Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Глава первая. ОБРАЗЫ
Страница 1 из 2
[ 1 ] [ 2 ]
Не следует оценивать писателя по академическим меркам исторической науки. Историк решает научную задачу, писатель – художественно-нравственную. У каждого свои методы постижения одних и тех же событий. Историк хотел бы как можно точнее реконструировать прошлое, вскрыть закономерности, и потому так щепетилен в отношении фактов. Писатель же стремится к достоверности, прежде всего художественной, и сумма фактов, а также их проверка имеют для него меньшее значение…
Стефан Цвейг
Письма Достоевского и его сочинения – основные, «прямые» источники по истории «кузнецкого венца». Поэтому, прежде чем перейти к его отражению в публикациях исследователей только что минувшего ХХ века, - к тому, какие при этом возникали концепции, как они менялись, а также преломлялись на местном «краеведческом» уровне, - нужно пристально вглядеться в путь, что привел великого писателя и его избранницу к аналою Одигитриевской церкви, и коснуться упомянутых «прямых источников» в нарочито беглом обзоре. Более подробный их анализ – во II томе нашей книги…
«Дядюшкин сон»
Это одно из первых сочинений Ф.М. Достоевского, в котором отражена «кузнецкая коллизия». Как писала еще в 1972г. достоевсковед Н.М. Перлина, замысел «Дядюшкиного сна» возник в Семипалатинске в 1855 году, когда Достоевский вознамерился написать «комический роман». Но - параллельно развивался его собственный роман въяве с Марией Дмитриевной Исаевой, причем бурно и тревожно.
Неожиданно овдовев в Кузнецке и, несмотря на доверительные и более чем нежные отношения с Достоевским, она сблизилась с красивым молодым учителем Николаем Борисовичем Вергуновым.
Возможно, у многих-иных – особенно после опубликования Л.Ф. Достоевской сенсационных подробностей о «любовном треугольнике» Достоевский-Исаева-Вергунов – связь Достоевского с Исаевой тоже могла вызвать усмешки.
Но была ли она столь уж «смехотворной» для самого Достоевского и для его возлюбленной, и, стало быть, получился ли вообще задуманный в ту пору «Дядюшкин сон», согласно чаяниям автора, именно «комичным», или, напротив, скорее щемительным…[ 1 ]
«Комический роман»
«Комичность» задуманного, возможно, виделась Ф.М. Достоевскому потому, что «любовный треугольник», присутствующий в «Дядюшкином сне», намечается одновременно и в судьбе самого писателя. Но – только намечается. Над ситуацией еще можно подшучивать.
В своем романе (повести) Достоевский, как справедливо указывает Н.М. Перлина, изобразил старого «неудачного жениха», который «молодится» изо всех сил. «Таким образом, фигура князя (персонаж «Дядюшкиного сна», - авт.) в какой-то мере была для автора своеобразной «маской»: рассказывая об увлечении князя, Достоевский соотносил его, по-видимому, с собственным «запоздалым» романом с М.Д. Исаевой, высмеивая в лице своего героя себя…» – считает Н.М. Перлина.[ 2 ]
Впоследствии вторая жена писателя А.Г. Сниткина очень не любила этот роман, не скрывая, что ощущает желание Достоевского отождествить себя с героем «комического» повествования. Чрезвычайно ревниво относившаяся к прошлому супруга, юная А.Г. была на диво интуитивна и в «Дядюшкином сне» живо улавливала подспудную горечь, которой напитывался (не исключено, что сперва даже забавлявший автора) треугольник въяве.
Превращение комедии в трагедию
По мере того, как Достоевский всё более свыкался с мыслью, что его возлюбленная не порвала отношений с Н.Б. Вергуновым (который после кузнецкой свадьбы стремительно уезжает вслед за четой Достоевских в Семипалатинск), по мере того, как укрепляются подозрения писателя о продолжении их связи, задуманный «Дядюшкин сон» всё менее походит на «комичный роман» и трансформируется если не в трагедию, то в саркастический памфлет, - в нем Достоевский беспощадно разделывается со своим реальным соперником, причем в двух ипостасях – Мозглякова и учителя Васи (заметим особо – ведь и Вергунов был учителем!). Расправляется настолько круто, что Васю даже «умерщвляет», а Мозглякова ставит в самое подлое и жалкое положение.
Атмосфера в «жизненном» треугольнике накаляется. Всего через три месяца после венчания с М.Д. Исаевой Ф.М. Достоевский оставляет молодую жену, - а ведь он ее так отчаянно домогался! - и в конце мая 1857 года отправляется в отпуск в форпост Озерный «для излечения от застарелой падучей болезни».
Итак, Достоевский – за 16 верст от Семипалатинска, а Вергунов в Семипалатинске наедине с Исаевой.[ 3 ]
В форпосте Озерный
Именно вдали от этой пары Достоевский продолжает писать «Дядюшкин сон» об обманутом старом князе. Очевидно, - факты взаимосвязаны, о чем говорит некое обстоятельство.
Через несколько дней, после отъезда из города, где он покидает М.Д. Исаеву с соперником Вергуновым, Достоевский 1 июня сообщает в письме к Е.И. Якушкину о стремлении дописать «один роман», потому что «Другим же я ничем (литературным) не занимаюсь теперь, кроме этого романа, ибо сильно лежит к нему сердце».
Да и мог ли Достоевский в ту пору думать о чем-либо другом, как о том, что так прямо и больно его касалось…
Известно – душевные переживания действеннее всего сублимируются в творчестве. И писатель «препарирует» обидчика, равно и свое собственное двусмысленное положение в романе, который давно перестал быть комическим…[ 4 ]
«Отвращение к повести»
По мере того, как связь Исаевой с Вергуновым всё более удручала Достоевского, ему уже ненавистно само отражение «яви» в «Дядюшкином сне», что весьма прозрачно проглядывает в его письме к брату М.М. Достоевскому от 13 декабря 1858 г.: «Уведомил я тебя в октябре, что 8-го ноября непременно вышлю тебе повесть. Но вот уже декабрь, а моя повесть не кончена. Многие причины помешали. И болезненное состояние, и нерасположение духа и провинциальное отупение, а главное, отвращение от самой повести. Не нравится мне она, и грустно мне, что принужден вновь являться в публику так нехорошо. Грустнее всего то, что я принужден так являться».[ 5 ]
Заметим: «нерасположение духа», - ведь Вергунов переселился в Семипалатинск, а какие это может иметь последствия – кто бы знал…
О «нехорошем явлении в публику»
Примечательно, что Достоевский считает, будто выход в свет «Дядюшкиного сна» – «нехорошее явление в публику». Не потому ли, что в повести отражена, - истинная или домысленная, - скандальная связь М. Исаевой с Вергуновым, о чем «бомонд», по крайней мере кузнецкий и семипалатинский, уже давно наслышан? Но что же Достоевского заставляет, а, вернее, даже принуждает, - о чем он пишет, подчеркивая, - так «нехорошо являться в публику»? Перворядно «смятение духа» - от него он пытается разрядиться в романе.
Но – не только. Возможно, писатель полагает, что расправа с «прелюбодеями» если не в жизни, то хотя бы в романе принесет ему некую сатисфакцию в глазах хоть и «поганого», но общества, которое он может презирать - но ему в нем жить. Отсюда и «принуждение»…
А была ли «нехорошесть»?
Вполне вероятно, однако, что Достоевский сам осознает: дал волю подозрениям, не имея пока никаких улик, и все-таки расправился в повести, возможно, с не повинными Исаевой и Вергуновым только оттого, что последний «ринулся» из Кузнецка в Семипалатинск «вслед за обвенчанными Достоевскими», что могло быть истолковано как «сюжет» для сплетен.
Стало быть, и он, подстать местным кумушкам, тоже клевещет – а это и есть нехорошее дело. Но тогда почему Достоевский вынужден, как он пишет, «нехорошесть» обнародовать? Не как урок ли на будущее для М.Д. Исаевой, потому что если даже и прерваны её связи с Вергуновым – но ведь были же они, были? А при подозрительности Достоевского любая тень сомнения вырастает в повод к самомучительству и сведению счетов…
«Нарочитое выдумывание»
В том же письме Достоевского к брату - весьма любопытный акцент: «И для денег я должен нарочно выдумывать повести». Курсив – Достоевского. Следует ли понимать, что «Дядюшкин сон», о котором Достоевский сообщает – лишь нарочитая выдумка? Чтобы «потерзать» Марию Дмитриевну и её бывшего возлюбленного Вергунова, да еще получить гонорар - но ради денег можно было «выдумать» и другой сюжет, менее сходный с собственной ситуацией.
Думается, это странное «за деньги» – всего лишь камуфляж. То есть про себя писатель знает, - всё так, увы, как в далеко не смешном «комическом романе». Но Достоевский не хочет, чтобы брат, наверное, уже наслышанный о «треугольнике», потерял уважение к М.Д. Исаевой, ведь он этот брак никак не одобряет…[ 6 ]
«Понравился мне мой герой…»
Таким образом, завершение работы над «Дядюшкиным сном» оказалось совсем «невеселым» и уж никак не комическим. Что этому способствовало – реальные жизненные обстоятельства: связь Вергунова с Исаевой, - или всего лишь подозрительность Достоевского, который не был так «свеж и красив», как Вергунов?
И получилось: «начав за здравие, кончил за упокой». «Я шутя начал комедию, - сообщал Достоевский Майкову 18 января 1856 г., - и шутя вызвал столько комической обстановки, столько комических лиц и так понравился мне мой герой, что я бросил форму комедии, несмотря на то, что она удавалась, собственно для удовольствия как можно дальше следить за приключениями моего нового героя и самому хохотать над ним. Этот герой мне несколько сродни. Короче, я пишу комический роман…».
Но восторженный и романтический период в отношениях с М.Д. Исаевой закончился. Куда быстрее, чем можно было ожидать. Автор не смеется над злоключениями князя, а, скорее, сокрушается. И повесть стала Достоевскому в тягость…[ 7 ]
Попытка разрыва
Символично, что «Дядюшкин сон» опубликован весной 1859г. То есть в ту самую пору, когда Достоевский собирался уезжать из Сибири. Роман увидел свет в марте, и тогда же Достоевский признался брату, что хотел бы выехать из Семипалатинска уже в апреле, но планам не суждено было сбыться «по случаю замедления отставки». Покидая «Семипроклятинск» - так он называл этот город, - Достоевский, конечно, надеялся на разрыв отношений между Исаевой и Вергуновым.
Завершение очередного жизненного витка (отъезд из Сибири) и окончательное избавление от соперника должны бы совпасть по времени с ударом, который нанесен Вергунову в «Дядюшкином сне».
Однако - надежды оказались тщетны. Как свидетельствуют иные источники, связь М.Д. с Вергуновым длилась чуть ли не до её смерти, о чем – ниже, а «третий лишний» так «врастёт» в подсознание Достоевского, что станет как бы «кошмаром» писателя на протяжении всей жизни. Поскольку он - отнюдь не лишний, а – необходимый для Исаевой. Возможно, поэтому во многих романах Достоевского прослеживается тень мучительного любовного треугольника…
Интерьер «Дядюшкиного сна»
Как справедливо указывает Н.М. Перлина, обстановка в доме Москалевых из «Дядюшкиного сна» близка к картинам П.А. Федотова. Сегодня на повестке дня – создание интерьера в Доме Достоевского в Новокузнецке (одно из музейных зданий – двухэтажный особняк ХIХ века). Поскольку предметов первой половины и середины столетия там чрезвычайно мало, при посещении залов не проникаешься чувством «погружения» в иной временной пласт, в обиталище давно отзвучавших событий.
Между тем, такое чувство обязано возникать. Без него невозможно передать посетителю то, что называется «ароматом времени», и говорить с ним на «языке минувших лет». А «Дядюшкин сон» – одно из наиболее близких к «кузнецкому венцу» произведений, и потому стоило бы задуматься над формированием обстановки в том ключе, какой указан Н.М. Перлиной (то есть по типу изображенного на картинах Федотова, или, хотя бы, воспроизведенного в известном альбоме-каталоге «Убранство русского жилого интерьера ХIХ века», изданном в Ленинграде в 1977 году). Это было бы тем более уместно, что Достоевский с Федотовым был знаком лично.[ 9 ]
«Мое имя стоит миллиона…»
Как оценивал написанное в «Дядюшкином сне» сам Достоевский «спустя годы», и как относился к отраженному в романе «треугольнику»? Из письма М.П. Федорову выясняется, что уже в 1873 г. «единственной серьезной фигурой во всей повести» он считал старого князя (то есть - себя!).
Всё это очень «по-Достоевскому», которому, при его натуре, мятущейся и сомневающейся, свойственна была чрезвычайно высокая самооценка: «моё имя стоит миллиона» - его слова. Попутно он сообщает Федорову, что выступает против постановки такого «водевильчика» на сцене.
Понятно: ни Вергунова, ни Исаевой нет в живых, и высмеянный Достоевским «треугольник» как-то негоже подавать как комедию после кончины «главных обвиняемых»…
Впрочем, иные читатели (например, В.Д. Писарева) двадцать лет спустя по опубликовании «Дядюшкиного сна» все-таки «хохотали» – не подозревая, конечно, о щемительной подноготной «фарса»…[ 10 ]
«Замечательная невинность»
Из упомянутого послания Достоевского к Федорову от 19.09.1873г. узнаем также, что писатель считал «Дядюшкин сон» «вещичкой голубиного незлобия и замечательной невинности». Остается только догадываться, как на такую «незлобивость» реагировала М.Д. Исаева, человек довольно высокого интеллекта и весьма интуитивный, - уж она-то, конечно, вряд ли могла простить Достоевскому своё поруганное чувство к Вергунову, с которым Достоевский так лихо расправляется в отнюдь не смешном «комическом романе».[ 11 ]
«Село Степанчиково и его обитатели»
Одновременно с «Дядюшкиным сном» писалось «Село Степанчиково и его обитатели». Достоевсковед И.З. Серман в 1972г. подчеркивает, что любовь к М.Д. Исаевой (и, очевидно, подразумевающиеся бури вокруг пресловутого «треугольника»?) мешали Достоевскому заниматься литературным творчеством: «…длительная и драматическая по своему характеру любовь к будущей жене М.Д. Исаевой – всё это не давало Достоевскому сосредоточиться на выполнении своих обширных литературных планов».
Но, быть может, - наоборот; не из собственных ли жизненных коллизий, непременными участниками коих были и Исаева, и Вергунов, черпал Достоевский сюжеты для своих романов? И не послужила ли именно «драматичность» чувства Достоевского, поминаемая у И.З. Серман, залогом успеха, который снискали его сочинения на годы вперед?[ 12 ]
«Страстный элемент»
18 января 1856г. Достоевский поделился с А.Н. Майковым замыслом по созданию романа «со страстным элементом». Из этого «плана», как известно, выкроились две крупные вещи: «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково». В 1856г. Достоевский аттестовал будущее «детище» не иначе как «моим главным произведением».
Напомним, что мысли и взоры Достоевского прикованы к Кузнецку и обитающей там М.Д. Исаевой. Не отсюда ли уверенность, что задуманное вскоре осуществится, ведь питательная основа для пылкого вдохновения – налицо: любовная интрига с М.Д. Исаевой в самом разгаре. Но вот «страсти» улеглись, венчание состоялось и на смену эмоциональным бурям пришла проза жизни. Романтика оттеснена буднями, так что завершение рукописи оттягивается надолго.[ 13 ]
Охлаждение к М. Д. Исаевой
Психологически оно вполне вычислимо. Как уже сказано, в конце мая 1857 года Достоевский уезжает в Озерный форпост, оставляя жену в Семипалатинске на целых два месяца – и это когда со дня венчания не прошло и ста дней! Тогда же из Кузнецка в Семипалатинск, поближе к М.Д. Исаевой, как мы знаем, перебирается её бывший возлюбленный Н.Б. Вергунов, и злая молва его переезд толкует по своему (подробнее см. , 1996).
Похоже, именно потому, что поездка Вергунова в Семипалатинск была столь стремительной, в мае 1857г. Достоевский начинает лихорадочно писать «Село Степанчиково». Очевидно, по-прежнему спешит дать ответ «обществу поганому», которое донимает его сплетнями, и он мстит вольным или невольным виновникам пересудов – М.Д. и её обожателю. В письме к Каткову 11 января 1858г. Достоевский пишет: «Но в мае месяца прошлого (т.е. 1857-го, - авт.) года я сел работать начисто», тогда же и было окончательно решено, что из «комического романа» выделяется «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково».
Однако, несмотря на желание поскорее закончить работу и вынести язвительный приговор былым или сегодняшним «обидчикам», эмоциональные всполохи гаснут, и рукопись вновь откладывается в долгий ящик.
Возможно, безмерная любовь к Исаевой, омраченная вероломством Вергунова, последовавшего за ней в Семипалатинск, сменяется охлаждением (побывка в форпосте Озерном) и все-таки стремлением как можно больнее расправиться с партнерами по тайной страсти, изобразив их гротесково и зло. Но «время лечит», отпуск в форпосте приводит нервы в порядок, и «страстный роман» откладывается в дальний угол до поры…[ 14 ]
«Мучительный» роман
Мы уже приводили собственные оценки Достоевского по поводу своего «семипалатинского» творчества, сделанные им в 70-е годы. Подумать только – «Дядюшкин сон» он уже называет «водевильчиком» и комедией!
А ведь «Дядюшкин сон» – часть именно того первоначального «страстного романа», куда входило также и «Село Степанчиково». События, переживаемые Достоевским в те поры столь бурны, а их отражение столь прозрачно, что как-то не верится, будто бы он всерьез считал произведения тех лет легковесными.
Достоевский лукавил. Действительность была иной. Из письма Достоевского к брату от 18 января 1858г.: «Роман мой… оставлю до времени. Не могу кончать на срок! Он только измучил бы меня. Он уж и так меня измучил. Оставляю его до того времени, когда будет спокойствие в моей жизни и оседлость. Этот роман мне так дорог, так сросся со мною, что я ни за что не брошу его окончательно… Слишком хороша идея и слишком много он мне стоил, чтобы бросить его совсем».[ 15 ]
Звучит искренне: роман въяве не просто измучил Достоевского – его отражение «на письме» действительно «слишком много ему стоило», ведь пришлось вновь и вновь пережить уже единожды выстраданное…
Почему – «мучительный»?
Итак, задуманное повествование (точнее, две его составные части, в том числе «Село Степанчиково») Достоевского «измучило», потому что в жизни его «нет спокойствия». И зачем именно в разгар творческого подъема Достоевский на два месяца удаляется от молодой жены в далекий форпост «лечиться»? Да и странное это «лечение». Эпилепсия – болезнь «нервическая». Достоевский же в Озерном только тем и занимается, что, создавая своих «героев», ворошит не зажившие душевные раны. Отсюда, видимо, и то, что роман «много мне стоил».
Но он же не окончен, да и задумывался как комедийный, легкий. Однако, если учесть, что смеялся Достоевский прежде всего над собой (старый, обманутый князь в «Дядюшкином сне»!), то всё станет на свои места. О себе писать с иронией мучительно.
А вот - если приоткрыть завесу над тайнами треугольника, причем самому, на глазах у всё понимающих «мордасовских кумушек», да притом в форме, которая всеми (кроме прямых, тогда еще живых прототипов) должна восприниматься как нечто вроде водевиля – иное дело.
Если «водевильчик», значит – это не обо мне, не обо мне, такая, знаете ли, ухмылка судьбы…[ 16 ]
«Уничтоженный» роман
И.З. Серман привлекает внимание читателей Сочинений Достоевского к примечательному месту из письма Ф.М. брату от 9 октября 1859г., в котором говорится, что «роман тот уже уничтожен». Очевидно, речь идет не о романе, а только о новой литературной задумке, проекте, - но Достоевский с какого-то времени по непонятной причине считает его неосуществимым.
Обратим внимание на дату: 1859-й - судя по всему, последний год, когда М.Д. Исаева виделась с Н.Б. Вергуновым в Семипалатинске, хотя бытовала версия, что Вергунов сопровождал её из Семипалатинска до Твери – и всё это происходило (если происходило!) тоже в 1859 году.
План, стало быть, мог родиться в семипалатинскую пору. И диктовался отношениями Исаевой, Вергунова и Достоевского. Но вот соперник устранен окончательно и на жену Достоевского больше посягать не станет, - по крайней мере, именно так думает писатель. Замысел рушится, поскольку – бесполезен. К чему воевать с «тенями», если они уже не опасны?[ 17 ]
Но – «уничтоженный» ли?
Впрочем, И.З. Серман полагает, что идея романа-исповеди, рожденная в семипалатинскую пору, по-прежнему существует, несмотря на утверждения Достоевского, что, де, с этим планом покончено. В подкрепление такого вывода приводятся письма, из коих следует, что намерение сочинить истинно «страстный роман» не реализовано. Про «страстный элемент» Достоевский писал еще в 1856-1857гг., и, значит, он продолжает «болеть» старой темой, навеянной именно коллизиями любовного треугольника?
Серман считает, что сюжетной линией будущего романа-исповеди Достоевского должна стать любовная история с М.Д. Исаевой. Но ведь она немыслима без третьего персонажа – Вергунова. И, стало быть, даже после отъезда из Семипалатинска Достоевский все равно живет реалиями той поры, когда «треугольник» существовал въяве!
Смеем предположить, что «запал», полученный в Кузнецке и Семипалатинске, Достоевский будет чувствовать до конца дней – не оттого ли тема «треугольника» прослеживается почти во всех его крупных произведениях? И.З.Серман, по крайней мере, не отрицает, что «страстный элемент» (категория семипалатинской и кузнецкой поры!) вошел в замысел «Униженных и оскорбленных», с чем нельзя не согласиться. Пережив в Кузнецке и Семипалатинске истинно пламенное чувство с крайне болезненными симптомами, Достоевский, однако же, будет анализировать и описывать его проявления отнюдь не только в «Униженных и оскорбленных»…[ 18 ]
«Униженные и оскорбленные»
И.З. Серман находит, что в «Униженных и оскорбленных» «писатель вместил такое количество автобиографического материала, какого ранее он никогда еще не предлагал вниманию читателя».
Однако вывод И.З. Серман, возможно, и ошибочный: автор не оговаривается или почти не оговаривается, где именно и на какой странице – подлинный сколок собственной жизни, а где – «выдуманный».
Думается, вся проза Достоевского в той или иной мере – отражение истинных событий, насколько это возможно в художественном произведении. Вряд ли до «Униженных и оскорбленных» Достоевский больше «сочинял», чем высказывал сокровенное - неужели менее автобиографичен «Дядюшкин сон»? Или – «Село Степанчиково»? На волне наибольших душевных потрясений, вызванных и «Мертвым Домом», и страстью к Исаевой, и соперничеством с Вергуновым, - творчество Достоевского не могло быть «придуманным», «воображенным»…[ 19 ]
«Преображенные эпизоды»
И.З. Серман, ссылаясь на выводы достоевсковеда А.С. Долинина, считает, что в «Униженных и оскорбленных» Достоевский описал свои отношения с М.Д. Исаевой: «Центральный образ «Униженных и оскорбленных», «неудавшийся литератор» Иван Петрович, как бы синтезирует две эпохи жизни самого Ф.М. Достоевского: факты литературной деятельности, мытарств и тягостей писательства, выпадающие на долю Ивана Петровича, взяты из воспоминаний Достоевского о его литературной молодости, история же отношений Ивана Петровича и Наташи, и его самоотверженной любви, по мнению А.С. Долинина, в той или иной мере в преображенном виде воспроизводит эпизоды отношений между Достоевским и его будущей женой Марией Дмитриевной».
Остается загадкой, в какой именно мере воспроизводилась Достоевским «на письме» тончайшая паутина связей и связочек, соединявших Ф.М. с М.Д. Ведь они никогда не были «ровными» друг к другу, и Исаева начала 1856г. вызывает в Достоевском совсем другие ощущения, нежели три месяца спустя после венчания. Нельзя не отметить также, что Исаева к моменту создания «Униженных и оскорбленных» еще жива, и Достоевский, следовательно, не может её «препарировать» в открытую, и всячески вуалирует свои действительные чувства к ней, дабы читатели не догадались, «кто есть кто» в его романе…[ 20 ]
В глубинах подсознания
И.З. Серман подмечает некоторые черты сходства между «Белыми ночами» и «Униженными и оскорбленными»: «По психологическому рисунку отношения между Иваном Петровичем, Наташей и Алешей близки к отношениям Мечтателя, Настеньки и её возлюбленного в «Белых ночах»…». Иными словами – «треугольник» описывался Достоевским не только после коллизии Исаева-Вергунов-Достоевский, но и задолго до того, то есть в 40-е годы.
Не означает ли это, что «тройственность» в любовных отношениях - некая «идея-фикс» Достоевского, и что не память о Вергунове с Исаевой повлекли за собой череду подобных же персонажей в его романах, а, напротив, сам «кузнецкий венец», мучительный и странный, возник как следствие своеобразных представлений Достоевского о любви и ревности вообще. Поскольку «идея треугольника» гнездилась в его подсознании еще в 40-е годы, Достоевский попытался «проиграть» означенный сценарий в жизни уже в годы 50-е, причем набрался столь жгучих впечатлений, что ему хватило их на десяток книг, вплоть до его кончины…[ 21 ]
Странные совпадения
Мы уже подмечали, что Достоевский принимался за реализацию намеченных литературных планов (либо возобновлял таковые) именно в тот момент, когда контакты с М.Д. Исаевой претерпевали явный кризис.
Вспомним: к «Дядюшкиному сну» он приступает вплотную в конце мая 1857г., отправляясь для «лечения» в форпосте Озерном – на самом деле, возможно, выказывая великодушие (не желает мешать продолжению романа Исаевой с Вергуновым), либо в порыве гнева – вот уж кого он не чаял видеть рядом с ней, так это кузнецкого соперника! И в «Дядюшкином сне» расправляется с Вергуновым, выставив перед всем светом личностью ничтожной. Аналогичная история с «Униженными и оскорбленными».
Известно, что в «Сибирскую тетрадь», давно законченную, Достоевский 6 сентября 1860г. вносит запись: «Eheu. Отъезд М(аши) 6 сентябр(я) 1860». Имеется ввиду отъезд Исаевой в Москву после увлечения Достоевского А.И. Шуберт. Промелькнувшее латинское слово переводится как «Увы!». Стало быть, отношения с Исаевой в очередном тупике. То, что это «Увы!» находим в «Сибирской тетради» – вполне оправдано. Достоевский пользовался ею, когда работал над «Записками из Мертвого Дома», а как раз сразу же после отъезда Исаевой в Москву промелькнуло сообщение, что публикация очередной части этого произведения откладывается.
10 сентября 1860г. (на четвертый день после отбытия М.Д.!) Достоевский сообщает А.П. Милюкову, что «приступает к писанию» «Униженных и оскорбленных», где – отражение связи с Исаевой и «любовного треугольника». История с «Дядюшкиным сном» фатально повторилась. Отсутствие Исаевой, либо видимое охлаждение меж ними подвигают Достоевского вести с нею диалог «романно», и он тут же берется за перо…[ 22 ]
Еще одно совпадение
В 1864г., в апреле, М.Д. Исаева скончалась. Как справедливо отмечает достоевсковед Е.И. Кийко (1973), в феврале 1864г. Достоевский признается, что начатые им «Записки из подполья» не пишутся и оправдывает творческое бессилье собственными недомоганиями и болезнью жены. Очевидно, он еще не знает наверняка, что М.Д. Исаева умрет, но, наблюдая, как она мучается, сочувствует ей, так что отношения их, хотя и с оговорками, нельзя назвать «разрывными».
Но вот в марте 1864г. Достоевский информирован точно: Исаева «не дотянет даже до Пасхи». Роковыми прогнозами он делится с М.М. Достоевским 20 марта 1864г. и попутно сообщает: «Сел за работу, за повесть», то есть – за «Записки из подполья», где явственно прослеживается его драматическая связь с Исаевой, причем уже накануне её смерти писатель докладывает брату, что «пишет с жаром» (письмо от 2 апреля 1864г.). Иными словами: ситуация пограничная, такая же, как в мае 1857г. или в сентябре 1860г., когда предполагаемая измена супруги с Вергуновым послужила импульсом для создания «Дядюшкиного сна», или когда отъезд М.Д. в Москву (то есть фактический разрыв, пусть даже временный) тотчас же простимулировал начало работы над «Униженными и оскорбленными». Но на этот раз ситуация драматичнее: Исаева обречена и Достоевский наблюдает за её постепенным угасанием. Именно в тот момент она, по одной из версий, рассказывает мужу о любви к Вергунову. И Достоевский вновь берется за перо. Так рождаются «Записки из подполья», в коих опять-таки обнаруживаем, в едва завуалированной форме, отголоски взаимомучительства, свойственного роману с Исаевой, и следы треугольника…[ 23 ]
Образы других женщин
Разные исследователи в разное время подчеркивали, что «увлечения» Достоевского другими женщинами (А.И. Шуберт, А.П. Сусловой, А.В. Корвин-Круковской) также находили отражение в его творчестве. Так, Е.И. Кийко отмечает «драматичность» этих душевных всполохов. И, поскольку подобные отношения неизменно заканчивались разрывом, нельзя не задаться вопросом: зачем Достоевскому нужно было отображать в романах «жизненные» неуспехи? Возможно, причина в том, что Достоевский, прекрасно знавший терзания ревности (связь Исаевой с Вергуновым на многое ему открыла глаза), описывая собственные новые «коллизии», как бы сводит счеты с «жестокой» и «коварной» (по определению Л.Ф. Достоевской) М.Д. Исаевой. Даже после её смерти он продолжает фиксировать «на письме» не только сцены её измены, но и свои – ей: знай же, и я, и я – тоже…[ 24 ]
Предсмертное «признание»
Не исключен и иной вариант. По распространенной версии, Исаева накануне смерти винится перед Достоевским в измене с учителем Вергуновым.
Но, может, ничего подобного не было, и отъезд Вергунова в Семипалатинск вслед за Достоевскими – лишь совпадение? Достоевский же, всю жизнь, начиная с 40-х годов, обуянный идеей «любовных треугольников» (о чем читаем уже в «Белых ночах»!) эмоционально вполне готов к тому, что его «романные» ситуации и сценарии воплощаются будто бы въяве, как данность. «Аргумент» – Вергунов – налицо. Связь Исаевой с ним еще по Кузнецку неоспорима.
Исаева же, зная о «романтических всплесках» Достоевского с Шуберт, Корвин-Круковской и Сусловой, или догадываясь о них, щадить его не собирается. И перед кончиной её «признание» – возможно, не более чем отмщение оскорбленной женщины: да, любила Вергунова, тайком и страстно любила…
«Преступление и наказание»
Но вот М.Д. Исаева – ушла из жизни. Первое наиболее крупное сочинение Достоевского после её смерти – «Преступление и наказание». Достоевсковед Г.М. Фридлендер полагал, что персонаж этого романа Катерина Ивановна во многом списана с М.Д. Исаевой: «В Катерине Ивановне, насколько можно судить, сложным образом совмещены отдельные черты М.Д. Достоевской – первой жены писателя – и подруги П.Н. Горского, Марфы Браун, и т.д.».[ 25 ]
Исследовательница Г.Ф. Коган конкретизирует данные, сообщаемые Фридлендером. У Достоевского есть некий пассаж: «И осталась она… в уезде далеком и зверском, где и я находился, и осталась в такой нищете безнадежной…». Г.Ф. Коган видит в этих строках «Обстоятельства, сходные с эпизодами биографии М.Д. Исаевой и Достоевского (Мы можем добавить еще щемящие подробности: Катерина Ивановна, в доказательство своего «приличного происхождения», рассказывает, как в юности танцевала «па де шаль». Но из биографии М.Д. Исаевой мы знаем, что на выпускном балу в пансионе она именно «па де шаль» и танцевала, о чем, конечно же, много рассказывала Достоевскому, - авт.). После смерти первого мужа М.Д. Исаева осталась «заброшенная на край света», «без куска хлеба», «одна с малолетним сыном, в отдаленном захолустье Сибири, без призора и без помощи» (из писем Достоевского к М.М. Достоевскому, 13 января, 24 марта, 22 декабря 1856г.)».[ 26 ]
Ныне в Кузбассе, впрочем, «седая старина» времен Достоевского чуть ли не идеализируется и поминается в сусально-позолоченных тонах, а восприятие Кузнецка Достоевским сильно приукрашивается (см., в частности, брошюру «Двадцать два дня из жизни Ф.М. Достоевского», изданную в 1995г.). Как это, однако, контрастирует с мнением самого Достоевского, отраженным не только в письмах. «Далекий и зверский уезд» – не его ли это оценка сибирской «тьму-таракани» и способа обитания в ней местных обывателей?…
«Женщина души самой возвышенной и восторженной…»
Г.Ф. Коган подмечает еще одну особенность, которая роднит образ Катерины Ивановны с почившей М.Д. Исаевой: «Она справедливости ищет… Она чистая. Она так верит, что во всем справедливость должна быть… как ребенок!» - и комментирует процитированное место так: «Сравни с этой характеристикой Катерины Ивановны высказывания Достоевского о М.Д. Исаевой в записи 1870-х годов: «… была эта женщина души самой возвышенной и восторженной. Сгорала, можно сказать, в огне своей восторженности, в стремлении к идеалу. Идеалистка была в полном смысле слова, - да! – и чиста, и наивна притом была совсем как ребенок»…» (Г.Ф. Коган при цитировании ссылается на работу В.В. Тимофеевой, опубликованную еще в 1904 году).
Однако, слышать из уст Достоевского о «чистоте» Исаевой как будто бы странно, учитывая его же, Достоевского, мнения о личности М.Д., сообщенные его второй жене и дочери. Возможно, - «на публике» и при создании романа, но отнюдь не в «доверительных» разговорах с А.Г. - Достоевский думает о приличиях и, стараясь подчеркнуть своё сугубо щепетильное представление о нравственности вообще, следует известной поговорке: «О мертвых – либо хорошо, либо ничего».[ 27 ]
«У одра болезни»
Ссылаясь на мнение второй жены Достоевского, Г.Ф. Коган подметила еще одну черту сходства М.Д. Исаевой с персонажем Катерины Ивановны из «Преступления и наказания». Поводом для небольшого комментария Г.Ф. Коган стало такое место в романе: «Беспокойный бред охватывал её более и более» (имеется ввиду «чахоточная» кончина Катерины Ивановны и её болезненно-припадочные мучения). А.Г. Достоевская писала: «Сцену смерти чахоточной Федор Михайлович мог наблюдать у одра болезни его первой жены Марии Дмитриевны», причем Г.Ф. Коган уточняет, что облик Исаевой, «по мнению А.Г. Достоевской, повлиял на создание образа Катерины Ивановны».
Подобный вывод в своё время был сделан и другим пытливым исследователем – Л.П. Гроссманом. Тема жизни и смерти в «Преступлении и наказании» – сквозная (уход из жизни Катерины Ивановны, убийство старухи-процентщицы, и раздумья Раскольникова о таковом).
Очевидно, мысли о смерти Достоевского не покидают, и навеяны они, скорее всего, недавней кончиной Исаевой и его брата Михаила.[ 28 ]
«Князь Христос»
Отголоски «кузнецкого венца» отыскиваем в романе Достоевского «Идиот». В подготовительных материалах к нему находим место, озаглавленное «Князь Христос»: «Н(астасью) Ф(илипповну) слишком ободряет, что Князь ни слова не говорит о свадьбе. Она бежала 3 недели назад из-под венца к Лебедеву, в Петербург, к свояченице. Лебедев и представил её Князю. Н(астасья) Ф(илипповна) настаивает, чтоб Князь женился на Аглае. Осведомляется когда. Лихорадочно разузнает у Лебедева. Припадки. Н(астасья) Ф(илипповна) кутила в Москве, больна».[ 29 ]
Как видим, сценарий вполне «жизненный»: невеста бежит чуть ли не из под венца к Князю. Князь же – как бы сквозной персонаж, с которым ассоциировал себя Достоевский еще в пору, когда писал «Дядюшкин сон». И вновь - «треугольник». Больная и неуравновешенная женщина - Исаева в образе Настасьи Филипповны. Поминаются и болезненные «припадки», под знаком коих прошло сосуществование Достоевского и Исаевой. Параллель между «Идиотом» и реальными коллизиями Достоевского, думается, более чем вероятна, - она очевидна.
Но почему – «Христос»?
Однако вот что странно. «Князь», как уже было сказано, у Достоевского – персонаж сквозной, автобиографичный. Но почему в подготовительных материалах он обозначен не иначе, как «Князь Христос»? Неужели Достоевский сам себя считал богоизбранным? Конечно, в недавнюю пору такая мысль показалась бы крамольной, видимо, потому достоевсковед И.А. Битюгова комментирует этот момент осторожно. На ее взгляд, формула «Князь Христос» появилась у Достоевского именно в связи с кончиной Исаевой: «9 и 10-13 апреля н.ст. появилась запись: «Князь Христос»… Эта очень важная для Достоевского формула имеет свою предисторию. Еще 16 апреля 1864г. под свежим впечатлением от смерти первой жены, раскрывая своё понимание заповеди возлюбить человека, «как самого себя», Достоевский писал: «… высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности, из полноты развития своего Я, - это как бы уничтожить это Я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно». В этих словах писатель сформулировал свой высший нравственный идеал, наиболее полное воплощение которого было доступно, с его точки зрения, одному Христу».[ 30 ]
Свой идеал…
Вспомним мнение Л.Н. Толстого, что, де, нельзя же «возводить в святые» человека, который весь – есть борьба. Достоевский и прожил свою жизнь в попытке преодоления своего вседозволяющего Я.
Все это – оттуда, из Сибирской провинции, где Личность, Я – все. Но ощущение это пришло после долгих лет в «Мертвом доме», где Я, Личность – ничто. Тем ценнее новое обретение себя как центра собственного внутреннего мира. А «подспудный бес» нашептывает – «все можешь, все дозволено».
Но в Достоевском навеки зарубка: человек слаб, подневолен, принуждаем. И как же может быть все дозволено в отношении к «униженным и оскорбленным»! Отсюда – идеал: Князь Христос. Тот, кто превозмог Личность-все, принеся себя в жертву Личности-ничто.
Коллектив авторов.
Все права на материалы данного сайта принадлежат авторам. При перепечатке ссылка на авторов обязательна.
