и за собой притащила ещё один айсберг – выловленный по пути автомобиль ГАЗ-66. Из машин выползли на чём свет стоит клянущие погоду и приложение к ней – тундру буровики, и разошлись по своим вагончикам, обречённо волоча мокрые рюкзаки.

И стали заваривать чай, без которого на Севере никто и не мыслил существования. Чай и Север, либо Север и Чай – эти два полярных и географически и биологически понятия здесь, в промёрзшей «до костей» тундре соединились в одно целое. Чай это напиток, согревающий душу, в том, правда, случае, если таковая имеется у индивида, чай – это кратчайший путь к знакомству, чай это признак гостеприимства... словом: чай – это чай! И восславим потому не столь уж наших дальних соседей-китайцев за их поистине великолепный подарок, затмевающий всё – и компас, и порох, и бумагу! Хотя, если подумать... последние три вещи тоже не без надобности разошлись по миру.

В балок вполз Игорь, неудачный отпускник, с размаху швырнул рюкзак под кровать:

– Вот гадство, ни хрена не видать, до сотой вышки дорога есть – дальше хоть вешайся! Тридцать километров три часа ползли! Стерва, а не погода! Водила газует, железяку до полика жмёт, а толку никакого!

Он пнул рюкзак, смиренно лежащий под кроватью:

– Ведь в кино хотел! На Харасавэе «Пираты ХХ-го века». Говорят, картина, что надо! На «сотой» какую-то машину подбазовскую на буксир взяли. Чёрта ли ему в пургу мотаться... Вездеход и тот не идёт! Ух!

– Э! Брось ты это, – отозвался Доцент, – я вот помню, как в восьмидесятом году мы месяца три торчали по маковку в снегу без всяких там культурных штучек, зато уж потом...

– Потом! Ты, Доцент, какой-то отсталый, хоть и Доцент! Мне уже за тридцать, а всё не женат. А хочется! Тебе хорошо – дом и всё такое... в нём… и дети тоже. А у меня нету! Каждый раз, как в Тюмень выберусь – думаю: где жену эту самую найти. На первой подряд не женишься... пробовал раз... С другой познакомился – курит! С третьей – тоже! Ну, сучки, думаю, ну, дуры! Терпеть не могу! А третья – ещё и пьет! Каждую неделю чтобы в ресторан и дым коромыслом! Дура! Но красивая, к сожалению...

Доцент усмехнулся: состарится – поумнеет... может быть...! Если не сопьётся – бабы они к алкоголю враз привыкают...

Глеб, молча слушавший до сих пор разговор, обратился к ним:

– Ну, мужики, раз уж зашло про них... расскажу, как я познакомился с одной девушкой. Жил тогда в Новороссийске, в районе Восьмая Щель, есть такой интересный участок города в горах, а в свободное от работы время посиживал за передатчиком, любительским, само собой. Ну, включаю как-то радиостанцию – слышу в эфире женский голос. Натурально – мужики-операторы устроили в эфире свалку, зовут, орут ей со всех сторон, двое, аж из Южного полушария – мощные такие станции, в ушах закладывает: «Young lady, young lady» – девушка, значит, – «Ear signals fading» – «сигнал замирает», мол «See you», встретимся снова, как всё в норму придёт. А она работает с кем-то, будто за углом сидит, местная, точно! Потому что слышу гул переменного тока, фильтрация неважная, а ещё микрофон на столе постукивает, когда она говорит. Слышно, словно в студии. Точно местная…

Ну, думаю – сейчас прямо на частоту её корреспонденту сяду! Нельзя, конечно, так делать, это очень неприлично в радиолюбительской среде, да заинтересовала она меня. А летом у нас духота-а! Открываю дверь – аппарат проветрить...

В коридорчике-прихожей балка что-то грохнуло, упала лопата, ведро и ещё что-то – оттого, что некто затопал ногами, отряхивая снег, и Доцент закричал на невидимку:

– Ты, фрукт – редиска! Поаккуратней можно? Растопался как лось! Щас ка-ак...

Дверь распахнулась, и в комнатку в облаке пара вошла повариха Верка. Все от изумления потеряли дар речи, однако быстренько пришли в себя, а Глеб обратился к ней:

– Ты-ы... что здесь делаешь, дитя кулинарной книги? Решила и нас потравить? Не-ет! Я лично – не дамся! Буду сухари грызть, но организму сохраню в целости!

Он имел в виду случай, когда будучи на Подбазе, съел в тамошней столовой нечто такое, отчего два дня маялся животом. Тогда он шибко обиделся на общепит и слегка поругался с его представительницей Вероникой.

Не удостаивая его ответом, что было удивительно, Верка обратилась к Анатолию:

– Доцентик! Миленький! Зуб! Ой, проклятый, как дёргает! Сил нет! Специально добиралась сюда – «газушка» нашу машину подобрала – говорят, ты умеешь лечить? Ой-ой!

Полная её физиономия выражала крайнюю степень отчаяния. Обеими руками она стискивала щёки и мотала головой, как раненая моржиха.

– Ой! Десять лет не болели! Ой, проклятый, на мою голову! Как пурга началась, так и заныл, а вчера ночью так закрутил – хоть голову руби! Ничего не помогает... ой-ойй!

Игорь и Глеб посмотрели друг на друга. Игорь закурил сигарету и прочно уселся на кровати, всем своим видом показывая, что ему нет дела до врачебной практики Доцента. Глеб... потирая лоб, думал, как Бессонов выкрутится из этого, столь щекотливого, положения. О его неисчислимых талантах знали, конечно, даже в Канаде... но ещё и зубы?!

Доцент, нисколько, однако, не удивившийся просьбе Верки, сказал, обращаясь к игореву рюкзаку под кроватью:

– Что? Зуб? Щас сделаем!

Он встал со своего ложа и стал копаться в его недрах. Под кроватью и в ней вечно лежали какие-то шестерёнки, обрывки проводов, гайки, банки тушёнки. Под кроватью же можно было отыскать в случае крайней необходимости и «бычок» – мелких размеров окурок – бывало, на буровой кончалось курево, а в бородище Доцента теплился огонёчек!

– Куда же я его дел, – озадаченно спрашивал он сам себя, вытаскивая из-под матраца, из подушки какое-то тряпьё, промасленное до черноты, гаечные ключи, уронил на пол и запихал под кровать фару.

– А-а-а! Вот оно! – Доцент вытащил из дальнего угла ком относительно чистых тряпок и развернул его бережно и любовно. На свет явилось тракторное магнето – таким, вернее с его помощью заводят тракторный вспомогательный двигатель – пускач, который затем заводит – пускает в ход собственно тракторный дизель.

Верка меж тем плюхнулась тяжёлым телом на табурет, отчего бедная деревяшка затрещала всеми суставами.

– Ойй! Ой, как дёргает, паразит! Ой-ой... – она была готова разреветься.

Толя извлёк из того же источника высоковольтный провод и приладил его к магнето. Глеб слышал раньше о таком способе лечения, но не видел в действии, да и не очень верил в целительную силу «электрического анальгина». Но сейчас лечение близко.

– Держи! – Доцент поставил на полную, в ватных штанах, ногу Верки аппарат с торчащим из него проводом. – Держи рукой, да крепко, чтобы не упало! Пощипет, и твой зубик как миленький затихнет, навсегда. Только потом, дома, обязательно запломбируешь. Ясно? Где он?

– Та-амм! – она легонько прикоснулась пальцем к щеке.

– Та-амм! – передразнил её Доцент. – Я же не рентген и не Роза Кулешова! Рот открой, кадра!

Верка открыла рот – хорошие белые зубы поблёскивали в свете трехсотваттной лампочки.

– Да такими зубами можно болты перекусывать! – поставил диагноз Доцент и вложил в её правую руку провод – вот, поставь на самый зуб... ага! вот и трещина! Хорошо! Ставь сюда! И минут через пятнадцать – как рукой! Так шаманы говорят, во всяком случае... И Лёша так говорит…

Постанывающая Верка прижала провод к зубу и тут «врач» крутанул ротор магнето! Сухо щёлкнул ускоритель. Верка вздрогнула и вскочила с табуретки. Та упала.

Со стуком упало и магнето.

Игорь и Глеб с интересом смотрели на происходящее, ожидая чего угодно, но отнюдь не исцеления страждущей.

– Тт-тыы! Ппаа-раззитт! Сукк-кинсын! – Верка дрожащими губами еле выговаривала слова. – Ты что этто? Я к тебе как к человекк-куу! Ой! – она снова схватилась за щеку, – ну что ты будешь делать! Бол-лииттт! Изверггг!

Доцент полез под кровать, достал магнето, ладонями отёр пыль:

– Дура! Дура! Дура! Сама припёрлась, сама просила, теперь ещё и лаешься?! И чёрт с тобой! Всё равно прибежишь ещё! Я тебе говорю! Дура!!!

Он возмущённо тряс головой, нежно прижимая к себе железяку:

– Кому говорю – садись! Не больнее, чем в вашем кресле! Ассистенты! Посадите больную на место! Будем продолжать!

«Больная»... мелко подрагивая крутыми бёдрами, села на табуретку под лампочку, обречённо глядя в стену, оклеенную вырезками из журналов с изображёнными там разнообразными девицами, и тихонько постанывала. Девки нисколько не сочувствовали ей, нагло ухмыляясь и выпячивая тощие груди.

Доцент указал Глебу глазами на дверь, и они вышли. Доцент шёпотом:

– Сейчас раза три подряд крутану, чтобы нерв убить наверняка, а ты её крепче держи! Вон она, какая здоровая! – Он тихонько засмеялся. И повторил: – Здоровая. Ухх!

– А ты ей мозги не скрутишь набок? Всё же худо-бедно, а тысяч пятнадцать развивает? А впрочем, нет... сила тока небольшая...

– Да проверено! – Доцент махнул рукой – на себе испытано, тем более такую и тридцать тысяч не возьмёт – моща-аа! Меня вон сколь раз трескало! То 380 с крана, то с катушки зажигания! А тебя, думаю, тоже не раз прикладывало, ага? А Верка – её так просто не прибьёшь! Моща-аа!

Он так уважительно протянул это – «моща-аа», что Глеб перестал сомневаться вообще. Они вошли. Верка, как агнец пред закланием, как кролик перед удавом, так и сидела на табурете, а Игорь так же лежал на кровати и, пуская дым кольцами, разглядывал наклеенных длинноногих девиц в платьях, купальниках и без таковых, и сравнивал их с Веркой.

Она проигрывала им в своём «костюме» образца тридцатых годов, победно шагнувшем в своё сорокалетие, и не потому, что была так уж толста. Нет, она, как выражались мужики – была «в поряде», но эти её одёжки! А волосы? Что это за причёска? Нн... даа... если её намазать как бабу, штаны дурацкие сдёрнуть – будет вполне ничего себе.

Верка сидела на удивление покорно, смирно, безучастно следя за приготовлениями «стоматологов». Она покорно раскрыла рот, приложила к зубу провод, прижала к бедру магнето. Глеб зашёл к ней за спину и положил руки на плечи. Доцент сильно крутанул ротор! Ещё! Ещё! Верка издала вопль дикого акустического состава и воспарила над табуретом вместе с повисшим на ней Глебом.

Лопнула разбитая лампочка, осколки посыпались во все стороны. Не удержавшись на ногах, Верка вместе с Глебом рухнули на кровать Доцента. Тот со своим аппаратом отлетел в угол на Игоря, выбив у него сигарету изо рта.

Кровать «кладовщика» от соединённой тяжести двух тел подломилась и немедленно перешла в состояние, именуемое «хлам». В темноте ярко светился в другом углу трёхкиловаттный «козёл» и в свете спирали из кучи хлама поднялась Верка и заплакала:

– Ты... ты... –  сквозь хлынувшие слёзы она шарила руками, пытаясь найти дверь, потом зарыдала горько, безутешно. Глеб гладил её по голове, путаясь в распустившихся по плечам роскошных чёрных волосах и в растерянности повторял:

– Вера... Вера... успокойся, успокойся... оно и вправду убивает нервы... Это пройдёт... успокойся... нервы они...

– Идите вы со своими нервами! – крикнула Верка и кинулась к двери. – Я чёрт знает откуда притащилась... как дура! Дура и есть! А они...

Хлопнула дверь, в тамбуре снова грохнуло и звякнуло железо. Некоторое время в балке осмысливали произошедшее – было тихо так, что слышалось гудение спирали в «козле». Вдруг балок перекосило от хохота...

– Ну, Доцент, – гоготал Игорь, потирая обожжённую сигаретой руку, – ты без славы не умрёшь, угробят тебя твои же знания! Кто на Подбазе будет готовить? Убьют тебя мужики! Хоть и неважный она повар – а женщина!

Глеб, умирая от смеха, стал называть Доцента почему-то Флором:

– Ты, Толя-Флор! Флор! Был такой святой врачеватель... Даже борода такая! Рыжая и растрёпанная! Вы, часом, не родственники? В Новгороде, в музее есть такая икона! Только тот без магнето врачевал... травками и наложением рук! Тёмный был человек! Дак и то – средние века! Ха-ха-хаа…

Они уже заменили лампочку и ещё с полчаса веселились,изнемогая от воспоминаний. Уже засобирались лечь спать, как дверь балка отворилась и на пороге появилась женщина в лёгком плаще, небрежно накинутом на ослепительно красное платье. Тёмные её волосы усеивали снежинки, поблёскивающие в лучах мощной лампы крохотными драгоценными камушками, красные сапожки на высоких каблуках и роскошный иностранный пластиковый пакет дополняли ансамбль.

– Совсем не болит, не болит совсем! – постучав каблучком о каблучок, обратилась красавица к Доценту, взмахивая длиннющими ресницами и улыбаясь очаровательной улыбкой. – Помогло ведь! Зря я вас обругала!

Троица, как вдохнула воздух, так и забыла его выдохнуть. Доцент, открывши рот, чтобы изречь нечто мудрое, так ничего и не сказал, задумчиво почесывая в необъятной своей бороде. Глеб, по инерции продолжая улыбаться, обалдело глядел на незнакомку, явившуюся к ним в облаке пара – словно Афродита тундры возникла вдруг из снежной круговерти.

Сияющая, красивая, крупная женщина, яркая, словно летний день, была та самая Верка, над которой они смеялись?! Он мотнул головой:

– Эй, слушай, ты это или не ты, Вероника?

– Это я, я самая, что ли, – передразнила она, приближаясь к столу, за которым сидел Игорь. У того сладко заныло сердце, мелко задрожали колени, он вскочил, протянул к ней руки, выхватил пакет, поискал глазами, куда бы его пристроить – рукавом «незаметно» сгребая со стола окурки, кружки с недопитым чаем, смятые порванные газеты и совершенно растерянный сел, наконец, на кровать.

Он перевёл взгляд на картинки на стенах – они тут же сморщились и завяли, и ему вдруг до безумия захотелось по-старомодному, но совершенно правильному обычаю поцеловать ей руку.

– Ну, мужички-матершиннички, – делая вид, что не замечает их смятенного состояния, пропела она (и голос-то другой!), сбрасывая плащ и раскрывая пластиковый пакет, – заработали вы сегодня на чай, да не на какой-нибудь – это английский «Серый герцог!» По страшному знакомству в Тюмени достала! Мне знакомая переводчица из Англии привезла!

– Аа?.. – Доцент раскрыл, было, рот.

– Ну, да, – Верка вытащила банку варенья, – кизиловое, кубанское, моё любимое. Я ведь родом из Геленджика, знаете такой город? Вот оно самое и есть.

Глеб удивлённо посмотрел на Верку, но сказать ничего не сказал, лишь пожал плечами, удивляясь про себя нежданно обретённой землячке. То-то он замечал почти неистребимое «гэ» в её речи! Да, бывают встречи, оказывается!

– Аа?... – снова раскрыл рот Доцент, сглотнув набежавшую слюну.

– Ну, да! – она вытащила бутылку коньяка. – В Москве брала, по случаю, давно – это «Камю». Настоящий, французский! Где у вас тут тёплая вода и тряпка? Мужики вы – одно слово!

...Едва ли не до рассвета они пили чудесно заваренный чай, Доцент, прикрыв глаза, смаковал коньяк, а Игорь не сводил с неё глаз... Кажется, и она пару раз бросила на поклонника внимательный взгляд.

– Да, – вспомнил вдруг Доцент, – ты, Глеб, так и не закончил ту историю о девушке в эфире. Что там было дальше?

Глеб кратко рассказал гостье предыдущий эпизод и закончил так:

– А что было? Договорились о свидании. Всё как полагается.

Сейчас у меня с ней двое детей – Анна и Денис.

И подмигнул Игорю.