Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск пятый
Детям и родителям
Кто никогда не был ребенком, никогда не будет взрослым.
Чарльз Чаплин
Наталья Елизарова
ТИГРЁНОК С ОТОРВАННЫМ УХОМ
И.В. Егорову
Иван стиснул пальцами виски, пытаясь унять нестерпимую боль. Голова буквально разрывалась на части. Заливистый смех жены, воркующей по телефону с подругой, выводил из себя. Он, тупо уставившись в тарелку с недоеденными макаронами, ждал, когда завершится бесконечный разговор о какой-то серой юбке какой-то Меркушиной, которая в этой самой юбке будто бы выглядит как корова в седле. Наконец, его терпение лопнуло, и он ринулся в соседнюю комнату. Было дикое желание влепить жене затрещину, но он лишь опустил указательный палец на одну из кнопок телефона и дал сигнал отбоя. Её лицо исказила гримаса возмущения.
– Что, делать больше нечего?
– Тебе, гляжу, нечего… – мрачно отозвался он. – Час трещишь.
– Сколько хочу, столько и разговариваю. Тебе какое дело?
– Ребёнком лучше займись…
– Это ты не мне, а себе скажи. Ты хоть раз его из садика забирал? Хоть раз погулял с ним, поиграл? – Иван готов был поспорить, что сейчас последует гневное обличение его паразитического образа жизни в целом; так и есть. – А что ты по дому делаешь? Пришёл с работы, пожрал и на бок… Неделями прошу гвоздь вбить! Картошку с дачи сама, как ишак, таскаю, тебя допроситься нельзя… У всех мужики, как мужики, а у меня урод в погонах!
– Может, заткнёшься! – рявкнул он.
Продолжать разговор в таком русле становилось опасно. Он чувствовал, что подошёл к той грани, когда сдерживать свои эмоции уже нет никакой возможности и руки, что называются, начинают «чесаться». Сорвав с вешалки куртку, он торопливо сунул ноги в ботинки и, хлопнув дверью, выскочил из дома.
Нельзя сказать, чтобы сегодня произошло что-то особенное. Всё как всегда. Типичное утро, типичный скандал. Даже, пожалуй, не скандал, а так, размолвка. Их совместная жизнь знавала времена и похуже: с оскорблениями и рукоприкладством, слезами и истериками, уходами из дома среди ночи. И при этом ни один из них не считал, что их семейный очаг дал трещину.
Какими бы серьёзными ни были ссоры, они моментально забывались на работе, потому что там было ещё хуже. Изо дня в день, из года в год перед Иваном, как в каком-то сумасшедшем хороводе, проносились решётки, оскаленные пасти овчарок, ожесточённые лица подследственных, кипы распухших дел, в которых отражена вся мерзость человеческой натуры. Это только в кино милиционеры, беззаботно положив ноги на стол, балагурят друг с другом. В жизни всё гораздо жёстче и прозаичнее. Когда каждый день видишь хмурые, озлобленные взгляды, слышишь брань и угрозы, шутить постепенно отвыкаешь… Однажды во время очередной словесной перепалки жена сказала, что работа сделала из него зверя. Её слова привели его в недоумение: «Ты в своей жизни ещё зверей не видела…»
Свой рабочий день он начинал неизменно – закурив. Прикончив одну сигарету, тут же тянулся за другой и очень скоро опустошал всю пачку. В ящике его стола тем временем уже наготове лежали две другие и ожидали своего часа. К концу работы его пепельница ломилась от окурков. Дополнение к сигаретам составлял кофе – чёрный, горький, обжигающий. Жена, медик по образованию, не раз говорила ему, что кофе и сигареты в таких количествах смертельны для любого, даже здорового человека, а что говорить про него, уже пережившего один инфаркт. Про инфаркт на работе никто не знал, иначе на ней можно было бы поставить крест. Жена помогла выкрутиться, достав нужные справки. Он пообещал ей, что будет беречь себя, но беречь не получалось… Да и неловко как-то трястись над собственным здоровьем, когда ежечасно сталкиваешься с чужой смертью – ранней, насильственной, жуткой.
Он не мыслил свою жизнь без работы, но разговоры о призвании и любви к профессии вызывали в нём раздражение. По его мнению, это была всего лишь «болтология», которой занимались «показушники». Надо «пахать», считал он, выкладываться на всю катушку, а любовь тут не при чём. Любовь, – это из другой оперы.
Это слово Иван произнёс всего раз, когда забирал жену из роддома. «Мальчик, как по заказу», – с гордостью заявила жена, передавая ему одеяльце со спящим Ромкой. Он был взволнован и растроган до слёз, крепко прижал её к себе и поцеловал в лучистые голубые глаза.
До свадьбы, в период их недолгого романа, он стыдился проявлять чувства к будущей жене, считая, что мужчине не к лицу опускаться до «телячьих нежностей». Да и потом, должна же она понимать, что раз он предлагает ей расписаться, значит, отношение у него к ней серьёзное, а если так, чего тары-бары разводить попусту?
Позже показная суровость переросла в привычку, и распространилась уже не только на супругу, но и на сына. Он никогда не сюсюкал с ним, редко брал на руки, считая, что этим может избаловать пацана, строго взыскивал за малейшую провинность. Ромка дичился отца, хотя, по словам матери, в его отсутствие «стоял на ушах». Он частенько ловил в глазах мальчика страх, но находил это естественным: пусть лучше побаивается, чем на шею сядет.
Своего отца он в детстве тоже боялся. Старик был фронтовиком, человеком старой закалки, суровым, немногословным; у него, чуть что, разговор был короткий – прут выломает и по заднице, отдерёт так, что неделю сесть не сможешь. Зато человеком воспитал, не слюнтяем каким-нибудь... Ромка, конечно, пока ещё ничего не соображает, оттого и обижается, а когда поймёт, спасибо скажет…
…Рабочий день был на излёте. Иван оправился домой с мыслью купить по дороге бутылку водки, чтобы хоть немного расслабиться и привести в порядок измотанные нервы.
В магазине его «облаяла» молоденькая разбитная продавщица. Он не остался в долгу, отпустив по её адресу пару нелестных «комплиментов», и этим самым ещё больше распалил свою злость; когда он поднимался по лестнице, то чувствовал, как она клокочет внутри него, бурлит, требует выхода.
…В прихожей он споткнулся об игрушечный самосвал и громко выругался. Из кухни выбежала, на ходу вытирая белые от муки руки, жена. «Опять этот засранец игрушки раскидал?!» – не отвечая на её приветствие, раздражённо буркнул он. Она наклонилась за самосвалом: «Я уберу». «Нет уж, сам пусть убирает!» – выхватив у жены машинку, он направился в Ромкину комнату. То, что он увидел через приоткрытую дверь детской, заставило его остолбенеть.
«Гад! Скотина! Маленький убьюдок!» – визжал Ромка, пиная что-то ногами. Приглядевшись, Иван увидел на полу плюшевого тигрёнка, которого они с женой подарили сыну на день рожденья; нарядный бант, повязанный вокруг мохнатой шейки, помялся, сбился в сторону, полосатое ухо держалось на нитках. «Убьюдок! Убьюдок!» – вопил Ромка, с остервенением лупцуя игрушку. Его слух резануло незнакомое слово, но, прислушавшись, он понял, что мальчик говорит «ублюдок»; слышать такие слова от четырёхлетней крохи было непривычно и неприятно.
Войдя в комнату, он отвесил сыну подзатыльник и отобрал тигрёнка: «Ты что, взбесился?» Ромка, потирая затылок, насупился. «Ты зачем игрушку испохабил? – потрясал он растерзанным тигрёнком перед Ромкиным носом. – Я тебя спрашиваю!» Мальчик, поджав губы, сосредоточенно рассматривал свои спущенные «гармошкой» носки. «Хочешь, чтобы мы с матерью больше ничего тебе не покупали? Хорошо, с этого дня ты не получишь никаких подарков!» «Я его наказывал», – шмыгнув носом, пояснил Ромка. «За что?» – озадаченный признанием сына, проговорил он. «Просто так… чтобы сделать из него человека». С минуту он молчал, чувствуя подступивший к горлу комок. Ромка, заметив замешательство отца, важно выпятил нижнюю губу; уверенность в своей правоте придала ему одновременно напыщенный и комичный вид, – он неуловимо стал смахивать на мультяшного сеньора Помидора. Невольно улыбнувшись, Иван слегка потрепал мальчика по волосам. «Мама пришьёт ему ухо…» – сказал Ромка, пытаясь завязать тигрёнку бант. Иван опустился на корточки и неожиданно для себя крепко обнял сына.
Коллектив авторов.
Все права на материалы данного сайта принадлежат авторам. При перепечатке ссылка на авторов обязательна.
