Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск четвёртый
Изящная словесность
Слова – самый сильный наркотик из всех, которые изобрело человечество.
Р. Киплинг
Евгений Асташкин
ЧЁРНЫЙ ОТПУСК
Семён выходил в тамбур покурить лишь когда было совсем невмоготу. Протиснется в грохочущую железную каморку, словно в камеру-одиночку, дюжину жадных затяжек, и быстренько назад в своё купе. Благо, и в ресторан не надо ходить - официанты носят по вагонам свои алюминиевые кастрюльки, заключенные в металлический каркас, двухсторонний, словно весы. После любого отсутствия в купе Семён деловито задирал крышку вагонного лежака и делал вид, будто что-то ищет в своей поклаже. Отодвигая замочек кожаной наплечной сумки, он нащупывал ребристую рукоятку пистолета Макарова и облегчённо переводил дух: «На месте!..»
Зачем он взял с собой в дорогу пистолет, Семён и сам не знал. Видимо, сказалась застарелая привычка. При оружии всегда чувствуешь себя более уверенно. Во время отпуска владельца этой штуки табельному оружию самое место в милицейском сейфе. Ведь прекрасно понимал, случись что, - вдруг пропадёт пистолет в дороге! - его начальнику Николаю Ивановичу несдобровать. Да и самому в первую голову отвечать, такое ЧП не пройдёт бесследно.
Попутчики от скуки закартёжничали, купе словно проходной двор: заходят соседи, включаются в игру вместо выбывших. Семён тоже сыграл несчётно в подкидного. Когда надоело, стал всё затяжнее посматривать в окно. Впрочем, и другие игроки дружно оставляли свой азарт, когда за окном показывалась лесополоса. Возле кустарников, опаханных вокруг для защиты от степных пожаров, бросались в глаза девственные островки в щедрых тюльпанных брызгах. Кое-кто сокрушался, что с освоением новых массивов тюльпанов становится всё меньше и меньше.
Давно уже обосновался Семён в небольшом степном городке. Когда-то служил здесь да так и остался. По душе пришлась ему степная неизмеримость, где взгляд не натыкается на неизменные спутники цивилизации: телеграфные столбы, дороги. Начинал он здесь водителем, возил начальника райотдела милиции Николая Ивановича. По долгу службы разъезжал по сёлам и глухим отделениям, где на магазинной полке ещё можно было обнаружить музейные ламповые радиоприёмники, работающие от больших квадратных батарей. Заглушит иногда «газик» в степи, где весной бушует тюльпанное море. От суховея сочные цветы бьют бесконечные поклоны. В душу закрадывается эфирный образ невыразимости, заставляющий почувствовать единение с этим нарядным безмолвием. Оно, однако, относительное. Вдруг на свою глиняную горку заберётся сурок и уставится на тебя в безопасном отдалении. Или под боком просвистит суслик. А то иногда на дорогу выбежит сайгак и будет бестолково нестись под самым капотом, выбиваясь из сил и не догадываясь свернуть в сторону. Ночью же в свете фар вдруг запляшут на колдобинах тушканчики, словно какие лешие. Днём их никогда не увидишь, а в сумерках же откуда они только берутся?..
Позже Семён перешёл работать в уголовный розыск. Но шоферское дело не забыл. В выходные с Николаем Ивановичем иногда выезжал на рыбалку. Семён отлично ориентировался среди многочисленных заливов и стариц Ишима, в этом ему не было равных. Можно так забуриться, что долго придётся искать обратной дороги, всё время натыкаясь не непроезжие ручьи или притоки, которые в иное жаркое лето напрочь пересыхают. Если кончится бензин или сломается машина, хоть караул кричи. Так и сблизился Семён с Николаем Ивановичем.
В отпуск Семён собрался внезапно. Как-то с высоты второго этажа райотдела в раздумье посмотрел на верхушку молодого карагача. Это деревце он сам посадил на субботнике лет семь назад. Теперь оно подтянулось, раскинув тонкие сетки своих ветвей. Когда тополя-торопыги в одночасье зазеленеют клейкими листочками, карагач не спешит радоваться маю. Самым последним из местных древесных собратьев он выпускает крохотные резные листики, потом появляются и круглые крылатки с семечком посередине. Зато карагач и осень не празднует - до самого снега держит свои листья.
Семён неожиданно для самого себя вспомнил, что такое же дерево посадил в далёкой Покатиловке его отец. Это дерево заслоняет окно в его отчем доме, правда, называют его там по-другому - вяз. И крылатки у него поменьше, а по краям с ресничками...
Пронзила его тогда мучительная мысль: да он же целый век не был в Покатиловке, где в родном доме остался единственный жилец - его матушка!.. Даже прикинул: двадцать лет получается. Мать приезжала в гости четыре раза, а он так и не удосужился. Со всей ясностью Семён ощутил себя на этом отрезке времени - сорокапятилетним, с не совсем удачной семьёй, - супруга на старости лет завела подружек-собутыльниц, как бы и дочка с пути не сбилась, скоро заканчивает школу...
Боясь, что не скоро вынырнет из круговорота дел, Семён срочно отпросился у Николая Ивановича в отпуск, тем более что не позволял себе этого уже третий год. Толком ничего не объяснив жене, Семён взял билет до Покатиловки, вернее, до ближайшей станции, от которой добираться до матери на перекладных добрых три часа буйным лесом. Покатиловку когда-то нарекли неперспективной, молодежь большей частью разъехалась.
Семёну повезло, он доехал до Покатиловки на почтовой машине, которая ходила в ту сторону раз в неделю. Посылки и корреспонденцию оставляли в здании бывшего сельсовета, а потом всё это кто-нибудь из детворы разносил по домам. Водитель почтовой машины, снимая с кузова тощий мешок, сказал Семёну:
- Погоди, заодно захватишь газеты Митрофановны...
Он знал в этой деревеньке всех. Семён взял из рук шофёра небольшую кипу газет, из одной выпал клочок бумаги. Семён подобрал его с влажной травы и узнал собственную телеграмму, которую, оказывается, обогнал.
Сочная от недавнего ливня чёрная дорога пружинила под ногами. Семён ожидал, что не узнает своей деревеньки, но обострённо почувствовал запах оброненного здесь детства. Многое узнавалось: вот этот изгиб улицы, вот эти деревянные настилы вдоль заборов вместо тротуаров. Переверни любую доску, а под ней наверняка длиннющие дождевые черви, таких нет на целине, там гораздо суше.
Дисгармонию в привычные картины детства вносил стоящий у одного из плетней сравнительно новый оранжевый «Кировец» с прицепом. Раньше здесь у заборов можно было видеть лишь сани, конные косилки да грабли на больших железных колёсах. За это время новых домов почти не прибавилось, но зато появились брошенные. Чернеют ветхие срубы, показывают крестовины заколоченных окон.
Семён от ограды оглядел свой бревенчатый дом, в котором родился. Не раз мальцом, цепляясь за торцы, забирался под кровлю на чердак, иногда срывался, ударяясь спиной плашмя об землю так, что дух захватывало и, казалось, уже не сможешь больше вдохнуть никогда. Сейчас в доме чего-то не хватало. Вяза! Он громадился под окном, а теперь на его месте лишь торчит из травы щербатый пенёк.
Ещё не отворив жердяной калитки, Семён увидел мать. Она шла по двору в стареньком халате и несла корзинку, в которой пищали цыплята. Поставила корзинку на солнечном месте и, словно подтолкнутая неосознанным всеведением, обернулась к калитке.
- Сёма!
- Вот моя телеграмма, собственноручно доставил. - А у самого комок в горле. - Совсем вы тут одичали...
- А я с цыплятами, - как бы оправдывалась старушка, промокая слезинки полой халата. - Не хотела нынче разводить их, да недоглядела. Клушка вывела их под крыльцом. В прошлом году эта клушка тоже удружила: в самую осень вывела под крыльцом цыпляток. Уж и намучилась я с ними зимой, хорошо хоть сарай тёплый. Надо бы, Сёма, забить ту дыру под крыльцом, у меня уже руки не слушаются. Голодный, небось? Пойдём, я окрошку сготовила…
Тот же самый деревянный обскобленный стол и даже зарубки знакомые. Семён ел деревянной расписной ложкой, от которой отвык, а мать всё расспрашивала.
Завечерело. Хозяйка включила свет. Занесла корзинку с цыплятами и поставила на подоконник. Семен все так же млел за столом на лавке, прислонившись к теплой сосновой стене. Он не мог насмотреться на родную убогость. Деревянные полы в идеальной чистоте. В деревне их почему-то никто не красил. Мыть их одно мучение. По три часа натирают их еловыми ветками, подсыпая песок, пока не забелеют.
- Мам, а что с тем вязом?..
- Молния ударила позапрошлой осенью…
Старушка, не привыкшая ни минутки сидеть без дела, достала с полки клубок пряжи и стала вязать. Вдруг она спохватилась:
- Ты знаешь, люди говорят, Шпень вчера приехал, совсем вылетело из головы. У своих гостит. Сынок его Федька даже на ферму не ходил - отпросился...
Семён откинулся от стены, словно ударило током:
- Откуда?.. Живой, значит... Вот это новость!..
- Да ты не ходи к ним, шут его знает, что у него на уме. Зверь он и есть зверь, ещё и тебе чего-нибудь сделает...
Семёна передёрнуло. Он отчётливо вспомнил шершавую физиономию Шпеня. Лет восемь тогда было Сёмке, а не забыл этой гадкой рожи: правый угол тонких бескровных губ подтянут вверх, глаза с неустанно-пытливым блеском, сбоку носа пупырчатая бородавка, которую так и хочется отщипнуть...
Мать ещё что-то говорила, а Семён слышал только гнетущий шум в ушах, нехорошо отдавалось сердце в висках. Перед глазами всплывал знойный сентябрь сорокалетней давности - середина войны. Под сурдинку годовых напластований резанула слух отрывистая немецкая речь, её он мальцом слышал каждый день - оккупанты бродили по селу, пытались на тарабарской смеси заговаривать с молодками, под молчаливо-укоризненным взором хозяев ловили кур в чужих дворах. В то время в Покатиловке участились облавы. Сёмка знал, что отец ночью прикреплял к некоторым плетням какие-то листки. А вчера он закрывался в комнате со своим другом и они о чём-то негромко переговаривались, наказав Сёмке поглядывать на калитку и постучать в дверь, если возле дома нарисуются фашисты. В тот день Сёмка решил наловить в речке рыбы. Под вечер вернулся, держа в руке бидончик с уловом. Едва зашёл в комнату, почувствовал: произошло что-то ужасное. Мать сидела на полу причитая, а на столе лежало что-то длинное, завёрнутое в белую простыню. На белых досках пола чернели засохшие брызги крови.
- Изверги! - стонала мать. - Ничего у них нет святого!..
Она судорожно прижала к себе Сёмку, потом встрепенулась:
- Полезай на чердак и спрячься в ящике с шерстью, а то они и тебя спрашивали!..
Сёмка узнал, что когда он был на рыбалке, приходили два немца и с ними Шпень - он добровольно вызвался служить у них полицаем. Отца связали, стали стегать ремнями. Особенно усердствовал Шпень. Он и раньше, когда работал на колхозной ферме, старался отличиться перед заезжим начальством, нашептать на своих недругов. Шпень дулом «Вальтера» тыкал связанному в горло под яблочко. Из раны хлынула кровь. Немцы допытывались, кто вешал листовки. Они подозревали отца в связях с партизанами. Когда истязуемый упал со стула без сознания, немцы и Шпень ушли разочарованные. Через полчаса они вернулись, но отец Сёмки уже был мёртв.
Буквально на следующий день Покатиловку отбили партизаны. Командир партизанского отряда на коне подъехал к сёмкиному дому и спешился:
- Эх, добрый был товарищ, сколько нам помогал, - сказал он убитой горем вдове. Потрепал Сёмку за вихор и неожиданно добавил: - Отомсти за своего батьку!..
Вскоре подошли и части Красной Армии. До Сёмки докатилась весть, что Шпеня поймали в соседнем селе. Больше о нём никто ничего не слышал. Все считали, что с ним расправились коротко - самосудом. Сёмка лишь жалел, что его при этом не было.
И вот через столько лет Шпень живой и здоровенький снова топчет места сёмкиного детства. Эхо далёкой войны вернулось на мгновение, настигло Семёна, будоража раненую память...
Несколько дней подряд Семён как бы ненароком проходил мимо дома Шпеней, но всё напрасно. Ублюдок не показывался на людях. Даже в жуткий ливень Семён специально «подежурил»: с час простоял возле «Кировца», укрываясь зонтиком и ощущая тяжесть пистолета под мышкой. Время от времени выглядывая из-за трактора, осматривал двор своего недруга. Во дворе под бесконечными струями плясали лужи, мокли на завалинке резиновые сапоги, с крыши хлестал ручеёк в кадку, и она давно была переполнена. Но наружная дверь не открывалась, дом омертвел. «Неужели он и в сортир не выходит? - зло думал Семён. - И как он вообще осмелился вернуться в то место, где каждый встречный плюнул бы ему в лицо?..»
Лишь раз укараулил Федьку, своего одногодку, с которым в детстве частенько дрался. Федька, отягощённый таким незавидным отцовством, боязливо поздоровался и после нескольких общих фраз торопливо углубился в свой двор, сославшись на дела. «Сторожит папашу, не прогонит такого нелюдя!..»
Вечерами Семён не находил себе места. Окна без занавесок - деревенская примета. Было неуютно смотреть, как в загустевающих сумерках смыкаются и надвигаются на тебя лесные кущи. Казалось, кто-то смотрит на тебя из-за елей и берёз.
- Хоть бы занавески какие повесила,- сказал Семён матери.
- А от кого прятаться? - не поняла мать.
Семён всё-таки вечерами стал занавешивать окна газетами Мать их утром снимала и аккуратно сворачивала.
А старый Шпень всё не появлялся на улице. «Прячется от меня, - догадался Семён.- Не ожидал, что и я сюда приеду...»
Семён уже побывал почти во всех домах Покатиловки. Селяне одинаково поражались приезду Шпеня. Мало кому удавалось его увидать, да и то лишь издали. Семён поправил избу матери, выровнял перекошенный плетень, забил дыру сбоку крыльца, чтобы не лазила туда клушка. Побывал на могилке отца. Потом его потянуло в лес, и он погожими днями бродил по едва видимым тропинкам, собирая грибы. Его не покидала надежда встретиться со старым Шпенем. Посмотреть бы ему в глаза, напомнить обо всём!..
Отпуск подошел к концу. Семен снова заговорил с матерью о своем:
- Бросай свою лачугу, чего тут терять? Кур отдадим соседям, а скарб перевезём на почтовой машине, водила не вредный, поможет. Если хочешь, будем приезжать сюда летом, как на дачу, всё равно дом никто не купит...
Мать замахала руками:
- Что ты! Скажешь тоже... Здесь могилы моих родителей. А твой отец?.. Нет, мне здесь доживать свой век...
С неискупимой досадой на себя уезжал Семён из Покатиловки: не удалось забрать мать и встретиться с убийцей своего отца. К старому Шпеню напоследок не зашёл, хотя мог бы, несмотря на сторожевого пса с длинной цепью. Боялся, что не сдержится и наделает лишнего. «Чёрт с ним! - плюнул он в сердцах. - Столько лет прошло...»
Прибыв на почтовой машине в райцентр, он сразу же двинулся на автостанцию. Решил добираться до областного центра, а оттуда лететь самолётом, иначе опоздает на работу. Автобус, уходящий в область, был переполнен. Семён насилу упросил водителя взять его без билета.
В проходе теснились женщины, одна из них держала на руках младенца. Семён стал протискиваться вглубь автобуса. Рассеянно окидывая взглядом сиденья, он увидел среди сидящих пассажиров Федьку с женой. Лихорадочно пошарил глазами поблизости и на предпоследнем сиденье его внимание зацепила какая-то потусторонняя фигура сгорбленного старика в черном долгополом плаще. Старик свободное место рядом с собой занял чемоданищем. Шпень!
Семён, держась за поручень, торопливо придвинулся к старику:
- Здорово! Узнаёшь?..
Старик, не возражая на тыканье, потревоженно осклабился своим ассиметричным ртом:
- Узнаю, Сёма...
Семён говорил тихо, но его слова расплавленным свинцом затекали в уши сидящему:
- Значит, не расстреляли тебя тогда? А жаль... Сколько лет дали-то?..
- Пятнадцать. Отсидел весь срок без амнистии...
- Ещё бы тебе амнистию на блюдечке!.. Где сейчас?
- Я честно работал, имею почетные грамоты...Сейчас на пенсии.
- Где живёшь, спрашиваю? Нужна мне твоя пенсия!..
Старик заёрзал: видно, не хотел говорить. Тут у женщины, стоявшей в проходе, заплакал на руках ребенок. Она с измученным лицом протиснулась к старику и, кивнув на его чемодан, едущий неодушевлённым пассажиром, попросила:
- Можно я сяду рядом?
Старик неожиданно заворчал, бородавка возле носа так и заходила:
- Я взял два билета. Нигде не дадут покоя!.. Ездят тут всякие!..
Семён судорожно схватился за своё горло, едва справляясь с нервным удушьем. Если бы не умоляющие взгляды Федьки с женой, он наверняка бы скинул старика с кресла. Сдержав себя, он прохрипел:
- А ну убери чемодан, гад!..
Старик кряхтя взгромоздил на колени поклажу и придвинулся к самому окну. Женщина села рядом, благодарно посмотрев на Семена. А старик уперся взглядом в окно, изредка боязливо косясь в сторону Семена и раздувая ноздри.
На окраине одного из сел автобус, надсадно затарахтев, остановился – что-то случилось с мотором. Водитель объявил:
- Можете отдохнуть минут двадцать…
И тут же задрал капот. Семен уже не осознавал самого себя. Пристально глядя на Шпеня, он с расстановкой произнес:
- Пойдем, покурим...
Тот дёрнулся и недружелюбно проскрипел несмазанной дверью:
- Я не курю ...и вообще не хочу выходить…
Чтобы успокоиться, Семён вышел из душного салона и подошёл к обочине. Метрах в пяти от него ощерился крутыми склонами глубокий овраг, на дне которого лежал вверх гусеницами немецкий танк. Он весь поржавел.
«Гад остаётся гадом, сколько бы лет ни прошло»,- подумалось Семёну. Он подставил лицо под струи залётного ветра. С почти графической ясностью зависли в его сознании слова старого партизана: «Отомсти за своего батьку!» Семён заскрежетал зубами, машинально нащупав под пиджаком свой «Макаров». Окажись сейчас рядом Шпень, он не задумываясь разрядил бы его в этого гада, чтобы он покатился в овраг, к тому подбитому танку...
- Поехали! - закричал водитель. Семён вошёл в автобус, и тот сразу стронулся с места. В проходе стало заметно просторнее. Семён огляделся и увидел, что старого Шпеня и Федьки с женой в салоне уже нет. «Уехали на попутке», - сказала женщина с ребёнком.
Семён облегчённо вздохнул и вспомнил Николая Ивановича.
«Небось, издёргался весь, если выяснилось, что я не сдал на хранение пушку...»
Коллектив авторов.
Все права на материалы данного сайта принадлежат авторам. При перепечатке ссылка на авторов обязательна.
