Литературно-художественный альманах

Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.

"Слово к читателю" Выпуск первый, 2005г.


 

Выпуск пятый

Возвышенное и земное

Человек – всего лишь тростник, слабейшее из творений природы, но он – тростник мыслящий. Чтобы его уничтожить, вовсе не надо всей Вселенной: достаточно дуновения ветра, капли воды. Но пусть даже его уничтожит Вселенная, человек все равно возвышеннее, чем она, ибо он сознает, что расстается с жизнью и что слабее Вселенной, а она ничего не сознает.

Блез Паскаль

Мирослава Метляева

ТЕНЬ ГАЛЕОНА

Я – путь, и странник в пути,

и все паруса на свете.

Роберт Джеймс Уоллер,

«Мосты округа Мэдисон».

* * *

Вдали струятся берега...

Ступить на них – коснуться горизонта...

Прельстилась книжным вымыслом иль сном?

Но там, на спинах волн седого Понта

Играет молодость моя,

Стремясь за кораблем.

 

В желаньи что-нибудь сказать –

Молчаньем к ней взываю безответно...

Лишь утра закипающий поток

Меня сплавляет с нею в слиток света,

И над сияющим лицом

Трепещет мой платок.

 

Потухла, пальцы опалив,

Сухая спичка. Больше не воскреснет

Шелк лепестка огня. Но лампы круг

В объятья заключил фигуру в кресле...

И галеона тень

Коснулась век и губ.

* * *

Кипит живое серебро воздушных тополей,

вздымая облаков сухих метели,

и, выцветая, небо мягко сеет

жемчужный свет дыханием дождей.

 

Найти ли в странной милости изъян,

 как в нимбах фонарей роенье мошек?

...Нам гимном жизни будущей и прошлой

 шумит избранник пустошей – бурьян.

* * *

Под потолком застыли брызги хрусталя,

сквозь кружево гардин пробились гроздья света

и расплескались пятнами картин,

на стенах закрепив обрывки лета.

 

И воздуха полотнище задул

в окно разгульный воробьиный щебет,

к упругому диванному плечу

прильнул руки сверкнувшей гибкий стебель.

 

...Благословенные безмолвные часы

в спокойном золоченьи струек пыли...

Лишь вкрадчивые легкие шаги

смятенье сумерек в закатный рай вносили.

* * *

Лапками летучей мыши

уцепилась штора за струну...

В вязкости густой капельной тиши

льнет безмолвие виском к афише,

нехотя отдавшейся окну.

 

Дня исход сокрыл навесом

вечность целую до ближнего утра...

Прель, набухшая в потугах веса,

плюхнулась за неименьем места

на асфальт весеннего двора.

 

Шарик НЛО залетный

замигал лампадками кафе...

Очутившись в странном переплете,

две души в объятии бесплотном

над столом парили «под шафе»...

* * *

Неужто ты покинула меня,

душа моя? Мое бессильно тело.

Мир действия – зов хищного огня,

где высекатель искр – мышиная возня,

так одряхлел... Намек на что удел мой?

 

Что? Снова шаткие мосты сжигать,

будить раба, вливать в желанья смелость,

дитя вскормить и на ноги поднять,

вспять время повернуть и страстью обуздать

кого коснуться даже не сумела?

 

Молчишь? Ушла... Но если плачу я,

Ты здесь, душа! Ты вовремя успела.

* * *

Я так ждала, что мне казалось,

в толпе мелькнут твои черты,

и теплилась пылинкой малость:

есть я – не быть не можешь ты.

 

И в утомительном мельканьи

бесстрастных слов и бледных лиц

кружила птица ожиданья

в неверном пламени зарниц.

 

И в примиреньи с этим миром –

ведь ты, незримый, рядом был

– я в топких заводях эфира

сводила нежность в звездный ил.

 

И на седой небесной почве

рождался первоцвет луны,

и плыл признаний легкий росчерк

на гребне световой волны.

 

Но дни текли скупей и строже,

и зрел в бездонности мольбы

намек прозрачный слова «позже»

на запредельный шаг судьбы.

МОЛЬБА

Мне снился сон: склонясь пред Божеством,

стояла я как нищенка с котомкой,

и Книгу бытия точили черви слов,

и из сумы валились дней обломки.

 

За каждый предначертанный итог,

за каждый шаг, задуманный не мною,

я каялась, и мой бессильный слог

дробился в прах пред истины стеною.

 

Лишь взор холодный в сердце проникал,

и скальпель ледяной членил мой разум.

– Зачем? – Дух слабый Бога вопрошал.

– Меня задумав, все Ты видел сразу.

 

...Оставь меня, забудь и не суди:

удел влачить свой буду, как сумею.

И взор карающий до часа отведи,

когда свой путь сама преодолею.

* * *

Из нитей дождя,

из пряжи ночных видений,

из солнечных блесток,

нырнувших в лесную траву,

я синий ковер,

задуманной мною жизни,

полетом стрижей закрепляя,

тайком торопливо сотку.

Его я украшу

букетами легких вздохов

по бронзовой сини

когда-то бежавшей волны,

по тихо упавшей

на мокрый асфальт розе,

по горько-фиалковой дымке

ночного костра у реки.

Лишь рваные нити

обмана, обид, желаний,

бутонами яви усохнувших,

я не вплету.

Им есть назначенье:

давно власяницу

себе из узлов я связала

и кружево это ношу.

Но только я знаю:

незримый ковёр чудесный

из запахов моря

и дрожи разбуженных трав

просторным раскинется ложем

под кровлей небесной

для тех, кто придут вслед за мною,

путь райских изгоев избрав.

* * *

Что рассказать мне о любви

средь варварских времен?

И как в словах скупою быть

под щебет рабьих жен?

 

Сказать, что не было луны

и жгучих дальних звёзд,

и нежных рук, и слова «мы»,

и дрожи чёрных роз?

 

Что рассказать мне о любви?

Вернуть причину слёз?

О роли нищенки забыв,

налгать историй воз?

 

Сказать об иглах слухов злых

и зависти шипах,

увядшем ложе снов слепых,

стерев касаний прах?

 

Какой же демон жалит грудь

неудержной тоской?

Песком желаний устлан путь,

но впереди – покой.

* * *

Под инеем ночью мерцает трава,

как речи утраченный смысл,

и мёрзлою почвой крошатся слова

очеловеченных крыс.

 

В бескрайнем покое исчерпанных сил

есть мощь подневолья ума,

постигшего холод небесных светил

в значеньи «тюрьма» и «сума».

 

Знаменьем двойным каждый миг осенен,

решений пустеет карман,

оркестром тревоги расплакался сон,

озноб застучал в барабан.

ЗИМНИЙ ГОРОД

Улица дымила в лицо морозом

вызывающе нахально,

с каждым – на «ты»,

и на бархат шляпок сентиментально

роняла пепельных хлопьев цветы.

 

Побывав под ногами,

снег скрипучий

приутих, согласившись с пройдохой-судьбой:

кто, как не он, определяет лучше

разницу между шиной и деревянной клюкой.

 

Отставив небрежно

мундштук многотрубный,

город-транжира нагуливал спесь:

пугало, облачившись в туманы приблудные,

пребывало в уверенности, что будет, как есть.

 Продолжение>>