Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск второй
Габриэль Колетт
ДЖИДЖИ
Повесть
Страница 1 из 2
[ 1 ] [ 2 ]
Не забудь, – ты идешь к тете Алисии. Я тебе говорю, Жильбер! Иди ко мне – накручу тебе папильотки. Ты слышишь, Жильбер?
- А я не могу сходить туда без завивки, бабуля?
- Я так не думаю, - спокойно ответила мадам Альварес.
Она стояла, держа нагретые на голубом пламени спиртовки старые папильотки – стерженьки с массивными металлическими полусферами на концах, и приготовленную заранее шелковую бумагу.
- Бабушка, что если ты для разнообразия сделаешь мне волну завитков сбоку?
- Об этом не может быть и речи. Локоны на кончиках волос – это максимум эксцентричности для девушки твоего возраста. Садись-ка на подставку для ног.
Жильбер присела на низкую скамеечку, согнув длинные ноги пятнадцатилетнего подростка.
Ее юбка из шотландки, задравшись над нитяными чулками, обнажила овалы коленных чашечек, без сомнения, безупречных. Изящные икры, тонкие лодыжки вызвали у мадам Альварес сожаление, что ее внучка совершенно равнодушна к танцам. Впрочем, думала она об этом только мгновенье, поскольку в то же время выхватывала из блюда горячие железные полусферы, наворачивала светло-пепельные волосы на срединный стержень и закрепляла на концах бумагой. Терпеливо и ловко мягкими руками отделяла она толстые, блестящие и упругие пряди от великолепной густой шевелюры, достающей Жильбер почти до плеч. Легкий аромат ванили, идущий от бумаги, тепло остывающего металла навевало на девочку приятную истому. К тому же, Жильбер хорошо знала, что любое сопротивление бессмысленно, поскольку ей редко удавалось ускользнуть от выполнения семейных традиций.
- Мама сегодня поет Франскиту?
- Да, сегодня вечером «Если бы я был королем». Я тебе уже говорила, что когда ты сидишь на низком сидении, ты должна держать колени сомкнутыми, ноги лучше наклонить при этом вправо или влево, чтобы избежать непристойной позы.
- Но бабуля, я же в панталонах, а сверху – юбка!
- Панталоны – сами собой, а приличия – сами собой, - заметила мадам Альварес, - а все вместе – это манеры.
- Знаю, тетя Алисия достаточно часто мне это повторяет, - прошептала Жильбер из-под шапки волос.
- Я не нуждаюсь в помощи моей сестры, - с досадой проговорила мадам Альварес, - когда речь идет о внушении тебе элементарных правил приличия. Слава Богу, обо всем этом я знаю больше, чем она.
- Если ты будешь так меня опекать, смогу ли я увидеться с тетушкой Алисией в ближайшее воскресенье?
- Ну, знаешь ли! – воскликнула мадам с жаром, - не такого уж послушания я добиваюсь от тебя!
- Ага, - продолжала Жильбер, - а чтобы я не сделала юбки длиннее, и чтобы я, в то же время, не сидела в неприличной позе, как сижу. Ты понимаешь, бабушка, постоянно я должна думать о моем «догадайтесь, что я имею ввиду» и о юбках, которые слишком коротки.
- Замолчи! Тебе не совестно называть это «догадайтесь, что я имею ввиду»?
- Я не протестую, можно придумать другое название, я…
Мадам Альварес погасила спиртовку, и, глядя в каминное зеркало на отражение испанских статуэток, решила:
- А ведь на самом деле не скажешь иначе.
Под спиралями светло-пепельных волос проявился недоверчивый взгляд темно-синих, даже синевато-серых глаз, и Жильбер преобразилась:
- Бабуля, подумай все же – можно ли сделать юбки на ладонь длиннее… Было бы здорово надставить неширокий волан…
- Вот что? есть у тебя от твоей матери – это вот такой взгляд – исподлобья, как у юной кобылицы, которая сбежала в неполные восемнадцать лет! С ее блестящим будущим! Подумать только!
- Ой! Я и думаю, – произнесла Жильбер, - я же не убежала с маман, это ведь важно?
Она одернула юбку и спросила:
- Я надену свое выходное манто? Оно так хорошо сидит.
- А тогда что ты наденешь в воскресенье? Надевай однотонное пальто и шляпку цвета морской волны. Когда, наконец, ты научишься чувствовать - что с чем сочетается?
Стоя, Жильбер была одного роста с бабушкой. Носившая испанскую фамилию одного из своих любовников (ныне покойного), госпожа Альварес отличалась чудным цветом лица, прекрасным здоровьем и блестящими, от бриллиантина, волосами. Она использовала слишком много белой пудры, тяжесть щек несколько оттягивала нижние веки, так что она уже не могла зваться просто Инесс.
В ее орбите вращалась вся семья. Андреа, - ее некогда состоящая в браке дочь, которая отказалась практически от воспитания Жильбер, предпочтя всему неверный успех второсортной певицы в субсидируемом театре. Сестра Алисия – никто никогда не слышал, была ли она замужем – жила одна на доходы, которые она называла умеренными, но семья высоко ценила суждения Алисии, как, впрочем, и ее драгоценности.
Мадам Альварес окинула взглядом внучку от фетровой шляпки до модельных туфелек фабричного производства:
- Значит, ты не можешь держать ноги вместе? Когда они стоят так, Сена может спокойно протекать меж ними. У тебя нет и намека на живот, но ты умудряешься выставлять его вперед. И надень перчатки, прошу тебя.
Непосредственность целомудренных детей управляла всеми поступками, а следовательно, и манерами Жильбер. Она была лучником, ангелом со стрелами, мальчиком в юбке, редко напоминая молодую девушку. «Одеть тебя в длинное платье все равно, что обрядить в него восьмилетнего ребенка», - часто повторяла мадам Альварес.
«Жильбер меня обескураживает», - вздыхала Андреа.
«Если бы ты не приходила в уныние от меня, тебя бы обескураживало что-нибудь другое», - безмятежно парировала Жильбер, ибо была мягкой и уступчивой и предпочитала спокойную домашнюю обстановку. Ее лицо не было особо выразительным. Большой рот в улыбке открывал ряд белоснежных зубов, остренький подбородок и между высокими скулами небольшой нос. «Бог мой, откуда взялся этот маленький трюфель», - вздыхала ее мать.
- Девочка моя, если ты этого не знаешь, то кто вообще может это знать, - поддевала ее мадам Альварес. На что Андреа, недотрога, которая быстро уставала, отвечала молчанием, машинально хватаясь за горло в районе чувствительных миндалин.
«Джиджи, - уверяла тетушка Алисия, - это просто кусочек глины, из которого можно сделать нечто великолепное, но может получиться и нечто ужасное».
- Бабушка, звонят, я пойду открою, кто-то пришел… Бабуля, - кричит Жильбер уже из коридора, - это дядя Гастон!
Она вернулась в сопровождении молодого человека, держа его под руку, церемонно болтая и ребячась, как это обычно делают школьницы на переменке.
- Как жалко, дядя, вас оставлять, но бабуля хочет, чтобы я навестила тетю Алисию. Какой у вас сегодня автомобиль? Этот ваш новый четырехместный Дион-Бутон с откидывающимся верхом? Уверена, – им можно управлять одной рукой! Я надеюсь, вы так и делаете, дядя, в этих великолепных перчатках! Итак, вы поссорились с Лианой?
- Жильбер! Что ты себе позволяешь? – возмутилась госпожа Альварес.
- Но бабушка, весь свет об этом знает! Напечатано в «Жиль Бье» и начинается так: «Тайная горечь проникла в изделие из сахарной свеклы…» Все, мол, случилось на тихой аллее в парке, - мне рассказали, потому что знают, что мы знакомы. Так что, дядя, ни под каким видом не соглашайтесь больше на прогулки с Лианой по тихой аллее! Говорят, ей не дают хороших ролей!
- Жильбер! – рассвирепела мадам Альварес. – Скажи господину Лашель «до свидания» и исчезни!
- Бросьте, она ведь ребенок, – вздохнул месье Лашель. – Это не со зла, это по молодости. И потом, действительно все знают, что между мной и Лианой все кончено. Ты к Алисии, Джиджи? Поезжай на моем авто, и отошли его мне сюда.
Жильбер издала победный клич, радостно подпрыгнула и обняла Лашеля.
- Спасибо, дядечка! Это - нечто, клянусь разумом тетки Алисии! Привратник, по коням!
Она вылетела с таким грохотом, как будто действительно проскакал неподкованный жеребец.
- Гастон, вы ее балуете, - произнесла госпожа Альварес.
Впрочем, она покривила душой. Гастону Лашель было незнакомо «баловство», так как роскошь, которой он пользовался, была «дозируемой» – его автомобили, и его отель на холме Монсо, месяцы с Лианой и ее драгоценности, его дни рождения, шампанское и игра в баккара в Довилле летом и отдых в Монте-Карло зимой. Время от времени, манипулируя акциями, он получал «навар», покупал яхту, которую перепродавал, чуть попользовавшись, нуворишу в центральной Европе, и часть капитала тут же вкладывал в какой-нибудь новый журнал, не испытывая, впрочем, от этого особого удовлетворения.
Глядя в зеркало, он часто повторял: «Типичное лицо усредненного человека». Поскольку у него был длинноватый нос и черные глаза, большинство смертных считало его обманщиком.
Его коммерческая хватка и репутация состоятельного человека надежно охраняли его, - ни у кого не возникало желания воровать жемчужины с его рубахи, портсигар, инкрустированный драгоценными камнями, или его шубу, отороченную темными соболями.
В окно он наблюдал, как тронулся автомобиль. За этот год его автомобили перевозили и знатных, и легкомысленных сумасбродок, в невероятных шляпках, завязанных на подбородках Каролины Отеро, Лианы де Пожу и других персон, известных в 1899 году. Как правило, на виражах его машины наклонялись, заставляя дам прижиматься к водителю.
- Мамита, - очнулся от воспоминаний Гастон, - вы не приготовите мне чашечку ромашкового чая?
- А лучше две чашки, - засуетилась мадам Альварес. – Присаживайся, мой бедный Гастон.
Освобождая кресло, она забрала с него иллюстрированные журналы, спустившийся чулок, коробку с лакричником, которую именовала «биржевым маклером». Мужчина с наслаждением соскользнул в кресло, пока хозяйка ставила на поднос две чашки с блюдцами.
- Почему ромашка, которой вы меня потчуете, всегда пахнет увядающей хризантемой? – вздохнул Гастон.
- Все дело в разборчивости. Можете поверить мне, Гастон, я собираю лучшую ромашку в Париже на пустырях, такие маленькие цветочки, неказистые на вид. Но именно у нее чудесный вкус! Бог мой! У вас костюм из отличной ткани! В высшей степени элегантно и здесь так к месту эта тонкая полоска! Эта материя похожа на ту, что всегда предпочитал ваш бедный папа. Но должна сказать, носил он костюмы с меньшим шиком, чем вы.
Мадам Альварес не раз воскрешала в памяти отца Лашель, с которым она, как уверяла, имела близкое знакомство. Эти старинные отношения, - правда это или нет, - не часто упоминались перед другими преимуществами предков Гастона Лашель к огромному удовольствию изящного молодого человека, наслаждавшегося в старом кресле.
При матовом освещении газового плафона никто из обитавших здесь трех женских особей не говорил ни о жемчужных ожерельях, ни о бриллиантах, ни о шиншиллах, здесь умели разговаривать с приличием и рассудительностью даже о скандальных вещах. Уже в двенадцать лет Джиджи знала, что огромные черные жемчужины мадам Отеро - всего лишь «пустышка», - то есть искусно покрашены, но что три нитки другого ее жемчуга стоят целого королевства, что семь ниток жемчужин мадам Пужу не удалось «оживить», что знаменитая блузка с бриллиантами Эжен Фожер – подделка, и что женщина, уважающая себя, не выезжает, подобно мадам Антакольской, в двухместной карете, отделанной изнутри сиреневым атласом. Она послушно рассталась с приятельницей Лидией Поре, когда та похвасталась ей перстнем с крупным бриллиантом, подаренным бароном Эфреймом.
- Бриллиант! – бушевала мадам Альварес. – Пятнадцатилетней девочке! Я считаю, что ее мать просто безумна!
- Но бабушка, - защищала подругу Джиджи, - Лидия разве виновата, - ведь это барон ей сделал подарок!
- Молчать! Я и не осуждаю барона. Он знает, что делает. Однако, правила приличия требовали, чтобы мадам Поре поместила кольцо в банковскую ячейку и ждала.
- Ждала чего, бабушка?
- Развития событий.
- Как это связано с драгоценностями?
- Ах, никто никогда не знает, что будет. Главным образом потому, что барон, как человек разумный, может одуматься. Но если он действительно объявит об этой связи, мадам Поре только и сможет, что удалить дочь из школы. До тех же пор, пока все это не утрясется, сделай одолжение, - постарайся, чтобы твои пути не пересекались с дорожкой Поре-младшей. Ясно?
- Но если они сочетаются браком?
- Сочетаются браком? С кем?
- С бароном.
Мадам Альварес с дочерью обменялись недоуменными взглядами. «Этот ребенок меня изумляет, - прошептала Андреа, - она с другой планеты».
- Ну, что, мой несчастный Гастон, - продолжала меж тем мадам Альварес, - это действительно правда – ваша размолвка? С одной стороны, это может и лучше для вас. Но с другой стороны, мне представляется, что вы будете скучать. Кому доверять, я вас спрашиваю…
Гастон слушал ее, прихлебывая через тонкий край чашки обжигающий ромашковый чай. Было столь же приятно наслаждаться этим разговором, как и светом висящей лампы в виде розы – «электрического прибора» - под стеклянным колпаком, зеленым, как воды Нила,. Содержимое корзинки для рукоделия наполовину вывалилось на обеденный стол, где Жильбер забыла свои тетрадки. Над пианино, справа, - увеличенная фотография восьмилетней Жильбер, сделанная в то же время, что и портрет маслом Андреа в постановке «Если бы я был королем…». Небольшой беспорядок, лучики весеннего солнца через гипюр штор, тепло, излучаемое небольшим камином, действовали как успокоительное зелье на нервы богатого, одинокого и обманутого человека.
- Вы очень огорчены, мой бедный Гастон?
- Собственно говоря, не столько огорчен, сколько истощен…, в конце концов, все это мне надоело.
- Если я не покажусь нескромной, - продолжала мадам Альварес, - как все произошло? У меня сведения из газет, но можно ли им доверять?
Лашель потрогал свои маленькие усики, пригладил пальцами густую шевелюру, подстриженную коротко, как щетка.
- В этот раз произошло то же, что и прежде. Она дождалась подарка на годовщину, а потом сбежала. Нелепо и неумно, - ведь намертво застряла в небольшом местечке в Нормандии, я даже названия не вспомню. Здесь нет никакого колдовства, как пишет пресса, просто есть две комнаты в третьесортной гостинице, одну из которых занимает Лиана, другую – Сандомир, - тренер по катанию на коньках из «Ледяного дворца».
- Это столь же неприлично, как вальсировать во время «пятичасового чая», не так ли? Да, сегодня женщины не научены держать дистанцию. И главное, - после годовщины… О, как это неделикатно! Все, все против правил.
Мадам Альварес помешивала ложечкой в чашке, отставив мизинец. Когда она опускала взгляд, ее веки не покрывали полностью выпуклые глаза, и сходство с Жорж Санд становилось очевидным.
- Я дал ей положение, - вспоминал Гастон. – Да что положение! 37 жемчужин! А центральная – как мой большой палец!
Он продемонстрировал свой палец – белый и ухоженный, - по которому мадам Альварес могла судить о действительно немалом размере центральной жемчужины.
- Вы делали все, как мужчина, который умеет жить, – сказала она. – У вас красивая роль в этой истории, Гастон.
- Да уж, роль рогоносца.
Мадам Альварес сделала вид, что не расслышала его.
- Я бы на вашем месте сделала вот что, Гастон, - я бы сделала так, чтобы меня искали. А меняла бы женщин каждый месяц.
- Спасибо за поддержку, - Гастон рассеянно жевал «биржевого маклера».
- Напоследок я вот что хочу добавить, - иногда самое худшее – вовсе не плохо, - с заметным нажимом произнесла мадам Альварес, - чаще это – шанс поменять слепую лошадь на одноглазого коня.
А потом она присоединилась к молчанию Гастона Лашель. Только приглушенные звуки пианино поднимались к потолку. Так же молча гость протянул свою пустую чашку, которую вновь наполнила мадам Альварес.
- Все ли в порядке в семье? Как дела у Алисии?
- Моя сестра все еще одна. Как всегда сильная, как всегда на высоте. Говорит, что предпочитает жить хорошим прошлым, чем отвратительным настоящим. Король Испании, Милан, раджа… - ей есть что вспомнить… А ее взгляды! Она добра с Джиджи. Находит ее изобретательной, справедливой, только чуть запаздывающей в своем развитии. Но она заставляет ее трудиться над собой. Так, на прошлой неделе она ее научила есть по всем правилам омара по-американски.
- Почему именно омара?
- Алисия утверждает, что это чрезвычайно важно. Что есть три камня преткновения в приличиях за столом: есть омара по-американски, яйца всмятку и спаржу. И что отсутствие элегантности во время еды – это повод для множества семейных ссор.
- В этом я убедился, - задумчиво промолвил Лашель. – Как это верно.
- Да, Алисия никогда не была глупой… Джиджи – дело ее рук, - такая гурманка! У нее голова как клещи – что ухватит, не упустит. Но, тем не менее, она – десятилетнее дитя! А какие проекты относительно праздника цветов? Как вы считаете, можем мы еще раз всех ослепить?
- Нет, черт возьми, - проворчал Гастон, - я лучше воспользуюсь моим несчастьем, и сэкономлю на красных розах в этом году.
Мадам Альварес всплеснула руками:
- Ой, Гастон, вы не сделаете этого! Без вас шествие будет казаться похоронной процессией!
- Оно будет казаться тем, что хотят увидеть, - помрачнел Гастон.
- Вы бы оставили тогда расшитое знамя Валери Шеньягун? Ах, Гастон, не увидеть это чудо?
- Его увидят. У Валери есть средства.
- Главное, чтобы она не приготовила еще какую-нибудь мину! Гастон, в прошлый раз, помните, она использовала десять тысяч букетов, а знаете ли вы, - куда они потом делись? Она наняла трех женщин, и те в течение двух дней и двух ночей связывали эти цветы в букеты, которые потом все до одного были проданы в «Пассаже». В «Пассаже»! А потом у нее появляется экипаж, кучер и приличная сбруя на лошадях, которые ты видел, Лашель.
- Я тоже проделал фокус, - захохотал вдруг Гастон, - я съел всю лакрицу.
Жильбер по-военному шагала из прихожей.
- Это ты? – удивилась мадам Альварес. – Что все это значит?
- Это значит, - проговорила малышка, - что тетя Алисия плохо себя чувствует. Ну и ладно, зато я прокатилась на «моторе» дядюшки.
Ее ротик обнажил ослепительные зубки:
- Знаешь, дядюшка, пока я ехала в вашем авто, я просто измучилась от постоянных взглядов со всех сторон на эту роскошь. Я очень довольна.
Она далеко отбросила свою шляпку, и волосы упали с висков на щеки. Усевшись на высокий табурет, девчушка подняла колени почти до подбородка.
- Ну, что, дядя? У вас кошмарный вид. Хотите, поиграем в пикет? В это воскресенье мама точно не вернется раньше позднего вечера. Кто слопал весь мой лакричник? Ах! Дядюшка, вы теперь должны возместить мне его в расчете два за один! Ну, или еще как-то.
- Жильбер, остановись! – забранилась мадам Альварес. – Опусти колени! С чего ты взяла, что это Гастон съел твое лакомство? Одерни юбку. Гастон, хотите, чтобы я отослала ее из комнаты?
Лашель, глядя на игральные карты в руках Жильбер, боролся с сильнейшим желанием немного поплакать, рассказать обо всех своих несчастьях, подремать в старом кресле и поиграть в пикет.
- Оставьте малышку. Здесь я отдыхаю. Успокаиваюсь… Джиджи, я куплю тебе 10 кило сахара.
- Он вреден – ваш сахар, я больше люблю конфеты.
- Это ведь одно и то же. К тому же, сахар полезнее, чем конфеты.
- Вы так говорите, потому что именно вы его изготавливаете.
- Жильбер, ты говоришь неуважительно!
Глаза Лашель улыбнулись:
- Позвольте ей остаться, мамита… Если проиграю я, - что ты потребуешь, Джиджи? Шелковые чулки?
Крупный детский рот Жильбер опечалился:
- Шелковые чулки, нет, я от них чешусь. Я хочу…
Она разглядывала на потолке фигурку ангелочка, наклонив голову, так что локоны полностью закрыли одну щеку:
- Я предпочту корсет Персефон, цвета «зеленый Нил» с подвязками в розах «рококо»… Но лучше, все-таки папку для нот.
- Ты занялась музыкой?
- Нет, – но мои товарищи по курсу помещают свои тетради в папки для нот, чтобы выглядеть как учащиеся консерватории.
- Жильбер, ты становишься нескромной, - заметила мадам Альварес.
- Ты получишь свою папку и свою лакрицу. Твой ход, Жильбер.
Минутой позже Лашель – лакомка, горячо спорил с Джиджи о ставках. Важный нос, чуть негроидные глаза не запугали партнершу, которая с согбенными плечами, голубыми глазами и румянцем на щеках была похожа на чуть выпившую девчонку. Оба игрока, захваченные игрой, мало-помалу расшумелись не на шутку, обмениваясь неясными ругательствами: «Большая паучиха, зерновая плесень», - бормотал Гастон. «Вороний клюв», - не оставалась в долгу девчушка, а между тем мартовские сумерки уже спустились на узкую улочку.
- Я не гоню вас, Гастон, - не выдержала мадам Альварес, - но уже половина восьмого вечера. Вы позволите мне удалиться, чтобы посмотреть – как там ужин?
- Половина восьмого! - ужаснулся Лашель. - Я сегодня ужинаю у «Ларю» с Дионой, Фейдо и одним из Барту! Последний кон, Жильбер.
- Почему «с одним из…», Есть несколько Барту?
- Двое. Один – прекрасный малый, другой – похуже. Более знаком я с тем, кто похуже.
- Как это несправедливо, – воскликнула Жильбер, - а Фейдо – это кто?
Лашель запнулся, раздавая карты.
- Вот это да!.. Она не знает Фейдо! Ты что – никогда не ходишь в театр?
- Почти никогда, дядя.
- Не любишь театр?
- Не безумно. Хотя и бабушка, и тетя Алисия твердят, что театр заставляет думать о том, насколько серьезна жизнь. Не повторяйте бабушке то, что я уже сама сказала.
Она подняла над ушами свои волнистые волосы и снова дала им упасть на щеки:
- Фу, что-то мне жарко от этой меховой шапки.
- И что они подразумевают под «серьезностью жизни»?
- Ой, дядя Гастон, я этого так и не понимаю. И они до сих пор не могут с эти примириться. Бабушка мне конкретизирует: «Запрещение читать романы – это наводит скуку. Запрещение использовать пудру – это портит цвет лица. Запрещение носить корсет – пострадает фигура; запрещение останавливаться у витрины магазинов… Запрещение общаться с семьями товарищей по курсу, главным образом, с отцами тех, кто вот-вот закончат курсы…»
Она говорила быстро, как дети, которые играют в догоняшки.
- А, вот, например, тетя Алисия, звонит совсем в другой колокольчик! И что я достигла возраста, когда пора носить корсет с подтяжками, и еще я должна брать уроки танца для сохранения осанки, и еще я должна знать – сколько это - один карат, и ни в коей мере не обольщаться по поводу шикарного вида артистов. «Это просто, - сказала мне она, - из всех нарядов, которые ты видишь на сцене – ни один из двадцати, не стоит ни гроша, поскольку все это смешная подделка». У меня уже голова от всего этого лопается…
А вы знаете, какое у вас меню вечером у «Ларю», дядя Гастон?
- Знаю. Филе камбалы с устрицами, так – для разнообразия. И седло барашка под трюфелями, естественно… Поторопись, Джиджи, у меня всего пять карт.
- Вы подглядывали в мои. Я играю с воришкой. Вот, попробуйте горячее рагу с бараниной. Я обожаю рагу с бараниной!
- Это просто рагу с овощами, - поскромничала Инесс Альварес, как раз входящая в комнату. Гуси и мясо были слишком дороги на этой неделе.
- Я прикажу прислать вам гуся из Бон-Абри, – пообещал Гастон.
- Большое спасибо, Гастон. Джиджи, помоги месье Лашель, - подай ему пальто, а еще трость и шляпу.
Когда Лашель, раздраженный непопробованным рагу, уехал, мадам Альварес повернулась к внучке:
- Ты не хочешь мне рассказать Жильбер, почему ты так быстро вернулась от Алисии? Я не стала спрашивать при Гастоне, потому что лучше не афишировать проблемы семьи перед посторонними.
- Это понятно, бабушка. Тетя Алисия лежала с полотенцем на голове, означающим приступ мигрени. Она сказала мне: «Дела не очень». А я ей: «Тогда я не буду тебя напрягать, я возвращаюсь домой». А она мне и говорит: «Отдохни минут пять.» А я: «Я не устала, потому что приехала на автомобиле». «На машине», – удивилась она, всплеснув руками. «Да, - сказала я, - на четырехместном Дион-Бутоне без верха, который дал мне дядюшка, в то время как он был у нас. Он поссорился с Лианой».
«И ты веришь всему, о чем сплетничают? Что я слышу! Я одной ногой в могиле, поэтому могу игнорировать вещи, обсуждаемые публикой. Я его знаю, ему эта ссора – до лампочки. Итак, возвращайся домой, вместо того, чтобы скучать с бедной старой больной женщиной, то есть со мной». И она мне помахала из окна, когда я садилась в машину.
- «С бедной старой больной женщиной!» Это она, - которая за всю жизнь даже не простужалась всерьез! Какая…
- Бабулечка, как ты думаешь, он не забудет о лакрице и о папке для нот?
Госпожа Альварес медленно подняла к потолку свой тяжелый взгляд:
- Может быть, дитя, может быть.
- Нет, но если он проиграл мне, он мне их должен?
- Да, да он твой должник. Быть может, ты будешь их иметь. Надень свой передник и накрывай на стол. И сложи карты.
- Да, бабушка… А что он тебе рассказал о Лиане? Это правда, что она удрала с Сандомиром и еще про ожерелье?
- Для начала, - так не выражаются - «удрала». Дальше, - иди, я стяну твои волосы платком, чтобы ты не окунула кудри в суп. И, в-третьих, ты не можешь знать, каковы факты и поступки тех, кто с противоположной стороны. Эта история касается только Гастона.
- Но, бабушка, она касается не только его, все кругом обсуждают статью в «Жиль Бье».
- Замолчи! Тебе достаточно знать, что поведение госпожи Лианы де Экзельман не сообразно здравому смыслу. Ветчина для твоей матери лежит между двумя тарелками, ты поставь ее на холод.
Жильбер спала, когда ее мать – Андреа Альварес, значившаяся на афишах «Опера Комеди» как «инженю», возвратилась из театра. Мадам Альварес – ее мать – сидела за столом, терпеливо ее ожидала, и спросила по привычке – устала ли она.
И согласно семейной традиции, Андреа укорила ее за ночные бдения, на что мадам Альварес, как водится, возразила:
- Я не буду спокойно спать, зная, что ты еще не вернулась. Есть ветчина, немного теплого рагу. И распаренный чернослив. Пиво на окне.
- Малышка легла?
- Разумеется.
Андреа Альварес села за стол. Румяна делали ее еще красивее, но от грима у нее были покрасневшие веки и бесцветные губы. Тетка Алисия не зря утверждала, что успех на сцене – не самый лучший спутник в жизни.
- Как ты спела, дочь моя?
- Хорошо я спела. Это меня здорово продвигает, не так ли? Как товар для Тифани. Ах ля-ля-ля… Как я выдерживаю такую жизнь…
- Ты сама выбрала. Но ты неплохо держишься, - поучительно изрекла мадам Альварес, - ты, правда, кое о чем умалчиваешь. Твое одиночество – при твоей загруженности, которая продолжается почти всю ночь. Ты – ненормальная.
- О, маман, не начинай снова, я так устала… Что нового?
- Да ничего. Говорят только о разрыве Гастона и Лианы.
- Верю, потому что об этом слышно и на площади «Опера Комеди», что, впрочем, вполне в духе времени.
- Это мировое событие, - поддакнула мадам Альварес.
- И каковы прогнозы?
- Ты не поверишь! Совсем «свежие». Это такое горе! Как тебе нравится, - он просидел восемь с четвертью часов здесь, где сейчас сидишь ты, играя партию за партией в пикет с Жильбер? И к тому же, он не желает участвовать в параде цветов.
- Нет?
- Нет! Если он не пойдет, это будет повсеместно замечено. Я ему советую подумать, прежде чем принять такое решение.
- В театре, - вспомнила Андреа, - говорили, что один из артистов мюзик-холла готовит для этого парада номер, - некто Кобра из «Олимпии». Он подрядился, чтобы исполнить акробатический этюд, когда его несут в корзине, чуть больше, чем для фокстерьера, и он вылезает из этой корзины, извиваясь как змея.
Мадам Альварес пренебрежительно поджала губы:
- Гастон Лашель - свой среди артистов мюзик-холла. Надо отдать ему должное, он всегда хорошо держится. Устраивает праздники для женщин легкого поведения.
- Для этих красивых коров, - прошептала Андреа.
- Следи за речью, дочь моя! Никогда не называй вещи или кого бы-то ни было своими именами. Любовницы Гастона всегда были знатного происхождения. Связь с девицей легкого поведения – естественный маневр, приемлемый в ожидании хорошего брака, если предположить, что брак все же будет. Во всяком случае, у нас, что называется, «места в первой ложе», касательно информации, если вдруг будет что-то новое. Гастон так мне доверяет! Я хотела бы, чтобы ты видела, как он расспрашивал меня про ромашку… Ребенок, истинно, ребенок. Как будто ему вовсе и не тридцать три года. И такой груз свалился ему на плечи!
Андреа иронично поморгала красными веками:
- Жалей его, мама, а я вот помолчу. Нет, я не выступаю, просто пока мы знаем Гастона, что-то я не замечала, чтобы он выказывал к тебе особое внимание.
- Ничего подобного! А сахар, который мы всегда получаем для нашего варенья и моего ликера, а время от времени домашняя птица с его фермы, да и внимание малышке.
- Если ты это имеешь в виду…
Мадам Альварес по-королевски вскинула голову:
- Да и это я тоже имею в виду. Кроме того, даже если бы я подразумевала что-либо другое, это ничего не изменило бы.
- Короче, Гастон Лашель, будучи для нас спонсором, все равно, остался бы хорошим малым, не имея богатства. И если мы в нем нуждаемся и тянем понемногу, то и он что-то получает от нас.
Мадам Альварес приложила руку к сердцу.
- Я в этом убеждена, - сказала она. Потом подумала и добавила:
- Но я бы предпочла не иметь его в качестве просителя.
Андреа вновь взяла «Газету», которая опубликовала фотографию беглянки Лианы:
- Если хорошенько присмотреться – ничего оригинального.
- Нет, - возразила госпожа Альварес, - она оригинальна. И доказательство - то, что ее знают. Успех и известность не приходят случайно. Ты сейчас рассуждаешь, как эти недоросли: «Мне тоже пошло бы ожерелье в семь рядов, как мадам Пужу. И я тоже буду вести, как она, шикарную жизнь». Возьми и сделай себе ванночку для век из остатков ромашки.
- Спасибо, мама. Малышка посетила Алисию?
- Да, еще и на собственном автомобиле Гастона. Он ей его одолжил. Машину, способную делать 60 километров в час! Она была счастлива.
- Бедная моя кроха, интересно, - чего она добьется в этой жизни. Она может получить манну небесную, а может закончить и продавщицей. И это нежелание взрослеть... Мне, в ее годы…
Мадам Альварес уставилась на дочь тяжелым взглядом:
- Тебе ли хвалиться своими достижениями. В ее годы… Если мне не изменяет память, в ее возрасте ты сказала «к черту» господину Меннессону, который обладал мукомольными предприятиями и отменным здоровьем, и который был способен обеспечить тебе неплохую жизнь. Но ты отправляешься от него с ничтожным преподавателишкой сольфеджио…
Андреа Альварес поцеловала блестящую головную повязку матери:
- Моя изящная матушка, не проклинайте меня в этот час, я почти сплю… Спокойной ночи. У меня завтра репетиция без четверти час. Я выпью теплого молока в перерыв, не беспокойся за меня.
Протяжно зевнув, она без лампы пересекла маленькую комнату, где спала ее дочь. Мельком взглянула в полумраке на Жильбер, на гриву волос и русскую вышивку ночной рубашки. Закрылась в тесной туалетной комнате, и, несмотря на поздний час и дикую усталость, зажгла газ в колонке для подогрева воды. Ибо мадам Альварес накрепко вбила в головы своему потомству, что среди множества всяческих обрядов свято надо соблюдать такие, как: «Лицо всегда можно привести в порядок при непредвиденной
встрече. А вот «нижний этаж» у женщины должен быть всегда ухожен».
Ложась последней, мадам Альварес вставала первой и не отказывала себе тут же в чашке утреннего кофе. Спала она в столовой на практичном диване, и с половины седьмого утра начинался ее день - с газетчика, звонка молочницы с литром молока, приходом кухарки. В восемь у нее уже были завитые волосы под прелестной повязкой. А без десяти девять Жильбер уезжала на свой курс, чистая и «обработанная» щеткой для волос.
В 10 мадам Альварес «думала» об обеде, что означало, - она надевает галоши, продевает кисть через ручку плетеной корзинки и отправляется на рынок.
И в этот день, удостоверившись, что Жильбер не опаздывает, она поставила кипяток на стол вместе с чашками для кофе и молочником, и, развернув газеты, ожидала Жильбер, которая вошла, еще заспанная, но благоухающая лавандой. Крик мадам Альварес окончательно пробудил девушку.
- Зови свою мать, Жильбер! Лиана Эксельман предприняла попытку самоубийства!
- О, ох! – протяжно воскликнула кроха. – Она умерла?
- Что ты, нет. Она знает свое дело.
- А что она взяла, бабушка? Револьвер?
Мадам Альварес посмотрела на внучку с соболезнованием:
- Не угадала. Снотворное, как обычно: «…Окружив заботой прекрасную отчаявшуюся женщину, доктора Морез и Пеледу, которые не покидают ее изголовья, сообщили весьма утешительный диагноз…»
- Мой диагноз таков, что госпожа де Эксельман просто испортила себе желудок.
- А в прошлый раз это было из-за принца Георгиевича, правильно, - когда она стрелялась?
- Где твоя голова, моя дорогая? Это было из-за графа Берту де Саветер.
- Ах, точно. Вот что теперь будет делать дядя?
Большие глаза мадам Альварес задумались на мгновенье:
- Мы это скоро узнаем, даже если он будет отказываться давать интервью. Всегда надо отклонять все интервью. А то потом всякая ерунда заполнит прессу. Комментарий консьержки, которую она отправила домой именно в этот вечер… Ты съела хоть что-нибудь? Возьми вторую чашку молока, две тартинки. Надень перчатки перед выходом. Выйди пораньше. Не задерживайся по пути. Я пошла будить твою мать. Какая история!.. Андреа, ты спишь? А, ты встаешь? Андреа, Лиана попыталась покончить с собой.
- Для разнообразия, - пробормотала Андреа, - это единственная мысль в ее пустой голове, но она ею, похоже, дорожит, хоть и не часто пользуется.
- Ты еще в бигуди?
- Будет лучше, если я появлюсь на репетиции без прически? Спасибо!
Мадам Альварес смерила взглядом свою дочь, рогатые бигуди и стоптанные домашние тапки.
– Видно, что ты не боишься взглядов мужчин, дочь моя. Присутствие мужчины вмиг излечивает женщину от привычки носить пеньюар и стоптанные башмаки. Какой скандал с этим суицидом! Она ненормальная, это точно.
Бесцветный рот Андреа растянулся презрительной улыбкой:
- Это про таких, как она, говорят, что не имея ничего, ничего и не имеешь.
- По правде говоря, не она меня интересует. Вот Гастон Лашель – да. Смотри ведь была Жантиль, которая украла его ценные бумаги, потом, эта иностранка, которая страшно хотела силой женить его на себе. Но Лиана – первая, кто решилась на самоубийство. В подобном положении известный человек должен выбирать дам с большей осторожностью!
- Он? Да он скоро лопнет от гордости.
- Думай, о чем говоришь! – упрекнула мадам Альварес. – Скоро начнутся большие дела. Интересно, что скажет Алисия по поводу этих событий…
- Попытается разрушить парочку горных хребтов.
- Алисия не ангел. Но я все же должна знать ее оценки, потому что она умеет глядеть далеко вперед. Гораздо дальше этой комнаты!
- Ей и не нужна эта комната, потому что есть телефон. Мама, ты не хочешь, кстати, установить телефон?
- Это траты, - озабоченно проворчала мадам Альварес, - по крайней мере, для нас. И потом, телефон нужен людям, ведущим крупные дела, и еще женщинам, которым есть что скрывать. Изменила бы ты образ жизни, - это только предположение, - и жизнь Джиджи оживилась бы… Я бы первая начала твердить: «давайте установим телефон», а пока – нет.
Она позволила себе огорченный вздох, надевая перчатки и галоши, и занялась, впрочем, уже без грусти, хлопотами по кухне. Благодаря именно ей, их скромная квартира старела не так быстро. Всю прошедшую жизнь она исполняла почетные женские обязанности без проявления гордыни, и обучала этому свою дочь и дочь дочери. Простыни никогда не оставались на кроватях больше 10 дней, и женщина, которая и готовила и стирала у них, на всю округу сообщала, что у мадам Альварес ни разу не видела брошенные где попало рубашки и дамские панталоны или неопрятные салфетки для стола. Внезапно окрик: «Джиджи, сними обувь», и Жильбер должна немедленно снять ботинки, сбросить чулки и представить для обозрения бабушки белые ножки с хорошо подрезанными ноготками на предмет выявления малейшего следа мозолей.
Неделю, последовавшую за суицидом госпожи Де Экзельман, Лашель проводил в какой-то сумятице. Он дал в своем отеле ночной бал, потом танцевальный вечер в национальной Академии музыки, и заставил, только чтобы раз там поужинать, открыть ресторан «Пре Каталан» на неделю раньше назначенной даты. Известные Фути и Шоколад здесь разыграли интермедию. Между столами Рита дель Эридо – в трико с белоснежными воланами, в белой шляпе на иссиня-черных волосах – гарцевала на лошади, и страусиные перья, подобно пене вокруг смуглого красивого лица, напоминали белизной о троне из сахара, на котором поднялся Гастон Лашель. Сутками позже, весь Париж был обманут. «Жиль Бье», давая неверные прогнозы, обанкротился, истратив всю субсидию, даваемую Гастоном Лашель. Специальный еженедельник «Париж в любви» дал другую ложную версию в следующем заголовке: « Молодой и богатый янки не скрывает своих пристрастий к французскому сахару…».
Так что гомерический хохот сотрясал мадам Альварес, читающую газеты. Ибо она достоверно знала - как обстоят дела, потому что Гастон Лашель, несмотря на свою занятость, дважды за 10 дней выкроил время выпить у нее ромашкового чая, откинувшись в кресле, и, несмотря на утомление, пробовал отпускать шутки одинокого мужчины. Кроме того, он принес Джиджи кожаную папку для нот, произведенную в России, с позолоченной застежкой и 20 пачек лакрицы. И госпожи Альварес получила гусиную печенку и шесть бутылок шампанского от щедрот дядюшки Лашель, который принял приглашение вместе пообедать.
Жильбер, немного опьянев, за обедом рассказывала о сплетнях своего курса, выиграла в пикет позолоченный механический карандаш Гастона. Тот проиграл с видимым удовольствием, страшно оживился, и, указывая на малышку, говорил мадам Альварес: «Вот мой истинный друг!». И испанские глаза Альварес были полны бдительного внимания к красным щекам и белым зубам Джиджи, кричавшей гостю: «Пройдоха, у тебя в рукаве четвертый король!».
Как раз в это время возвратилась Андреа из «Опера Комеди», посмотрела на растрепанную Джиджи, пытавшуюся закатать рукава Лашеля; и красивые глаза цвета голубого шифера, не смогли удержать слезы безудержного смеха… Она не смогла вымолвить ни слова, выпила одним махом бокал шампанского, потом еще один, а потом и еще. И когда она пожелала (после третьего бокала) спеть Лашелю арию колокольчиков из оперы «Лакме», мать решительно проводила ее в спальню.
На следующий день никто не говорил об этой семейной вечеринке, кроме Жильбер, которая восклицала: « Никогда, никогда в жизни я столько не смеялась! А мой карандаш!». Излияние натолкнулось на отчужденное молчание и на рассеянно брошенное: «Давай-ка, Джиджи, будь немного серьезнее».
Затем Гастон Лашель не давал о себе знать недели две, и семья документировала его жизнь по газетам.
- Ты видела, Андреа? Светские хроники сообщают об отъезде господина Гастона Лашель в Монте-Карло. «Нечто вроде сентиментальной секретности, которую мы уважаем, окружает этот отъезд…». Что они наплели?
- Бабушка, ты знаешь, а Лидия Поре сегодня на уроке танца говорила, что этим же поездом уехала и Лиана, только в другом вагоне. Ты как думаешь – это правда?
Мадам Альварес пожала плечами:
- Если это правда, то откуда ее знают эти Поре? Они что – связались как-то с Лашелем?
- Нет, но Лидия слышала, как об этом судачили в ложе ее тетушки в театре «Комеди Франсе».
- В ложе! Я понимаю!
Мадам Альварес знала не понаслышке о жизни актеров на примере Андреа. И когда Эмилия де Аленсан разводила ученых кроликов, и когда мадам Пужу, слишком робкая для сцены, - в отличие от своей дочери, - развлекала публику в костюме Коломбины из черного тюля с блестками, у госпожи Альварес для них всегда была наготове только одна оценка: «Чего же ждать от простушек?»
- Бабушка, скажи, бабушка, - снова пристала Жильбер, - ты знаешь принца Радзивилл?
- Она что, сегодня - в центре внимания? Она наелась мух? Для начала скажи – какого Радзивилла?
- Я не знаю. Тот, который женится и получил в списке подарков : «три настольных письменных прибора из малахита…» Что такое малахит?
- Да, ты меня не перестаешь удивлять. Если он сочетается браком, - это вовсе неинтересно.
- А если дядя Гастон будет сочетаться браком, - это тоже будет неинтересно?
- Как посмотреть. Будет интересно, если он женится на достойной женщине. Когда принц Шеньягуин женился на Валентине де Агривиль, - всем было ясно, что он не желает другой жизни, чем та, которая длилась уже 15 лет, это даже в пьесах разыгрывалось, - бросание тарелок об пол, затем примирение в ресторане «Дюран», что на площади Маделейн. Понятно, что это именно та женщина, которая заставила оценить себя по достоинству. Но жениться на «ком попало», - означает, даже для тебя, Джиджи, огромное осложнение.
- И ты полагаешь, они уехали вместе, чтобы пожениться?
Госпожа Альварес приставила лоб к оконному стеклу, как будто спрашивала об этом весеннее солнце, осчастливливающее всю улицу влажным теплом:
- Нет, - сказала она, - конечно, я не знаю больше того, что знаю. Мне надо обязательно поговорить с Алисией. Вот что, Джиджи, проводи меня к ней, там оставишь, а сама прогуляешься назад по набережной. Так ты сможешь совершить прогулку, для которой ты так тщательно наряжаешься. Я никогда не выходила специально подышать воздухом, имея такой минимум, как всего две поездки в год в Кобург и Монте-Карло. И от этого не стала хуже.
В этот же день мадам Альварес возвратилась так поздно, что семья, довольствовавшись теплым картофелем с холодным мясом, уже хотела послать за ней. На нетерпеливый вопрос Жильбер: «Что она тебе сказала?» - «бронзовым голосом» ответила:
- Она сказала, что хочет научить тебя есть дичь.
- Шикарно, - воскликнула Жильбер, - а что она говорит относительно летнего платья, которое мне было обещано?
- Что пока не нашла то, что надо. И что у тебя, тем не менее, не будет повода для недовольства.
- Ах, - вздохнула Джиджи.
- Кроме того, Алисия ждет тебя в четверг.
- С тобой, бабушка?
Госпожа Альварес посмотрела на сидевшую лицом к ней девушку, - на высокие розовые скулы под синими, как вечерние сумерки, глазами, ровные зубки, покусывающие растрескавшиеся губы, дикое изобилие пепельных волос:
- Нет, дитя. Без меня.
Жильбер поднялась и обвила шею бабушки руками:
- Ты ведь не собираешься меня там поселить? Нет? Я не хочу тебя бросать!
Мадам Альварес кашлянула, чтобы снять внезапно возникший спазм:
- Бог мой, этот ребенок просто чудо. Бросить меня! Джиджи, это не упрек, - но ты слишком все утрируешь!
Коллектив авторов.
Все права на материалы данного сайта принадлежат авторам. При перепечатке ссылка на авторов обязательна.
